На чтение: ≈ 30 мин.Современники Леонида Максимовича Леонова, близко знавшие писателя, утверждают, что в минуты творческих раздумий он как-то произнес: «А что, было бы крайне занятно составить экспериментальное жизнеописание романиста с немой биографией единственно на основании его произведений, памятуя, что для такого автора книг с героями без прототипов и пользовавшегося всегда как бы слепками с самого себя описанные там эпизоды должны быть отражениями каких-то лично с ним произошедших событий».
Ни в коей мере не претендуя на окончательную истину, можно тем не менее предположить, что в истории отечественной культуры одна как минимум подобная попытка уже была. Ее предпринял Александр Сергеевич Пушкин. «Вся короткая жизнь Пушкина нам известна с детства не только по школьному курсу, по биографическим книгам – главным образом по его собственным произведениям», – писал академик РАН Дмитрий Сергеевич Лихачев.
«…Пушкин был совершенным выражением своего времени. Одаренный высоким поэтическим чувством и удивительною способностию принимать и отражать все возможные ощущения, он перепробовал все тоны, все лады, все аккорды своего века; он заплатил дань всем великим современным событиям, явлениям и мыслям, всему, что только могла чувствовать тогда Россия, переставшая верить в несомненность вековых правил, самою мудростию извлеченных из писаний великих гениев, и с удивлением узнавшая о других правилах, о других мирах мыслей и понятий, и новых, неизвестных ей дотоле, взглядах на давно известные ей дела и события», – размышлял об Александре Сергеевиче Виссарион Григорьевич Белинский.
Истинный смысл сказанного, скорее всего, до конца понятен лишь авторам тех или иных изречений. Но было бы грубейшей ошибкой утверждать, что это отменяет их читательское восприятие. И вряд ли будет правильным говорить, что великие современные Пушкину события происходили только в общественно-политической и литературно-культурной жизни. Спору нет, эти части общей культуры наиболее заметны и привычны для рядового обывателя, другая ее часть, именуемая наукой, нередко предпочитает келейное уединение. «Научные революции не знают восстаний. О них не возвещают праведные выстрелы. Профессора не прерывают лекций на полуслове. Студенты не бросаются на улицу. Министры не бегут из своих резиденций. На биржах не водворяется паника. Влюбленные не отменяют свиданий. Заведенным чередом продолжается жизнь. И кажется: все тот же век на дворе. И только где-то в тишине лабораторий становится слышен скрип колеса истории, скачком ускорившего свое вращение. И пока только там догадываются: «Нет, наступают новые времена!» – точно и образно подметил популяризатор науки Даниил Семенович Данин.
В современных Александру Сергеевичу научных лабораториях колеса истории уверенно набирали обороты. Совместными усилиями практиков и теоретиков продолжала разрушаться натурфилософская вера в существование независимых флюидов, источаемых и поглощаемых телами. Изначально эти флюиды – флогистон, теплород и им подобные – признавались ответственными за тот или иной природный процесс или наблюдаемое явление. Представители ученого, а особенно псевдоученого, мира порой одержимо искали то, чего в окружающей действительности просто не существовало: флоксы, калксы, болотные миазмы… До определенного времени эти понятия широко использовались алхимиками. Флоксы считались активным началом горения и не имели ничего общего с прекрасными весенними цветами. Продукты процессов кальцинирования именовались калксами. Миазмами называли несущие вред испарения. И где-то среди этого пряталась неуловимая evan vital – жизненная энергия, обеспечивающая переход неживого в живое… Разумеется, никто не мог указать единственно верного направления поиска этой мистической субстанции, но два утверждения представлялись наиболее правильными: по непонятным до конца причинам evan vital содержится в одних веществах и отсутствует в других; активировать жизненную энергию можно электричеством. Последнее положение с успехом использовала английская современница Александра Сергеевича Мэри Шелли (1797-1851) при написании своего знаменитого готического романа «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818). И здесь стоит напомнить, что задолго до выхода этой книги в свет мир узнал об изобретении «вольтова столба», который, по словам французского физика, астронома и общественно-политического деятеля Доминика Франсуа Жана Араго (1786-1853), «был самым замечательным прибором, когда-либо изобретенным людьми, не исключая телескопа и паровой машины».
20 марта 1800 года представитель знатной дворянской итальянской фамилии Алессандро Джузеппе Антонио Анастасио Вольта (1745-1827) отправил президенту Лондонского королевского общества Джозефу Бэнксу (1743-1820) письмо, в котором были следующие строки: «…я хочу сообщить вам, а через вас Королевскому обществу, о некоторых поразительных результатах, к коим я пришел во время моих опытов с электричеством… Самым основным и включающим почти все остальные результаты является постройка прибора, сходного по эффектам, то есть по сотрясению, вызываемому в руках и т. д., с лейденскими банками или с такими электрическими слабо заряженными, но беспрерывно действующими батареями, где бы заряд после каждого взрыва восстанавливался сам собой; одним словом, этот прибор обладает бесконечным зарядом, постоянным импульсом или действием электрического флюида… Этот прибор, более сходный по существу, как я покажу дальше, с естественным электрическим органом электрического ската или электрического угря и т. п., чем с лейденской банкой и известными электрическими батареями, я назову искусственным электрическим органом».
Впечатление от письма, в котором подробно описывалось изобретение Вольты, оказалось настолько велико, что самого изобретателя немедленно пригласили в Англию, а затем и во Францию для демонстрации своих экспериментов. В 1801 году в Париже на заседании Академии наук, где Алессандро Вольта показывал свои опыты, присутствовал Наполеон Бонапарт, бывший тогда первым консулом Французской республики. Восхищенный увиденным, он распорядился в конечном счете не только выбить памятную медаль в честь талантливого экспериментатора и выплатить ему щедрое денежное вознаграждение, но и возвести Вольту в графское достоинство, сделать его сенатором и почетным членом Академии наук Франции. Во многих странах последователи ученого-графа стали создавать многочисленные «вольтовы столбы» и продолжать начатые им исследования. 29 мая 1802 года русский физик и основоположник электрометаллургии Василий Владимирович Петров (1761-1834), собрав гигантскую батарею из 2100 медно-цинковых элементов, сумел впервые получить электрическую дугу – один из видов самостоятельного разряда в газе. Результаты своих лабораторных экспериментов ученый опишет в книге «Известие о гальвани-вольтовских опытах», изданной в 1803 году. А в 1834-м, в год ухода Василия Петрова из земной жизни, российский журнал «Библиотека для чтения» опубликует повесть Александра Сергеевича Пушкина «Пиковая дама», где будут такие строки: «Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; и смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма».
Не стоит гадать о том, насколько Александр Сергеевич был осведомлен о детальном содержании современных ему исследований в области электричества. Важно другое: гениальный автор пристально следил за эволюцией научной мысли. В упомянутой «Пиковой даме» опочивальня престарелой графини напичкана массой вещей, «изобретенных в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом». Любопытно заметить, что два последних наименования упомянуты Пушкиным, скорее всего не случайно, они указывают на возраст героини и время ее пребывания в Париже. Жозеф Этьен (1740-1810) и Жак Мишель (1745-1799) Монгольфье подняли в воздух наполненный горячим дымом аэростат 5 июня 1783 года в Видалон-лез-Анноне. А начиная с 1778-го в столице Франции небезуспешно практиковал немецкий врач Франц Антон Месмер (1734-1815), изучавший целебные свойства магнитов и полагавший, что человеческий организм может является источником evan vital, стекающей с кончиков пальцев рук в виде особого «магнитного» флюида. В 1784 году методы воздействия на пациентов, практикуемые Месмером, сочли опасными, вынудив тем самым создателя учения о «животном магнетизме» в 1785-м покинуть Париж. Небезынтересно отметить, что отрицательное заключение экспертной комиссии Парижской академии наук и Королевского медицинского общества, поставившее в конце концов жирную точку в «деле Месмера», поддержал находившийся в то время в Париже Бенджамин Франклин (1706-1790), философ и естествоиспытатель, доказавший в конце 40-х годов XVIII века электрическую природу молнии. Несмотря на это, грозное атмосферное явление еще не было осознано как принципиально новое проявление электричества – электрический ток. Что же касается магнетизма, то в течение долгих лет учение о нем вообще никак не связывалось с учением об электричестве. Так продолжалось до тех пор, пока в 1820 году профессор Копенгагенского университета Ганс Христиан Эрстед (1777-1851) во время лекционной демонстрации не обнаружил удивительный эффект. Прекрасно понимая всю значимость своего открытия, датский ученый описал его в небольшой брошюрке, состоящей всего-навсего из четырех страниц. «Первые опыты по вопросу, рассматриваемому в настоящем труде, связаны с лекциями об электричестве, гальванизме и магнетизме, читанными мною прошедшей зимой. Основной вывод из этих опытов состоит в том, что магнитная стрелка отклоняется от своего положения равновесия под действием вольтаического аппарата и что этот эффект проявляется, когда контур замкнут, и не проявляется, когда разомкнут», – говорилось в начале работы.
Простенькие опыты Эрстеда произвели настоящий фурор в научном мире. В разных частях света всерьез заговорили о возможностях, которые открывались перед физикой на пути объединения ее двух не связанных ранее разделов. «…Как быстро растут наши знания о молекулярных силах, с какой яркостью каждое исследование выявляет их важность и делает изучение их привлекательным… Еще немного лет назад магнетизм был для нас темной силой, действующей на очень немногие тела; теперь же мы знаем, что он действует на все тела и находится в самой тесной связи с электричеством, теплотой, химическим действием, со светом, кристаллизацией, а через последнюю – с силами сцепления. При таком положении вещей мы чувствуем живую потребность продолжать наши работы, воодушевленные надеждой привести магнетизм в связь даже с тяготением», – утверждал другой английский современник Александра Сергеевича Майкл Фарадей (1791-1867), экспериментально открывший при жизни Пушкина явление электромагнитной индукции (1831) и сформулировавший законы электролиза (1834). Но самая первая попытка построения единой теории электричества и магнетизма была предпринята сыном лионского коммерсанта Андре Мари Ампером (1775-1836), избранным в 1814-м в Институт Франции и ставшим помимо всего прочего почетным иностранным членом Петербургской академии наук. Фарадей и Эрстед также были удостоены этого звания.
После открытия Эрстеда швейцарский физик Артур Огюст де ля Рив (1801-1873) повторил демонстрации его экспериментов в Женеве на съезде естествоиспытателей летом 1820 года. Присутствовавший на съезде Доминик Франсуа Жан Араго по возвращении в Париж доложил об этом 4 сентября на заседании Академии наук, а 11 сентября продемонстрировал ученому собранию виденные им опыты. Неделю спустя Андре Мари Ампер сообщил о результатах своих исследований и сделал вывод об электрическом происхождении магнетизма. Кроме того, в авторском сборнике под названием «Труд, представленный Королевской академии наук 2 октября 1820 г. и содержащий резюме докладов, прочитанных в академии 18 и 25 сентября 1820 г., относительно действий электрических токов» Ампер поставил перед собой еще одну задачу: «Я намерен устроить прибор с одним неподвижным и двумя подвижными проводниками, так, чтобы либо оба проводника одновременно притягивались или отталкивались, либо один притягивался, а другой в то же время отталкивался в зависимости от способа соединения их друг с другом. …можно было бы, взяв столько проводников и магнитных стрелок, сколько имеется букв, и помещая каждую букву на отдельной стрелке, устроить своего рода телеграф с помощью одного вольтова столба, расположенного вдали от стрелок. Соединяя поочередно концы столба с концами соответствующих проводников, можно было бы лицу, которое наблюдало бы за буквами на стрелках, передавать сведения со всеми подробностями и через какие угодно препятствия. Если установить со стороны столба клавиатуру с буквами и производить соединения нажатием клавиш, то этот способ сообщения мог бы применяться достаточно просто и не требовал бы больше времени, чем необходимо для нажатия клавиш на одной стороне и чтения каждой буквы на другой».
В 1832 году эти намерения были реализованы в России: талантливый русский изобретатель-электротехник Павел Львович Шиллинг (1786-1837) сумел не просто построить единичный аппарат, подобный предложенному выше, но создать единую систему электромагнитного телеграфа с передачей сигналов, закодированных авторским шестизначным кодом, по восьмипроводной линии. Позднее, в 1835-1836 годах, продолжая совершенствовать свое изобретение, Павел Львович разработает для двухпроводной линии оригинальное устройство с одной стрелкой-индикатором, использующее двоичный код, и, выполняя поручение правительства, свяжет подземным кабелем крайние помещения петербургского Адмиралтейства.
Отличившийся во время Отечественной войны 1812 года, широко образованный востоковед, изучавший историю и языки народов стран Азии, служивший по окончании военной кампании чиновником Восточного департамента в современном ему МИДе и организовавший при нем первую в России гражданскую литографию, Шиллинг в 1829 году предложит уникальный литографский способ воспроизведения текстов на китайском языке. Участник научной экспедиции в Восточную Сибирь в 1830-1832 годах, собравший ценную коллекцию тибетско-монгольских литературных памятников, член-корреспондент Петербургской академии наук по разряду литературы и древностей Востока с 1828 года, Павел Петрович водил близкое знакомство с Андреем Ивановичем Дельвигом (1813-1887), российским инженером и двоюродным братом поэта Антона Антоновича Дельвига, Петром Андреевичем Вяземским, Владимиром Федоровичем Одоевским и вполне ожидаемо входил в круг общения Александра Сергеевича Пушкина, способствуя приобщению поэта к миру техники и естествознания. Чтение соответствующей литературы тоже делало свое дело: в библиотеке Пушкина встречались труды Араго, Бюффона, Гершеля, Даламбера, Кювье, Лапласа… «…открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими…» – справедливо заметил Александр Сергеевич в 1830 году. А за год до рокового выстрела на Черной речке Пушкин, по воспоминаниям друзей, задумчиво произнес: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются…»
«…иногда случалось ему читать в некоторых из наших журналов полезные статьи о науках естественных…» – говаривал о Пушкине почитаемый им как «ценитель умственных творений» князь Петр Борисович Козловский (1783-1840), к которому Александр Сергеевич при подготовке очередных номеров основанного им «Современника» регулярно обращался за помощью. «Я просил князя Козловского дать мне статьи о теории паровых машин, теперь, когда Герстнер заканчивает свою чугунную дорогу между столицей и Царским Селом, всем нам нужно понять и усвоить великое изобретение, которому принадлежит будущее», – писал Пушкин на страницах своего журнала. И здесь стоит отметить факт того, что, пытаясь осмыслить все возможные выгоды от внедрения железных дорог в транспортную систему России, Александр Сергеевич не просто стремился вникнуть в подробности реализации перспективных проектов, но даже позволял себе их критику. «Некоторые возражения противу проекта неоспоримы. Например, о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина. О высылке народа или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость», – пишет Пушкин Одоевскому. Выглядит как смелый и своевременный «вызов на техническую задачу», адресованный инженерам-конструкторам, – разработать снегоуборочный комбайн!
Строительство новых путепроводов, от состояния которых в огромной степени зависит экономическая мощь государства, должно обязательно опираться на научную основу – эту простую и естественную мысль поэт гениально излагает в XXXIII строфе VII главы своего знаменитого романа «Евгений Онегин»: «Когда благому просвещенью // Отдвинем более границ, // Со временем (по расчисленью// Философических таблиц, // Лет чрез пятьсот) дороги, верно, // У нас изменятся безмерно: // Шоссе Россию здесь и тут, // Соединив, пересекут. // Мосты чугунные чрез воды // Шагнут широкою дугой, // Раздвинем горы, под водой // Пророем дерзостные своды, // И заведет крещеный мир // На каждой станции трактир».
Нужно пояснить: под «философическими таблицами» Александр Сергеевич понимает изданный в 1827 году сборник статистических отчетов французского автора Шарля Дюпена «Производительные и торговые силы Франции», содержащий сравнительный анализ экономик некоторых европейских стран, включая Россию. Сохранились черновики XXXIII строфы «Евгения Онегина», где Пушкин явно ссылается на Дюпена.
Стоит добавить, что, будучи одним из участников активной дискуссии о необходимости строительства железных дорог в Российской империи, Александр Сергеевич тем самым вызывал еще одно неудовольствие графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, в ведомстве которого опасались трудно контролируемого перемещения подданных различных сословий по стране, полагая, что это способно отрицательно повлиять на внутреннюю стабильность государства. Пушкин же выделял железным дорогам немало листов в своем «Современнике». «Стоит отметить: он не трон шатал, а говорил и писал очевидное», – справедливо заметил современный писатель Захар Прилепин.
А очевидной была неизбежная изменчивость окружающего мира – политическая, культурная, технологическая… Возникающее новое нередко органично включало в себя старое, но иногда и напрочь отвергало его. «Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место», – произносит Пушкин устами Германа в «Пиковой даме», фактически цитируя в сравнительной части фразы извлечение из книги «Краткое начертание физики» Петра Ивановича Страхова (1757-1813).
Можно предположить, что Александр Сергеевич Пушкин так или иначе стремился не допустить в своей повседневной жизни и профессиональной деятельности того общекультурного разрыва, о котором в XX столетии в своей знаменитой работе «Две культуры и научная революция» будет говорить известный писатель-реалист, ученый и государственный деятель сэр Чарльз Перси Сноу: «…на одном полюсе – художественная интеллигенция, на другом – ученые… Их разделяет стена непонимания, а иногда – особенно среди молодежи – даже антипатии и вражды… У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций».
Пушкину такой подход был совершенно чужд. «Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии», – утверждал Александр Сергеевич.
«Думаю, что тайна безмерного обаяния Пушкина в том, что он в каждое мгновение жизни, в каждой ее песчинке видел, ощущал, переживал огромный, вечный вселенский смысл», – предполагал Дмитрий Сергеевич Лихачев. Своими произведениями Александр Сергеевич неоднократно подтверждал это. «Если найду вечное движение, то я не вижу границ творчеству человеческому… Видишь ли, добрый мой Мартын: делать золото – задача заманчивая, открытие, может быть, любопытное, но найти perpetuum mobile… о!..» – размышляет один из героев незавершенной пьесы Пушкина «Сцены из рыцарских времен».
Полезно напомнить слова Федора Михайловича Достоевского: «Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным есть, по крайней мере, на чем этой фантазии основаться».
«…он был велик во всем: и в своих надеждах, и в своих заблуждениях, и в своих победах, и в своей любви к людям, к природе, в любви к Родине, к ее истории, ее будущему… В конечном счете это и есть идеал каждого из нас», – писал в юбилейной статье к двухсотлетию со дня рождения поэта Дмитрий Сергеевич Лихачев. И в заключение резюмировал: «В Михайловское ежегодно ездит до миллиона экскурсантов. Конечно же, среди них еще очень большое число людей едет потому, что едут «все». Михайловское, пушкинские праздники, как и пушкиноведческие издания, тоже «модны». Пусть! Процесс духовного совершенствования хотя и длителен, но необратим. Именно в этом и состоит значение юбилейных дат. Они побуждают нас заново осмыслить эту связь».
Добавить тут нечего. Осталось только осмыслить…
Игорь ИЗЮМОВ, учитель физики лицея №27, Ростов-на-Дону
Выбор читателей
Комментарии