«Особый взгляд» на послевоенное время

27‑летний Кантемир Балагов – удачливый режиссер. Уроженец Нальчика, он попал в мастерскую Александра Сокурова, организованную в его родном городе, ничего не зная о своем будущем учителе. Желание снимать кино и понимание того, что он хочет сказать миру, сыграли решающую роль. Его полнометражный дебют, фильм «Теснота», требующий вдумчивого просмотра, попал в программу «Особый взгляд» Каннского фестиваля, а президент фестиваля Тьерри Фремо заявил, что это «начало возрождения киноиндустрии в России». В широкий российский прокат фильм не попал, однако многие «Тесноту» увидели и оценили. Сюжет основан на реальной истории, случившейся во время первой чеченской войны, когда молодую пару из влиятельной еврейской диаспоры накануне свадьбы похитили с целью выкупа. Фильм не ограничивается этой линией, история от нее отталкивается, демонстрируя тесноту средневековых нравов тогдашнего Северного Кавказа, столкновение интересов отцов и детей, матерей и дочерей. В итоге каждый делает свой выбор, а зритель за этим наблюдает. Особый эффект фильму придал формат, в котором он снят, – 1.33:1 (4:3), благодаря чему достигается эффект тесноты: героям очень тесно в кадре, зритель волей-неволей находится в особой близости с персонажами. В дебютном фильме Балагова прекрасными были соответствие замысла результату, материала – форме, естественность, которой сейчас так не хватает современному, не только российскому, кинематографу. Материал, то есть реалии жизни на Северном Кавказе в конце 90‑х, – тоже своего рода археология повседневной жизни определенной этнической и социальной прослойки населения в драматическое время в неспокойном регионе. Да и материал хорошо изучен автором, а события не очень удалены хронологически.

С «Дылдой» вышло по-другому. Задолго до выхода фильма было заявлено, что это история взаимоотношений двух медсестер в послеблокадном Ленинграде. Тема интригующая и наталкивающая на определенные ассоциации. Ты жаждешь соответствующей натуры, эстетики, формы. Это, конечно, наивное ожидание (зритель ожидает, а режиссер располагает), но все же. На поверку вышел барочный фильм, полный условности, практически лишенный примет послевоенного города, пережившего 872‑дневную блокаду. Условность, напоминающая «Русское» Александра Велединского, только с более изощренной работой художника-постановщика. В фильме нет ощущения недавней трагедии и заявленного посттравматизма: все послевкусие горя перенесено с общественного уровня на личностный, советская ментальность отсутствует напрочь, зато чувствуется современная европейская. Что-то вроде засева семян экзотического южного растения в почву вечной мерзлоты. Автор берет тему эвтаназии, фронтовой проституции, однополого влечения (пусть и говорится это не в лоб), сексуального шантажа, абортов, даже ненавязчиво проталкивает тему феминизма. Не спорю, возможно, эти проблемы и имели место в послеблокадном Ленинграде, но вряд ли настолько занимали общественное сознание. Народ, переживший смерть, вряд ли озабочен чем-то, кроме желания жить и строить.

Здесь же в центре внимания оказались две странные барышни – Дылда Ия и ее подруга Маша. Местами две «бывшие фронтовички» ведут себя как героини «Маргариток» Веры Хитиловой – издеваются над ухаживающими за ними мужчинами, шантажируя их и доводя до ручки. Нельзя сказать, что последовательно раскрываются характеры героинь, скорее им даются необычные характеристики, но характерами они становятся. Итог – вычурная, нарочито искусственная игра, неестественные реплики и интонации. Сопереживания и сочувствия это не пробуждает. Да и сам автор к героям своим симпатии не испытывает. Когда Дылда, сраженная приступом, случайно придушивает ребенка, все это кажется происходящим как-то мимоходом, хотя и влияет на ход последующих событий. Настроение создается навязчивым акцентированием на красном и зеленом, на истериках персонажей, временами – созданием эффекта сумасшедшего дома.