Отечества достойный сын. Гражданские мотивы на уроках литературы

Роль литературы в духовной, культурной и художественной жизни России чрезвычайна, ибо наша культура нового времени логоцентрична.

Со времен Екатерины II особенно наблюдается оживление в художественной жизни России. Если Петр Великий мастерил, плотничал, строил, создавая новую Россию, то Екатерина II издавала журналы, писала пьесы и вела философские диалоги с европейскими учеными. Новое оживление литературно-художественной жизни наблюдается с начала царствования Александра I: журналы, литературные салоны, многоцветная театральная жизнь, даже альбомы для стихов, рисунков и афоризмов с многозначительными любовными намеками – все это одухотворяет образованное общество александровской поры.

На царствование Александра I и Николая I почти абсолютно падают даты рождения писателей и поэтов, которые составляют золотой век русской литературы.

По замечанию писателя С.Залыгина, одна мать могла бы родить всех этих людей: Пушкина – в 1799-м, Толстого и Чернышевского – в 1828-м. А между ними – Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Островский, Некрасов, Гончаров… Все, кроме Чехова…

Тот же Залыгин писал, что русская литература взяла на себя все или почти все общественные, научные, политические функции: эстетику, этику, философию, бытописательство, социологию, историю, лингвистику, а также право судить обо всем на свете. Она судила о взаимоотношении личности и государства, о преступлении и наказании, о войне и мире, о поэте и гражданине.

В повестку дня начала нашего ХХI века был поставлен вопрос об образовании гражданского общества, призванного создать альтернативу властным структурам, с одной стороны, бизнес-экономике – с другой. Для решения этого вопроса, как мука для хлеба, нужны граждане.

«Образование гражданина» – словосочетание двойной семантики. Во-первых, это получение гражданином знаний, получение образования. Во-вторых – воспитание в себе на основе знаний гражданских добродетелей, т.е. таких нравственных качеств, как доброта, честность, порядочность, бескорыстие, благородство и т.п., которые должны измерять собою не только отношения человека к человеку, но и человека к государству. Равновелико – и государства к человеку. Но если у будущего гражданина есть воспитатель – это школа, то кто воспитывает государство? Президент? Дума? Толпа?

Русское слово еще со времен парадоксальных указов Петра в документальной, публицистической, художественной формах обращалось к вопросам гражданственности как этической, даже философской проблеме.

Проблема гражданина, личности и государства – в центре повести-поэмы Пушкина «Медный всадник». Столкновение мелкого чиновника с властью в лице Петрополя-тритона и его основателя, «кумира на бронзовом коне», оборачивается трагической гибелью Евгения. Город как воплощенная петровская идея – «недвижим», неколебим, а его, гражданина, «похоронили ради Бога».

С той поры прошло без малого двести лет, а проблема та же: человек для государства, а не государство для человека. Почему? Потому что не сформировано гражданское общество.

На протяжении доброго столетия, понимая, как опасно у нас грозить кулачком государству, лукавый русский ум заменил в литературе, отчасти в общественном сознании понятие государства понятиями отечества, отчизны, родины, России. Либеральный образованный русский человек идейно находился в оппозиции государству, но осознавал свою причастность к судьбам отчизны, России.

Идею гражданственности заповедали русской литературе Радищев и Рылеев. Первый – всем содержанием своей книги «Путешествие из Петербурга в Москву», второй – стихами:

Не ты ль, о мужество граждан

Неколебимых, благородных,

Не ты ли, гений древних стран,

Не ты ли, сила, душ свободных,

О доблесть, дар благих небес,

Героев мать, вина чудес,

Не ты ль прославила Катонов,

От Катилины Рим спасла

И в наши дни всегда была

Опорой твердою законов.

Чтобы быть гражданином в России, надо обладать мужеством и терпением. Мужеством – потому что государство не терпит прекословия. Терпением – потому что до бронзового или медного сердца власти достучаться трудно.

Литература – и прежде всего поэзия – взывает к мужеству граждан. Без всякого напряжения вспоминаются три поэтических восклицания:

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя

Переродившихся славян!

(Рылеев)

Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан.

А что такое гражданин?

Отечества достойный сын.

(Некрасов)

Идея гражданственности пронизывает всю русскую классику ХIХ и ХХ веков, если мы глянем прежде всего на мировоззренческое кредо писателей.

Наверное, с некоторой степенью приближенности к продекабристским взглядам можно назвать гражданином грибоедовского Чацкого, сквозь монологи которого слышны идеи «века нынешнего», овеянного свободолюбивыми настроениями, передовыми суждениями и просвещенной нравственностью европейского толка.

Но вряд ли уместно поименовать гражданами Онегина или Печорина, которые никак не заявлены романными сюжетами в отношении к государству, гражданственности. «Водяное общество» у Лермонтова, как и «цвет столицы и провинции» у Пушкина, в атмосферу гражданских интересов не погружены. А вот Пушкина и Лермонтова назвать гражданами Российской империи вполне уместно. Достаточно вспомнить пушкинскую концовку «Кавказского пленника», его стихотворения «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», чтобы сказать, что эти строки написаны не столько сыном Отчизны, сколько гражданином Российской империи, как и лермонтовское «Бородино». Но вот «Деревня», «Вольность» Пушкина, «Прощай, немытая Россия…» Лермонтова звучат оппозиционно по отношению к гражданской лояльности поэтов. И в этом мы сталкиваемся с одной из сторон бинарной природы русской культуры и сознания русского человека.

По-разному понимали и исполняли свое гражданское предназначение русские писатели. Гоголь ратовал за православие и корил Россию за потерю веры в Бога; Островский показал, как рождается чувство протеста – первый знак «выламывания» из среды и обстоятельств; Гончаров увидел гражданина в образе Штольца – нарождающегося буржуа, но уронил горькую слезу об уходящей поэтичной, сердечной ноте, звучащей в душе Обломова; Тургенев смертью осудил революционную, нигилистическую гражданственность Базарова, отвергнувшего сердечный мир чувств и чувствований во имя разума, науки и будущего России; Чернышевский утверждал, что литература должна быть тенденциозной, т.е. должна служить не искусству, но общественным, гражданским целям и интересам.

Достоевский и Толстой отвергли кровавый революционный путь России в будущее, путь, обрекающий общество на селекцию.

Своего бунтующего героя Раскольникова автор приводит к Богу; Толстой Андрея Болконского – ко всеобщей любви, т.е. тоже к Богу, а Пьера Безухова в эпилоге романа – к смутному намеку на декабризм. Сами писатели в конце творческого пути заняли диаметральные гражданские позиции. Достоевский осудит революционную гражданственность и будет обласкан государственной властью. Толстой эту власть будет обличать, бунтовать против нее; проповедуя нравственное самоусовершенствование человека, а не социальное совершенствование общества.

В 1917 году произошло то, что произошло…

Не вспомню, кто сказал: «Всякая революция спотыкается на женщине». Хватит спотыкаться! И Катька, принадлежавшая Петрухе, но ставшая Ванькиной («передел собственности!»), – убита «Двенадцатью» Блока. Если социализм, то все общее. «И бабы тоже?» – будут интересоваться шолоховские казаки.

Возникает новое чувство гражданственности.

А сам гражданин? Слово-понятие утрачивает свой «высокий» смысл и переходит в бытовое обращение и милицейский протокол: «Гражданин, пройдемте!» Гражданин – это не товарищ, следовательно, личность подозрительная. И это на два предвоенных десятилетия. В годы ленинградской блокады слово обретает новый статус – обращения как единства: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

Идея гражданственности в том смысле, как она звучала в литературе ХIХ века, трансформируется, но с новой силой вспыхнет в прозе писателей-«деревенщиков» Абрамова, Распутина, Астафьева и других. Но в известной степени она уйдет в подтекст, явится в поведении, в жизненной позиции героев, в поступках, но не в мыслях и чувствах персонажей.

Дмитрий МУРИН, доцент кафедры теории и методики гуманитарного образования Академии постдипломного педагогического образования, Санкт-Петербург