Нестандартные послестандартные размышления

​Девятая глава книги называется «Эксперименты на себе». Нужно ли говорить, что и учитель литературы повседневно проверяет себя постоянно на своих уроках?

Окончание. Начало в №9, 10

За 62 года работы в школе в своих 25 книгах, сотнях статей и тысячах лекций я лишь раз использовал не проверенный на собственных уроках материал. А было это так. Мы пошли всем классом в театр «Ленком» на спектакль «Синие кони на красной траве» по пьесе Михаила Шатрова. Потом обсуждали спектакль на уроке. К нему несколько учеников написали сочинения. Я показал их Шатрову. И включил в свою статью о ленинской теме на уроках литературы, которую готовил журнал «Литература в школе». Но тут же мне позвонил главный редактор журнала Дмитрий Леонидович Устюжанин: «А вчера Государственную премию Шатров получил за другую пьесу. Напишите кратко, как можно было бы провести урок по этой пьесе».

И для меня не было сомнений в том, что такой документ, как стандарт, должен быть проверен во многих регионах и в разного типа школах. Я ошибся. Вернемся к нашему стандарту.

Начнем с конкретного примера. Там сказано, что ученики 5‑9‑х классов должны уметь «выразительно читать произведения литературы, в том числе не менее 12 поэтических фрагментов и лирических стихотворений». Далее у меня начались проблемы с арифметикой. Оказывается, что по предметным результатам освоения учебных предметов, выносимых на промежуточную аттестацию, цифры будут несколько иные. В пятом классе «выразительно читать наизусть не менее 5 произведений (ранее не изученных)». В шестом классе «выразительно читать наизусть не менее 9 поэтических произведений (ранее не изученных)». В 8‑м классе «выразительно читать наизусть не менее 11 поэтических произведений (ранее не изученных)». В 9‑м классе «выразительно читать наизусть не менее 12 поэтических произведений писателей XVIII – первой половины XX века (ранее не изученных)». Простите, у меня получается, что всего за 5 лет это 44 произведения наизусть.

Я не спрашиваю, откуда взяты именно эти цифры, потому что знаю, что они взяты с потолка и написаны на коленке. Я не спрашиваю, что будет с учеником, который этот план выполнил только наполовину. Я не спрашиваю, что будет с учителем, у которого большинство его учеников с этим планом постоянно не справляются… Я спрашиваю только об одном: кто, когда и где проверял, по силам ли выполнить этот план современным ученикам? Ну и еще: сколько нужно времени, чтобы класс, в котором 25 учеников, проверить по этому параметру стандарта, и где взять это время?

Но пойдем дальше. Сотни, сотни, формулировок того, что ученик должен прочесть, знать, уметь. Я одних только литературоведческих терминов насчитал почти сотню. Все-таки приведу несколько этих формулировок. 1. Осознание значимости чтения, изучения литературы для своего дальнейшего развития. 2. Понимание специфики литературы как одной из основных культурных ценностей народа, осмысление национальной культурной идентичности гражданина и патриота страны. 3. Понимание особенностей литературы как вида искусства, принципиальных отличий художественного текста от текста научного, делового, публицистического. 11. Осознание коммуникативно- эстетических возможностей русского языка и литературы на основе изучения выдающихся произведений отечественной и зарубежной литературы; формирование квалифицированного читателя с развитым эстетическим вкусом; овладение коммуникативными умениями.

Хватит ли у вас ваших коммуникативных умений и вашей культурной идентичности, чтобы, гармонизируя свое отношение с учениками, перевести все это на язык своих учеников? Но одно вы все-таки поняли: наш стандарт неприемлем не только тем, что он утверждает, но и потому, как он написан. Стандарт по русскому языку и литературе написан не на том великорусском языке, на котором писал свой словарь Владимир Даль.

В изданной в 1962 году (почти шестьдесят лет назад) книге «Живой как жизнь» Корней Чуковский назвал такой язык канцеляритом. С болью и горечью он писал о том, что «существует эстетика, предпочитающая бесцветные, малокровные, стерилизованные, сухие слова прекрасным, образным, общенародным словам». И дело здесь не только в словах. «Шаблонные люди чаще всего говорят по инерции, совершенно не переживая тех чувств, о которых они говорят. За порчей языка – порча души». Сейчас я хорошо понимаю, почему Корней Чуковский так поддержал в этой книге меня, тогда молодого учителя, в стремлении и самому говорить на живом языке, и приобщить к нему своих учеников. В одном лишь Чуковский ошибся: «Старые, закостенелые методы преподавания словесности уже недолго просуществуют у нас». Он писал о тех педагогах, которые «дружными усилиями покончат с бездумной зубрежкой готовых схематических формул, со всей той унылой скукотищей, которую нагоняют на школьников старые учебные методы». Оказалось не совсем так.

Существует такой афоризм: «Это не преступление. Это хуже преступления: это ошибка». Я этих слов никогда не понимал. Мне всегда было ближе пушкинское уважительное отношение к ошибкам: «И опыт, сын ошибок трудных». Меня всегда возмущало, что, проверяя экзаменационные работы, сегодня особо тщательно подсчитывают ошибки. Но оценивать работу учителя и его учеников по непроверенным и безграмотным критериям – это все равно что больному человеку подбрасывать контрафактное лекарство. Нет, это не ошибка. Это преступление.

Я хорошо помню 1942 год. Весной я самовольно приехал в Москву, где не был более полугода, из детского дома в городе Вольске. Пришел в милицию. Там оформили нужные бумаги, и в тот же день мне выдали карточки. Мама хотела вместе со мной пройти весь пятый класс. Я отказался. Пошел работать на завод. Мне было тогда 13 лет. И только 1 сентября я вернулся к учебе.

В 1942 году Анна Ахматова написала стихотворение «Мужество».

Мы знаем, что ныне лежит
на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших
часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями
мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя
пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем,
Навеки!

Пронесли свободным и чистым? Внукам дали?

Недавно я прочитал в «Российской газете» интервью с Игорем Волгиным: «Я более сорока лет работаю в школах и могу сказать: уровень образования находится сейчас на критической отметке. Введение ЕГЭ сокрушило речевые основы мироздания. Появились студенты, которые не могут построить короткую фразу. Я позволю себе прочесть собственные стихи: «И бог мычит, как корова, // И рукописи горят. // В начале было не Слово, // А клип и видеоряд».

В Высшей школе экономики проверили около 12 тысяч итоговых сочинений абитуриентов. Лишь 10% сочинений отвечали нормальным требованиям. А остальные 90%? Ограничусь одной лишь выпиской: «Общее впечатление появилось, когда было проверено уже два десятка работ, и не отпускало до самого конца: я читаю один и тот же бесконечный и бессмысленный, очень плохой текст, который создан человеком, не умеющим и не желающим ни читать, ни писать, но вынужденным собрать вместе несколько сотен слов на чуждую ему тему, с непонятной ему целью и ужасно скучным для него содержанием».

Федеральный институт педагогических измерений выпустил три книги с анализом итоговых сочинений. На обложках разные даты: 2016, 2017, 2018. Но во всех трех одна и та же цифра: «Лишь 5% проанализированных сочинений обладают оригинальностью творческого замысла. Значительное число сочинений нельзя отнести к разряду успешных в силу существенных недостатков». И один и тот же диагноз: «Типичной особенностью проанализированных сочинений является категоричность выводов, нарочитая прямолинейность суждений». А для анализа по определенной квоте присылали сочинения из всех регионов. Наверное, не худшее же посылали в столицу. Ну, конечно, официальная статистика немного отличалась: «Успешно справились с заданием 97% писавших сочинение!»

Конечно, дело здесь не в школьных сочинениях самих по себе. Не в стандарте по литературе. Кстати, почему бы не заменить слово «стандарт» на другое, то, каким мы пользовались в советское время? Слово это – «программа». «Программа по литературе» – звучит совершенно прилично.
Сто лет назад Николай Гумилев, муж Анны Ахматовой, написал стихотворение «Слово», я процитирую последние его две строфы.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные переделы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Что такое мертвое слово, что такое убивающее слово, я знаю достаточно хорошо. Моя книга «Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?» была включена в шорт-лист педагогической номинации конкурса на книгу года. Ее высоко оценили Андрей Турков, ее поддержала Мариэтта Чудакова. Ее хорошо встретили читатели. Но вот что написал – не о книге, обо мне самом – некий пламенный борец за светлые и высокие идеалы, защитник униженных и оскорбленных с высшим философским образованием, сказал громко, во весь голос. Приведу несколько выписок.

«Младший писарь фараонов приходит в класс к ученикам и объясняет им, как устроен мир, а потом ворчит по поводу того, что эти ученики не оправдали его ожиданий. Я посмотрел общедоступную биографию Айзер­мана и ужаснулся: он никогда ничего не делал в своей жизни, только стоял у доски в классе и рассуждал о классической литературе. Откуда можно знать смысл литературы, если заниматься только литературой?

Слепой в социальном смысле человек чему-то учит детей, пишет книги с рекомендациями о том, как это нужно делать».
Если вы наберете в Интернете мои имя и фамилию, то сможете прочесть весь этот текст целиком. Тогда, восемь лет назад, я отказался от мысли подать в суд и ответил на страницах журнала «Знамя».

Сегодня этот текст, который тогда мелким шрифтом был помещен в колонку новостной информации, поставлен крупным шрифтом рядом с текстом Википедии обо мне и другими материалами про меня. Появилось и заглавие: «Айзерман, проживший незаметно». Появилась и новая последняя строка: «Берите (кого, детей?) из российской школы и по возможности не становитесь Айзерманами». Уже тогда статья о книге обернулась поклепом на человека и оскорблением его. Сейчас этот мотив зазвучал еще сильнее.

Я не буду отвечать доценту Высшей школы экономики, который согласно Википедии был лучшим преподавателем ВШЭ в 2012, 2013, 2014, 2015, 2017 и 2018 годах. Отвечу лишь словами Маяковского: «И это оскорбление на общий счет нанижем».
Мне же вполне достаточно того, что обо мне сказали и написали мои ученики в день моего девяностолетия и учителя, которые знали меня и которых знал я. Что касается главного в наших размышлениях, то оно остается все тем же: сохранить слово, свободным и чистым донести его до детей, внуков и правнуков.