Ненадлежащее исполнение профессиональных обязанностей распространяется, как вирус

Нины не было рядом, когда ее трехлетняя дочь корчилась в предсмертных муках. Мама не держала ее за руку, не успокаивала, не обещала, что будет помнить всегда… К умирающим – даже к детям – в реанимацию не пускают. О том, что дочки больше нет, Нина даже узнала не сразу – ребенок к тому времени 20 дней был в коме, мать уже все понимала, все чувствовала, но не звонила в больницу, оттягивая страшный момент. Как будто незнание давало надежду…

И это, пожалуй, единственная вина Нины Остроушко перед дочерью. Хотя когда она попыталась выяснить, кто ответит за смерть Арины, Ольга Богданова, заместитель министра здравоохранения Омской области, сразу заявила журналистам, что родители слишком поздно обратились за врачебной помощью. Не дожидаясь никаких проверок. Видимо, таким образом чиновники приносили соболезнования…

Вечером 6 июня у Арины слегка поднялась температура – 37,8, которая, впрочем, вскоре снизилась. На следующий день ни воспитатели, ни детсадовский медик не заметили признаков недомогания. В субботу ездили в город, а 9 июня, в воскресенье, Арина, всегда веселая и энергичная, стала капризничать. Температуры не было, но началась сильная рвота. Нина позвонила в «скорую помощь», где ей посоветовали вместо того, чтобы ждать машину, прибыть самостоятельно. Приехали, но ждать пришлось. Полтора часа – дежурил гинеколог, послали за педиатром. Взяли кровь на менингит, и испуганная мать сразу предложила везти дочку вомскую городскую детскую клиническую больницу №3. По словам Нины, педиатр ответила, что с рвотой там не примут. Утром сделали другой анализ, более сложный – пункцию спинного мозга. На этот раз реакция на менингит была положительной. Нина настаивала на переводе дочки в Омск, предлагая это сделать за свой счет. Врачи уверяли, что сделают это сами. Около семи вечера, наконец, вместо реанимобиля приехала обычная легковушка, но с реаниматологом из областной детской клинической больницы и инфекционистом из городской детской клинической больницы №3. Осмотрев Арину, они решили, что состояние девочки тяжелое, транспортировать пока нельзя, но реаниматолог обещал быть на следующий день к десяти утра. Ни в 10, ни в 11 он не приехал. Родители, позвонив ему и поняв, что он их даже не вспомнил, заказали транспортировку дочки частному медцентру «Евромед». Из Одесской ЦРБ пациентку отдавать «частникам» не захотели. Когда в шестом часу вечера прибыла «государственная» машина без обещанного реаниматолога, Арина была в критическом состоянии. Родителям не гарантировали, что она доживет до утра. Девочка продержалась в ДКБ № 3 еще 20 дней, но уже в коме.

Собственно, все как обычно. Если бы не смерть ребенка, можно было бы по привычке не обращать внимания на детсадовских медиков, забывающих осматривать подопечных малышей, потому что у них маленькие зарплаты, на пациентов, добирающихся до больницы своими ногами, потому что «скорая помощь» одна на поселок, на нехватку узких специалистов, которые дежурят на дому, поскольку им нечем платить за «пустое» дежурство, на «выборочность» приема больных, которые портят отчеты… В конце концов, на полное наплевательство на права пациентов. Никто не слушал родителей, никто не объяснял им, почему девочку не отдали «частникам». Хотя, по мнению заместителя управляющего Центра медицинского права Вадима Новоселова, это было бы лучшим вариантом, ведь при тяжелом заболевании счет идет на минуты. Ольга Богданова на брифинге, впрочем, убеждала, что все было сделано исключительно из-за заботы об Арине. Ничего другого она комментировать не стала, упирая на то, что родители девочки обратились за помощью лишь на четвертые сутки после начала болезни. Интересно, пытался ли кто-либо из чиновников вызвать «скорую» или привести ребенка на прием, если у него температура ниже 38? Не знаю, как в Одесской ЦРБ, а в детской городской поликлинике № 2 за такое нарушение сначала долго отчитывают, а потом ставят диагноз здоров.

Отчего умерла Арина? Диагноз зам. министра назвать не смогла, сообщив только, что это тяжелая бактериальная инфекция, которая характеризуется высокой летальностью. Медики Одесской районной больницы лечили ее от бактериального менингита. Смерть наступила, судя по справке, от отека мозга, гнойного менингита и неуточненной бактериальной инфекции. Минздрав в своем ответе настаивает на «гемофильной палочке инфлюэнцы», которая в том числе вызывает и менингит. Главный специалист-эксперт отдела эпиднадзора Роспотребнадзора Наталья Анпилова сообщила прессе в конце июля, что «это не серозный, не энтеровирусный менингит», поскольку «клиницисты очень четко могут определить, гнойное это воспаление, бактериальное или вирусный менингит». Медицина, конечно, не математика, но хотя бы диагноз должен быть точным? Особенно после смерти.

А был ли менингит? Мать Арины в этом не уверена – «классических» симптомов не было. Инфекциониста в Одесской ЦРБ нет, а другие врачи, как она поняла, не могли распознать, какую инфекцию подхватила Арина, и потому давали ипротивовирусное, и антибиотики. Думали, что-нибудь да поможет, и именно этим свели ребенка в могилу, по словам матери, у Арины на вскрытии обнаружилась сильно увеличенная печень. Лечили на всякий случай, всем подряд, только чтобы скорей-скорей, и никто не догадался, что в Омской области не все ладно. Это сейчас приходится доказывать, что менингит был, потому что лучше уж смертельная болезнь, чем врачебная ошибка. Не Арине, разумеется, а медикам. Наверняка шумиха вокруг менингита обернулась негласным приказом для врачей «не допустить». Инфекционные заболевания – это ведь еще и показатель профилактической работы, которая есть в отчетах, но не видна пациентам. Врачи уже давно лечат нас не для того, чтобы мы были здоровы, а для того, чтобы статистика была поглаже.

Конечно, у Нина Остроушко не медицинское, а высшее экономическое образование, но ведь и квалифицированные врачи за 21 день болезни не «уточнили» инфекцию. Большая ли разница в их «квалификации»? Повезло, что мама читать умеет – образование у нас становится залогом жизни. Почти треть жителей России, опрошенных фондом «Общественное мнение», считают, что дела в отечественной педиатрии обстоят плохо. Так, 40 процентов уверены, что большинство современных российских педиатров обладают низким уровнем квалификации и профессиональных знаний, а по мнению 33, большинство российских врачей-педиатров относятся к своим пациентам невнимательно и равнодушно. Я познакомилась с ребенком, которого месяц лечили от ринофарингита – два врача городской поликлиники, несколько частников и даже один «лучший» пульмонолог областной детской больницы. До тех пор, пока мама, тоже совсем не медик, не нашла в Интернете симптомы коклюша и не отвезла малыша в инфекционное отделение той же ДКБ № 3, где ее диагноз подтвердили просто на лету – врач выскочила из кабинета, через стенку услышав, как кашляет малыш. Никто другой в большом городе симптомов хрестоматийной болезни, как оказалось, не знал, лечили как бог на душу положит.

Домыслов было бы значительно меньше, если бы в Одесской ЦРБ ситуацию комментировали. Хотя бы руководство – главный врач Лариса Кайданович или ее зам Алла Каравай. Им бы кричать про то, что сельским медикам приходится работать, сутками не выходя из больницы – из-за низкой зарплаты, из-за нехватки кадров, отсутствия аппаратуры и лекарств. Отсюда и ошибки. Но они молчат и от прессы прячутся – не велено. Вот и вся хваленая медицинская корпоративность. Каждый за себя, и никто – за пациентов. Противостояние лекарей и больных нарастает с каждым днем, а медики с подачи чиновников все пытаются уличить больных в нежелании и неумении лечиться. В стиле: «сам дурак». И как-то упорно не хотят понимать, что лечение в нашей стране – это лотерея, в которой с их помощью разыгрывается жизнь.

Впрочем, даже непосвященному бросается в глаза странная вещь – если подтвердился менингит, то почему в детском саду, куда ходила Арина, не организовали немедленно карантин и дезинфекцию? Как рассказала Анна Никифорова, мама мальчика, посещавшего ту же группу, что и Арина, рвота и температура были еще у шестерых детей, в том числе и у ее сына. Кто-то обошелся своими силами, кто-то лечился у знакомых врачей, Анна с сыном отправились в городскую платную клинику, где им диагностировали отравление. В ЦРБ после Арины больше никто обращаться не захотел – слухи разносятся быстро. Никаких разбирательств по поводу этих шестерых в Одесском детском саду не было. Более того – и после того как Нина Остроушко сообщила туда о подозрении на инфекцию, карантин объявили не сразу, всего на пару дней и только в одной группе. Причем вовсе не по причине менингита. Если он был, значит, его хотели скрыть? А если не было, от чего лечили?

Наверное, дело могли бы прояснить результаты патолого-анатомического исследования. Но их Нина не видела – ни омского, ни новосибирского. Карточку изучить досконально тоже не успела. Медики облздрава объясняют, что документы передали в следственный комитет, поскольку усилиями Остроушко возбуждено уголовное дело по статье о причинении смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения профессиональных обязанностей. Азовский межрайонный следственный комитет на просьбу матери скопировать документы хотя бы за деньги письменно ответил, что оказание возмездных услуг на оборудовании СК России не предусмотрено, не пожелав предложить безвозмездные. Чиновники Министерства здравоохранения, видимо, документы все же получили – возмездно или безвозмездно, неизвестно – поскольку, как сообщается в письме, подписанном министром Андреем Строженко, провели по ним проверку. Причем, по словам Остроушко, в нем переврано все – от времени поступления в больницу до фамилий врачей. Правда, о том, что Нина не видела результатов судебно-медицинской экспертизы, назначенной в бюро СМЭ Омской области, переживать не стоит. В Центре медицинского права считают, что они вряд ли объективны – раз Минздрав решил, что врачебной ошибки не было, ее и не выявят. Впрочем, и переписать историю болезни ничего не стоит – такие случаи в практике центра тоже были. Тело Арины из больничного морга, кстати, выдали родителям на несколько часов позже обещанного, и Нина сомневается – может, врачи как раз и занимались бумаготворчеством?

Зачем это нужно врачам, понятно – им придется отвечать. Не столько за смерть ребенка, сколько за скандал. Не столько перед судом – врачебная ошибка дело тонкое, чтобы ее доказать, нужно желание, которого, похоже, у следствия нет. Скорее отвечать придется перед областным Минздравом – небогатой зарплатой, местом, а то и регионом работы. Чиновники ценят свою спокойную и сытую жизнь, которая зависит отнюдь не от здоровья населения, а от умения подчиненных его демонстрировать. Никто из медицинского начальства не встретился с Ниной Остроушко, не вышел к людям, собравшимся в центре города, чтобы потребовать от властей расследовать факты гибели многих пациентов. Губернатор Омской области Виктор Назаров на резолюцию собрания так и не ответил. Права пациентов, данные нам федеральным законом, защищают почему-то не государственные, а исключительно коммерческие организации. Это в Америке давно поняли, что медицина держится не на клятве врача, а на деньгах, и здравоохранение обязано оказывать гражданам услуги, а не одолжение. Государство так организовало здравоохранение, что пациенты платят без конца – налоги, за счет которых нам и должна оказываться помощь, бесконечные взятки в карманы медиков, за лекарства, о которых врачи в стационарах даже не слышали, потому что у них схема тридцатилетней давности, да еще и в частные медицинские организации несут отдельные деньги. При этом нигде не прописаны четкие критерии услуг, нигде не обозначена мера ответственности – даже не за ошибку, а за банальное медицинское хамство. Много говорится о детской смертности от травм и суицидов, а статистики врачебных ошибок просто нет. Реформируется образование, изобретаются способы наказания нерадивых родителей. А зачем, если государство не гарантирует детям жизнь?

Фото автора