На перекрестках истории

Новая историко-литературная серия издательства «Дрофа» «Перекрестки истории» адресована всем, кто интересуется историей России и размышляет над ее проблемами. Читателю предлагается сопоставить взгляды литератора и ученого на события отечественной истории, оказавшие значительное влияние на формирование национального самосознания.

Книги этой серии не просто увлекательное и познавательное чтение. Расширяя кругозор читателя, они позволяют ему быть в курсе научных изысканий историков, философов и социологов, предлагают заново перечитать, казалось бы, хорошо знакомые страницы русской классики. Известно, что на протяжении многих веков историк и писатель нередко соединялись в одном лице. К историческим сюжетам, например, обращались Н.М.Карамзин, Л.Н.Толстой, А.Н.Толстой, М.А.Булгаков и другие великие русские писатели. При всей неповторимости их объединяет стремление строить художественный рассказ о прошлом на основе глубокого изучения разнообразных источников.

Исторический очерк в «Перекрестках истории» – это не комментарии к литературному произведению, а художественный текст – не иллюстрация к научно-популярному очерку. Будучи принципиально разными по способам и методам осмысления событий, произведения писателя и ученого дополняют друг друга. Подобное соединение – напоминание того, что Клио – это все же Муза, что между историей, как наукой интерпретаций, и историей, как объектом литературного творчества, нет непроходимой стены, что история и литература проживают на разных этажах одного культурного пространства. Книги серии предлагают читателю разгадать историческую тайну через приобщение к эпохе, возможность увидеть историю через художественный текст и наоборот.

Первые книги серии «Русский бунт», «Анатомия террора», «Феномен 1825 года» вызвали большой читательский интерес и положительные отклики в прессе. Нам бы хотелось познакомить читателя с новинкой серии – книгами «Реформы и реформаторы» и «Бремя власти». В наши дни само слово «реформа» стало не только едва ли не самым употребляемым, но зачастую и отрицательным. А какими бывают реформы и как они осуществляются? Какова их цена? Помочь поразмышлять над этими вопросами и призваны два произведения – исторический роман известного русского философа и писателя Д.С.Мережковского «Антихрист» (Петр и Алексей) и очерк историка А.Б.Каменского «Реформы и их жертвы».

Роман «Антихрист» был завершен Мережковским в 1905 г., стал третьей, завершающей частью трилогии «Христос и Антихрист». Смысл этого романа может быть понят лишь в контексте религиозно-философских исканий писателя. Однако противостояние Христа и Антихриста в трилогии хотя и центральная, но не единственная тема. Не менее важная проблема – это противопоставление старого и нового, или, выражаясь языком современной науки – традиции и модернизации. Интересен сам аспект, в котором Мережковский рассматривает данную проблему, – это цена реформ. Учитывая, что речь идет об одном из самых масштабных в истории России преобразований, это чрезвычайно интересно. Тем более что следом за Мережковским последствия петровских преобразований для России рассматривает современный историк. Само название очерка А.Б.Каменского – «Реформы и их жертвы», наводит на невеселые размышления о цене реформ для нашей страны. Сложно сказать, насколько равнозначными получились литературная и историческая части этой книги, но несомненно, что вместе они дают довольно богатую почву для размышлений.

Книга «Бремя власти», как в своей художественной части, где помещены замечательные пьесы А.К.Толстого «Царь Федор Иоаннович» и Д.С.Мережковского «Павел Первый», так и в очерках историков Е.Г.Перовой «Несть бо власть аще не от Бога» и И.Л.Андреева «Искушение властью», касается нравственных аспектов власти. Тема власти – одна из самых животрепещущих и неисчерпаемых в истории России. Слепая любовь к царю-батюшке, его сакрализация удивительным образом соединялись в отечественной истории с бунтами, заговорами, самозванством. Феномен российской власти исследуется под неожиданным ракурсом: власть как бремя, власть как служение, предъявляющее особые, в том числе и нравственные, требования к ее обладателям. Но далеко ли все сумели соответствовать им? И, не соответствуя, почему не сумели это сделать? Свои ответы на эти вопросы предлагают авторы «Бремени власти», невольно предлагая читателям включиться в этот увлекательный и не утративший своей актуальности процесс поиска истины.

Из книги «Бремя власти»

* * *

«…Боже, Боже! За что меня поставил ты царем!».

Кровавая эпоха Ивана IV кончилась вместе с его смертью, но грозная тень тирана пала и на новое царствование: волей-неволей сына сравнивали с отцом.

Сравнение было на первый взгляд не в пользу наследника. Даже самая внешность Федора казалась многим современникам не соответствующей царскому сану – у него не было «ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен; всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом; одним словом, изъявлял собой преждевременное изнеможение сил естественных и душевных».

Не унаследовал Федор и «ума царственного»: «…он прост и слабоумен, – пишет английский посланник Флетчер, – но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен». Ему ВТОРИТ польский посол Сапега: Федор «ум имеет скудный или, как я слышал от других и заметил сам, не имеет никакого, ибо, сидя на престоле во время посольского приема, не переставал улыбаться, любуясь то на свой скипетр, то на державу».

После ужасающей жестокости Грозного кротость Федора казалась многим современникам слабостью, а недостаток государственного разумения и рвения, дополняемый глубокой религиозностью, – чуть ли не полным «слабоумием»: «На громоносном престоле свирепого мучителя Россия увидела постника и молчальника, – пишет Карамзин, – более для келий и пещеры, нежели для власти Державной рожденного».

Родился Федор в 1557 году от первой жены Ивана Грозного – Анастасии Романовны Захаровой-Юрьевой. Когда Федору было три года, мать его умерла. Уже в следующем году отец женился во второй раз (но отнюдь не в последний) – на Марии, дочери черкесского князя Темрюка.

До четырех лет, согласно обычаям, Федор жил в материнских покоях под присмотром мамок и нянек – чтобы никто чужой не увидел и, не дай бог, порчи не навел! Отец брал Федора и старшего Ивана с собой в поездки: на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь, на медвежью охоту в подмосковное Черкизово, где «повеле по островом осеки осечи и медведи пущати, и тешился там не один день». С детских лет Федор отличался скромностью и робостью, обладая в то же время благородством души и искренним религиозным чувством, – «благороден был от чрева матери своей и ни о чем не имел попечения, кроме душевного спасения». Он любил торжественный порядок церковной службы, звон колоколов; читал много книг, вдохновляясь житиями святых мучеников, постигая уроки мудрых правителей прежних лет; и жил, как писал Авраамий Палицын, «не радея о земном царствии мимоходящем, но всегда ища непременяемого». Уже в раннем возрасте Федор радовал взрослых своей благовоспитанностью, приветливостью и сдержанностью, столь отличной от резкости и вспыльчивости его грозного отца…

Е.Г. Перова

«Мудрено быть самодержавным…» – эта фраза А. С. Пушкина невольно приходит на память, когда речь заходит о российских государях. И в самом деле, мудрено! Во всяком случае, те из них, кто посчитал иначе, закончили свое царствование не самым лучшим образом…

Власть всегда соседствует с бременем. Бременем власти. В русской литературе эта ситуация чаще всего осмысливается как трагедия. Трагедия непонимания и одиночества. Трагедия опустошения человека, не сумевшего устоять перед соблазнами награждать и карать. Иногда это даже трагедия страны, оказавшейся во власти сумеречной, оборвавшей все нравственные крепы царственной души.

В исторической литературе тема бремени власти также не обделена вниманием. Чаще всего она решается как тема ответственности правителя за страну, его способности (или неспособности) защитить ее независимость, интересы, будущее. Но мы попытались обратить внимание читателя на еще одну, достаточно неожиданную, сторону испытания человека властью – на жесткую необходимость монарха соответствовать тем представлениям и «стандартам» власти, какие сложились в обществе.

Подобная необходимость в русской истории – не досужий вымысел. Скорее – это жесткая реальность, с которой принуждены были считаться все правители. В этой точке перекрещивались как минимум две важнейшие проблемы: обретение страной социальной стабильности и безопасность правителя. Монарху, легитимность которого не ставилась под сомнение, причем под сомнение не только в силу бесспорности прав на престол, но и по восприятию его самого с его политикой как «аналога» идеала, легче было править, избегая потрясений и катаклизмов. Но даже если таковые и случались, соответствие правящего государя идеалу придавало угодившему в бурю монарху больше «остойчивости». Так было, к примеру, со вторым Романовым, пережившим городские восстания и разгул удалой казацкой вольницы Разина. Право Алексея Михайловича царствовать не оспаривалось. Виновниками бедствий были признаны «злые слуги» – временщики, бояре, воеводы, приказные, отгородившие «своего» государя от «своего» народа. Получалось, что игра царя «в царя» во все времена несла огромную политическую и социокультурную нагрузку, привнося в головы «простецов» успокоение, а во властные структуры – твердость и уверенность.

Соответствие – это еще и вопрос личной безопасности монарха. Тому доказательство – цепь дворцовых переворотов, заговоров и цареубийств. Как ни странно это звучит, но все эти эксцессы – результат действенности властных стереотипов даже среди представителей образованной элиты и «первостатейных фамилий». Искреннее преклонение перед троном, благоговение перед образом монарха могло принудить к мерам самым крайним из-за жесточайшего разочарования, разрушения гармонии – идеала и его конкретного носителя. «Он не был похож на государя», – в один голос твердили о Петре III люди разного достатка и положения»…

И.Л. АНДРЕЕВ «Искушение властью»