Ночной путь. В лунном свете все кошки серы, а деревья, реки и дома черные

…Однажды осенью довелось мне пересечь Крымскую гряду в районе Белогорска. Почти в сумерках я добрался до села Приветного, расположенного на морском побережье. То пешком на крутых подъемах-петлях, то притормаживая на спусках, я не спеша, любуясь осенними пейзажами, двигался в сторону Алушты.

Обидно короток был ходовой ноябрьский день – уже в четыре часа начинали сгущаться сумерки. Вечер, когда и горы, и море стали стремительно погружаться в темноту, застал меня в курортном Солнечногорске (его название так и не смогло продлить световой день). До Алушты оставалось километров двадцать. Часа два ходу в темноте. К тому же дорога уходила в горы, где вряд ли удалось бы найти пристанище на ночь. Я поколебался и все же решил дотянуть до Алушты. Через полчаса темнота сгустилась. Небо было забито тучами – ни звездочки, ни лунного отблеска. Но шоссе, по которому гулял ветер, оставалось светлым. Для подстраховки я достал налобный фонарь, но минут через десять он погас. Сначала были беспокойство и тревога. Но потом я ощутил комфорт. Беспредельность окружающего стихийного пространства ушла, и я вдруг очутился в замкнутом уютном ночном мирке. Как улитка с раковиной-домиком, передвигался с этим мирком к цели. Ни на чем не задерживался взгляд, ничто не мешало сосредоточиться и думать о своем. Правда, ночная, почти слепая, дорога требовала дополнительной осторожности и аккуратности. Главная опасность – выбоины и машины. На спусках я не лихачил, вовсю жал на тормоза и двигался почти со скоростью пешехода. Постоянно оглядывался и, если замечал огонек приближающейся машины, соскакивал с велосипеда и продолжал движение по обочине, подальше от дорожного полотна. Пару раз, правда, спотыкался, оступался. Чаще нога просто соскальзывала с откоса, но случались и казусы – то предательская ямка, то что-то липкое под подошвой, то занозистая ветка шиповника. Неприятно, но терпимо, без авральных последствий. Постепенно привык к такому велосипедно-пешеходному ритму в темноте и даже принял его как занятную игру. Так часа за два, а может, и все три, я незаметно добрался до Алушты, где быстро по сходной цене нашел жилье. Ночная дорога в одиночестве, если не гонишься за рекордами скорости, даже поздней осенью (не говоря уже про лето, зимой не пробовал) может оказаться весьма удобным (а возможно, и единственно приемлемым) средством достижения цели. В любом случае стоит раз-другой попробовать. Привычка, может, и не выработается, но в дальнем путешествии этот ночной опыт, я уверен, обязательно пригодится.А может, вспомнится и в других жизненных ситуациях. Уверен, непременно вспомнится. Жизнь, ведь она какая? Черно-белая. Полосатая. «Вроде зебры жизнь, вроде зебры…» Был день, будет и ночь. Это извечный путь человеческого бытия. Ясным днем, когда видишь цель и дорогу к ней, и в темноте (нередко кромешной) – вслепую, на ощупь, крадучись. И часто возникает (а ведь возникает!) мысль: «А может, все-таки переждать, пересидеть, замереть на время? Ночь ведь для сна, покоя, недеяния». А потом ночь ночевать не век вековать. Все имеет свой закат, и только ночь заканчивается рассветом. Чаще это именно так – сон и недеяние. И все же бытие не замирает. Многие звери днем отдыхают, а с наступлением темноты выходят на охоту. Чем ночь темнее, тем ярче звезды. А по ним капитаны прокладывают путь кораблей. И людям часто приходится именно ночью вершить свои дела. И не только темные. Ночь – время астрономов, космонавтов, шахтеров, спелеологов, охотников, разведчиков, поэтов и философов. «Наблюдения я вел в глубине пещеры Тиньяхюст, которую посещал много раз в полном одиночестве под покровом двойной ночи – ночи на земле и вечной ночи подземелья. Иногда я говорил себе, что вот сейчас полночь – час, когда театры, кино и мюзик-холлы переполнены публикой. Зрителям предлагают самые разнообразные, сенсационные и утонченные зрелища. Я же, усталый и невыспавшийся, не согласился бы променять свое место на ложу в опере, ибо вкушаю тот острый и хмельной восторг разума, ту радость познания, которая роднит между собой астрономов, физиков, химиков, философов, любых исследователей, даже любителя летучих мышей.Да, любым зрелищам, любым театрам я предпочитаю мои пещеры, где я наслаждаюсь свободой, фантазией, неожиданными открытиями. Кроме мерного звука капель, падающих с потолка, ничто не нарушает полной тишины», – писал знаменитый французский исследователь пещер Норбер Кастере.Ночью ты один. Темнота отторгает от тебя даже спутников. Один выходишь на дорогу, один движешься к цели. Слабых, привыкших жить напоказ, для видимости это настораживает, пугает, обезоруживает, сильных, самодостаточных делает сильнее, увереннее, целеустремленнее. Ночь пробуждает в человеке чувство единения с миром, родства с силами, которые этим миром управляют. Ночь – мрак, но в то же время и луч, пронзающий его и указывающий путь к цели, ночь – тайна, однако одновременно и ее манящий голос, даже прикосновение к ней. Ночная тайна иногда позволяет это сделать натурам, которые дорогу сделали смыслом жизни. В моих странствиях много ночных эпизодов. Среднеазиатский Гиссарский хребет, который, являясь частью Памиро-Алайской горной системы, разделяет Узбекистан и Таджикистан, я преодолевал не через перевал Анзоб, а по тоннелю (Истиклол – такое его официальное название). Пять километров сплошной темноты – сверху капает, снизу хлюпает, чад от выхлопных газов, похожий на небесный гром гул автомобилей, – через несколько сотен метров я понял, почему мне настоятельно советовали воспользоваться попутной машиной. До света в конце тоннеля было еще далеко, когда возле меня притормозил микроавтобус и из темноты раздалось: «Быстрее кидай велосипед в кузов, сейчас тут сплошные болота пойдут». Так я и сделал. Не зная броду, не суйся в воду. Тем более в темную пучину. Рискнуть, конечно, можно. Но не стоит.На перевал Хабу-Рабат (это свое­образные ворота охватывающего таджикскую часть Памира Горного Бадахшана) я попал ночью. В пыльном мареве качалась луна, освещая тусклым светом снежные вершины. Звезд не было видно. Который день дул «афганец» – пыльный южный ветер. В темноте я различил какое-то полуразрушенное строение. Честно говоря, здесь, на высоте под четыре тысячи метров, оно выглядело довольно мрачно, однако деваться было некуда, я закатил велосипед внутрь и раскатал на каменном полу спальник. Утром (лужи вокруг были затянуты ледком) я выглянул наружу и первым делом увидел на стене корявую надпись: «Саперы». А чуть дальше на обочине дороги была воткнута в землю табличка с изображением черепа – символического и понятного на всех сущих языках лика смерти – и надписью: «Мины». На русском и таджикском языках. Если бы ночью я не залег в развалинах, а решился порыскать по окрестностям в поисках более надежного убежища для ночлега… Позже шоферы мне объяснили, что на минах, разбросанных вокруг, до сих пор взрываются пастухи. Вовремя остановиться и осмотреться полезно и даже порою жизненно необходимо на любом пути. Хоть ночном, хоть дневном.…Часто в сумерках в прохладной тишине, когда спадает дневная жара, пробуждается второе дыхание и возникает азартное стремление добрать «упущенные» днем километры. Вряд ли это «стратегически» правильно, однако не стоит совсем сбрасывать со счетов подобные броски. Кстати, поддавшись этому порыву (а возможно, даже и запланировав его), нет смысла заботиться об устройстве ночлежного бивака – где стал, там и стан. Упал под любой куст, не тревожась особо, что под тобой и вокруг (только запахи и явная влага имеют значение), сжевал бутерброд, хлебнул чайку (если есть такая возможность), залез в спальник и стремительно погрузился в сон. Ночь – матка, выспишься гладко. Ночью нередко обостряются некоторые чувства, дремлющие при ясном свете, интуиция в содружестве с опытом подсказывают единственно правильное решение. Один днепровский лоцман рассказывал мне, что ночью на речных стремнинах бывших порогов ему не раз встречались погасшие буи. Но всегда все обходилось. Не потому, конечно, что выпадала счастливая карта. Всматривался в темноту и чувствовал (называйте это чувство каким угодно – лоцманским или шестым), по правому борту должен быть буй. «А ну-ка, хлопцы, направьте прожектор!» – командовал проводник. И действительно, луч выхватывал из темноты пирамидку буя.Нередко обстоятельства складываются так, что путь в темноте – единственная возможность продвижения вперед. Ночью даже в лунном свете все кошки серы, лошади вороные, а деревья, реки и дома черные. Все в темноте однотонно, бесформенно и однообразно. Даже тени и силуэты не дают представления о разнообразных сущностях бытия. Я уже не говорю об их разноцветье. Так что не стоит понапрасну любопытствовать, напрягаться и обращать внимание на картинки и сюжеты, которые обычно днем отвлекают от основной цели – дороги. Тем более что ее маяки и ориентиры ночью более заметны и очевидны. Днем ведь даже яркий фонарь бесполезен, а в темноте и маленький огонек виден далеко. Нередко этот лучик-светик единственная надежда на ночном пути. А может, даже и спасение. Тем более когда на небе зажигаются звезды и среди них ты находишь свою путеводную.

«Бродил вечером по льду. Нет ничего изумительнее, ничего прекраснее полярной ночи! Сказочная картина, разрисованная красками нежнейших оттенков, какие только может придумать воображение. Это как бы расцвеченный эфир, от легкого колебания один пейзаж переходит в другой, и не знаешь, где, собственно, начинается один тон и кончается другой, и однако все они существуют, все многообразие налицо. Твердых очертаний нет, все мерцает, переливается тихой, дремлющей музыкой красок, далекой бесконечной мелодией невидимых струн. Но разве не так же возвышенна, тонка и чиста, как эта ночь, и всякая красота жизни? Сделайте краски поярче, и это уже не будет так прекрасно…А тишина ничем не нарушается, глубокая, хватающая за сердце, бесконечная, как симфония вечности. Прежде я никогда не мог понять – как это наша земля когда-нибудь застынет, станет мертвой, голой, пустынной. К чему же тогда вся красота, когда не будет существа, которое могло бы ею наслаждаться? Теперь я понимаю это. Ведь предо мною будущее земли – красота и смерть. Но зачем? На что все эти миры? Читай ответ там, в синем звездном небе…»Строки из дневника Фритьофа Нансена 26 сентября 1893 года, во время дрейфа корабля «Фрам»