На чтение: ≈ 15 мин.Солдат Алексей Ванин попал на фронт в 42-м, войну закончил в Чехословакии. Среди его наград два ордена Отечественной войны, орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда» и за взятие городов, через которые прошел его воинский путь в Европе. После войны Ванин серьезно увлекся спортом. Завоевал титул чемпиона Москвы по греко-римской борьбе, был неоднократным призером чемпионатов СССР, с 1962 года работал тренером спортивного общества «Локомотив», параллельно снимаясь в кино. В биографии актера роли в фильмах «Чемпион мира», «Ваш сын и брат», «Джентльмены удачи», «Калина красная», «Афоня», «Они сражались за родину», «Гардемарины, вперед!», «Любить по-русски-2» и еще в 80 картинах. В честь заслуженного артиста России в подмосковной Щербинке проходит Всероссийский юношеский турнир по греко-римской борьбе на призы Алексея Ванина.
– Алексей Захарович, как вы попали на войну?
– Мое алтайское детство прошло с рассказами отца, который в гражданскую воевал в Первой конной армии, был лично знаком с Буденным и Дыбенко, участвовал во взятии Перекопа. Потом гонялся за бандой батьки Махно. Дядя мой тоже боевым мужиком был, в 20-е стал кавалером ордена Красного Знамени – высшей награды тех лет. Правда, в 30-е дядю арестовали. Время такое было… В этих рассказах я находил близких моему сердцу героев. Мне тоже хотелось ходить в атаку, отстреливаться, пускаться в погоню…
В 41-м мы бежали с Алтая от раскулачивания, перебрались на Кузбасс. За весну-лето поставили новую избу. Жить бы да жить. Когда началась война, мне шел 17-й год. Просился в военкомате на фронт, но меня не брали по малолетству. Тогда я поехал в Барнаул к родственнику, он работал в паспортном столе. «Дядь Яша, – говорю, – я метрику потерял». И соврал ему, что родился в 1924-м, прибавив себе лишних 11 месяцев. А я был здоровенным малым, казался старше своих лет. Мне выдали новый документ, по нему и призвали. С тех пор отмечаю два дня рождения: по паспорту и настоящий – 9 января 1925 года.
Служить я попал в Сталинскую сибирскую добровольческую дивизию. Месяц нас муштровали в воинских лагерях. Ползать по-пластунски оказалось не так трудно, окопы копать тоже. Стрелял я хорошо, с детства мотался с ружьем за утками и зайцами. На стрельбище сразу же занял первое место. «Все, – сказали мне, – снайпером будешь».
– Какое настроение было на фронте?
– Пока мы не попали под огонь, настроение было приподнятое. А когда нас стали бомбить самолеты, а ближе к фронту долбить артиллерией, пулеметами, минометами – ясно дело, страху нагнали. Но скоро чувство это притупилось. К тому же перед боем обычно давали «наркомовские» сто грамм. Правда, я выменивал их на сахар – он был нужней моему растущему организму. А положенную мне махорку отдавал старым солдатам: тем, кому было 30-35 лет. Хорошие мужики были, старались уберечь нас, необстрелянный молодняк. Я однажды случайно подслушал их разговор обо мне: «Надо бы Лешку попридержать – уж больно он ретивый, сгоряча на пулю нарвется». А мне действительно хотелось сделать что-то стоящее. Не просто чтобы покрасоваться – на фронте не выпендривались, – а играло во мне естество молодое. Кстати, никакой дедовщины на войне не было и в помине. Думаю, эта зараза свойственна только тем частям, где в мирное время служат нерадивые офицеры.
Из таких же, как и я, хороших стрелков сформировали роту. До этого ни в одной армии мира такого не было. Снайпера обычно «работают» в одиночку. Мы распределились на три километра вдоль наших позиций. Окопались. И пока немцы не очухались и не накрыли нас огнем из всех батарей, настреляли мы их прилично и на вражеской позиции, и по ближним деревням…
– Не жалко было фрицев, тоже ведь люди?
– Когда целился в первого, винтовка ходуном ходила от волнения. Так и не посмотрел в стереотрубу: попал или нет. На душе было муторно. Хорошо помню второго. Это случилось через день. Он шел к колодцу за водой. Упал сразу, как подкошенный, и не шевелился. Через время появился другой немец. Очевидно, не дождавшись, пошел искать товарища. Во мне уже проснулся охотничий инстинкт. В тот момент они для меня были чем-то вроде перелетных уток. Срезал я сходу и этого горемыку. Волнения уже не было. Появилась твердость и уверенность в своей правоте: мы должны освободить свою Родину от фашистской нечисти.
Когда сейчас воины возвращаются из «горячих точек», то проходят психологическую реабилитацию. У нас в те годы, конечно, ничего такого не было. Мы убивали – нас убивали. После войны у многих фронтовиков нервы были не в порядке. Я, например, не могу смотреть фильмы о войне – трясет всего, и слезы льются сами собой…
– Сибирякам на фронте легче было, чем другим?
– На войне легко не бывает никому. В большинстве своем сибиряки – люди прямые, искренние, выносливые и практичные. Я, например, мог быстро отыскать сухие дрова, развести огонь и хотя бы кашу сварить. Полевая кухня была доступной, когда часть стоит в обороне, а во время боевых действий солдаты довольствовались сухим пайком. Да и тот не всегда успевали подвезти. Бойцы-горожане, случалось, ослабевали с голодухи. Какой уж из него после этого воин.
– Вам удалось избежать ранений?
– Первый раз меня зацепило на Калининском фронте. Осколком – в руку. Мы тогда километрах в 50 от Москвы были. В санчасти перевязали, зажило на ходу. Во второй раз ранило уже серьезно. Форсировали мы Донец под Лисичанском. Стали взбираться на кручу, а немец сверху поливает пулеметным огнем. Мне прострелило бедро, я свалился в яму. Кровь хлещет, кое-как ее остановил. Помню, там было хитрое проволочное заграждение, зацепившись за которое гимнастеркой или штанами, уже не вырвешься – затягивает. И немецкие пулеметчики в упор «прошивали» наших солдат, попавших в эту проволочную ловушку. Наступление захлебнулось. Ночью сотни раненых сползались к берегу в ожидании переправы. Но я не стал полагаться на случай и кое-как доплыл сам. А утром немцы провели артподготовку, накрыли огнем весь тот берег с ранеными. Мне потом уже в госпитале очевидцы рассказывали, что от наших солдат там осталось только кровавое месиво…
– Я слышал, что многие солдаты выбрасывали нагрудные медальоны, суеверно считая, что это смертный знак. Поэтому нельзя было опознать личности многих убитых, что увеличивало списки пропавших без вести…
– Это был не медальон, а маленький патрон, в который вкладывали листок с номером части, именем и домашним адресом солдата. Может, и выбрасывал кто, я не видел. А только на войне было больше веры, чем суеверия. Там я впервые увидел, как люди вдруг начинали молиться. И даже самые закоренелые атеисты не умом, так душой инстинктивно обращались к Богу. Я-то сам крещенный с детства. И в бою, и потом в мирное время на съемках «Калины красной», когда «ЗИЛ» в реке топил – страшно было. А как прошепчу: «Господи, прости меня, спаси и помоги», – так сразу и легче на душе становится.
– Когда шли в атаку, «За Сталина!» кричали?
– Да. «Ура!», «За Родину!», «За Сталина!», а дальше по матушке… Как иначе? Несешься вперед, глаза вылупишь, может, навстречу смерти. Ну, и кричали, как не в себе, надеясь, что криком отгоним пулю. И мат-перемат, конечно. А если еще и штрафная рота… У штрафников никакого «Сталина», а только на мате. Вперед и все.
После госпиталя я попал уже в другую дивизию. Только у высших офицеров была привилегия возвращаться в свою часть. А солдат распределяли туда, где на тот момент была острая необходимость в «живой силе». Помню, передислоцировали наше подразделение на другой рубеж. Шли ночью. Вдруг слышим крики: «Стойте на месте! Там мины!» Мы замерли и похолодели от ужаса. Оказалось, мы не там свернули и успели немало прошагать по минному полю. Прибежали саперы, очистили «коридор», вывели. Ни один солдат не подорвался. Бог спас! Повезло и в другой раз. Вышел я из нашей землянки подышать свежим воздухом. Отошел немного. А через минуту в землянку прямой наводкой попал снаряд, и все разнесло в щепки вместе с людьми…
– Когда вступили в Европу, она вас поразила чем-либо?
– Она меня до сих пор поражает. Чистенько кругом, порядок и дисциплина, народ зажиточный. Не сравнить с нашей разрухой. Когда освобождали русские, украинские, белорусские города и деревни, все кругом порушено, разорено, вместо хат одни трубы торчат – больно смотреть. Но люди улыбались сквозь слезы. Счастливы были, что выжили. Кто картошечкой нас угостит, кто самогоночки нальет. Мы, славяне, живучие.
Забавный случай приключился со мной в Польше. Пошел я однажды на рассвете на нейтральную полосу в сад за яблоками. Залез на яблоню и вдруг слышу: на соседнем дереве кто-то копошится. Сначала подумал: садовник, а присмотрелся – елки зеленые: фриц! Тоже, значит, яблочками решил полакомиться. Мы оба сначала испугались, потом он мне погрозил пальцем, а я ему в ответ показал кулак. Затем как по команде слезли на землю и разбежались в разные стороны. По-другому закончилась подобная встреча в Германии, когда мы «зачищали» здания. Выскочил тогда мне навстречу немец из подъезда старинного особняка. Застыли мы на мгновение друг против друга. У него автомат наперевес, и у меня. Я успел открыть огонь первым…
Кстати, в Польше меня ранило в третий раз: осколком каску пробило, долго потом головные боли мучили.
– Когда вы играли в фильме «Они сражались за Родину», помогали Василию Шукшину в работе над ролью, ведь он сам не воевал?
– Шукшин мог с любой ролью справиться без всякой помощи. Помню, в начале нашего знакомства я у него спросил: «Вась, может, мне попробовать играть по системе Станиславского?» На что он ответил: «Ну их на хрен, эти системы. Играть нужно в водевиле или когда бабе голову морочишь, будто был на партсобрании. В кино надо жить». А в фильм «Они сражались за Родину» Сергей Бондарчук, тоже фронтовик был, меня утвердил без всяких проб. Попросил только: «Поговори ты с Василием Макаровичем. Никого другого не вижу на роль солдата Лопахина. Сам я предлагать боюсь: если он мне сразу откажет, я уже не смогу попросить в другой раз». Та роль для Шукшина оказалась последней…
Сейчас я продолжаю сниматься в кино. Правда, в последние годы часто попадал в больницу, перенес несколько операций – последствия фронтовых ранений. В свободное время рисую картины. Но уже меньше – хуже вижу. А также пишу стихи, читаю их на ветеранских встречах. Вот, например, такой отрывок: «У Прохоровки и Обояни, / У Белгорода и Орла. / Земля, взрыхленная боями, / Передо мною пролегла. / Здесь реки кровь еще не смыли, / Здесь родники слезами бьют, / Здесь каждым стебельком ковыли / Поныне мертвые встают». Война – это страшное занятие. Надо жить в мире, дружить, договариваться, ездить в гости. Земля ведь одна на всех.
Выбор читателей
Комментарии