На чтение: ≈ 16 мин.Сорок лет назад 18-летний, улыбчивый и вихрастый, метростроевец Колька «шагал по Москве». Ныне президент Московского международного кинофестиваля Никита Михалков по Москве разъезжает в еребристом «Мерседесе» – машины именно этой марки выполняют на кинофоруме представительскую роль.
Впрочем, еще неизвестно, у кого скорость выше – у молодого Михалкова или у признанного мэтра, увенчанного всеми престижными кинопремиями. Пешая юность зачастую легко обгоняет «конную» зрелость, она ведь не отягощена «политическими» должностями… Диалог Никиты Михалкова и журналистов оказался одним из незапланированных сюрпризов ХХV юбилейного ММКФ. Начался он, как водится, с темы животрепещущей – фестивальной.
– Никита Сергеевич, на ваш взгляд, почему русские картины на фестивале все еще не так хороши, как нам хотелось бы?
– Я бы переформулировал ваш вопрос: почему русские картины на фестивале все еще не так хороши, как лично мне хотелось бы? Кому-то нравится, кому-то нет. Меня, как президента фестиваля, качество российских работ вполне устраивает.
Но, честно говоря, я не хочу оценивать отдельно фестиваль, отдельно конкурсную программу. Для меня, как для президента, эти вещи должны двигаться параллельно. Это первый наш фестиваль, когда во мне живет мудрый профессиональный подход. Я убежден, что все наши гости это тоже почувствовали. Кинофестиваль стал самодостаточен. Четыре года назад ММКФ нужна была поддержка Президента России, его присутствие на открытии, на закрытии, присутствие премьер-министра, мэра и т.д. И мне было бы очень горько и стыдно, если бы и сейчас это было необходимо. Но теперь мы можем не отвлекать президента от его более важных дел. Фестиваль живет! Мы уже свободны от зависимости. У нас же «Византия», а не страна – пришел президент, значит, хорошо относится к фестивалю и к Михалкову, не пришел – это настораживает…
О конкурсной программе. Я никогда не вмешивался ни в отбор фильмов, ни в решение жюри. Никогда. Я хочу доверять людям, для которых это является профессией. Это накладывает на них особую ответственность. Коллективной безответственности я предпочитаю индивидуальную ответственность. Пресса иногда кричит: «Какая слабая конкурсная программа!» Но наш руководитель отборочной комиссии Кирилл Разлогов имеет свою политику в данном вопросе. Он, например, считает, что должны присутствовать картины ярко скандального характера. Это является определенным механизмом, который будоражит интерес к форуму, потому что это вписывается в общую политику фестивалей класса «А». И я не вижу необходимости менять его точку зрения.
Сегодня механизм фестиваля работает, люди научились делать свое дело на своем месте. Чтобы не говорили вокруг, я доверяю только своему ощущению и своей интуиции. Не потому, что я считаю свое мнение окончательным и правильным. Но я вижу – фестиваль становится солидным и самодостаточным. И моя задача здесь очень сложна, но довольно примитивна – создать механизм, который не смог бы испортить никто, кто придет на президентское место после меня.
– На ваш взгляд, может ли фестиваль стать коммерческим предприятием? И вообще кино – это искусство или коммерция?
– Безусловно, фестиваль станет коммерческим, как только в России реально заработает кинорынок. Картины привозить к нам будет выгодно, потому что в стране минимум 110 миллионов зрителей. И в этом смысле форум, безусловно, станет коммерческим. Что касается извечного противопоставления искусства и коммерции… Кинематограф – искусство, но это искусство возможно только в той стране, где существует кинематограф как бизнес. Бывают счастливые ситуации, когда одно с другим совпадает. Как это было с фильмом «Полет над гнездом кукушки».
– И тогда наш фестиваль можно будет, наверное, сравнивать с Каннским…
– Нас при социализме учили соревновательному рефлексу. Но я не вижу необходимости в лозунгах: «Мы должны подняться выше Каннского фестиваля». Выше Каннского в чем? В количестве блокбастеров, богатстве, убранстве? Картина, показанная на Каннском фестивале, дает дорогу к зрителям Европы. И как только для продюсера реально откроется русский рынок, это автоматически решит все вопросы. Мы сами по себе являемся таким выгодным рынком, с которым может сравниться только китайский или индийский. Из 1700 кинотеатров, которые есть в России, только 300 сегодня обладают современным оборудованием. Год назад их было 70. Прогресс – огромный. Здесь дело только во времени. Я видел на Каннском фестивале картины чудовищного качества. И люди, которые занимаются подготовкой программы, только иронично улыбаются: «Бизнес есть бизнес». Да, ММКФ – это арт, это смотр, но не это главная цель. Мы должны существовать и двигаться вместе с развитием проката в России. И тогда Московский кинофорум будет абсолютно спокойно конкурировать по звездам, по интересу с любым фестивалем мира.
Еще одна важная вещь, чисто психологическая. До нашего прихода на фестиваль звездам платили деньги за их появление в Москве. И я посчитал это позорным – платить деньги людям, которые имеют возможность приехать и посмотреть страну, где жили Пушкин и Толстой. Мы далеки от того, чтобы брать с них какие-то «взносы», но уж платить мы точно не будем. И, как видите, это не мешает им к нам приезжать.
– Сколько стоит фестиваль?
– Субсидии государства составляют 72 миллиона рублей (2 млн. 300 тысяч долларов) и спонсорских денег поступило около 700 тыс. долларов. В принципе, этого хватает. Теперь нам необязательно заваливать столы икрой, стерлядью, семгой и запаивать гостей до такого изумления, чтобы они не помнили, что здесь происходит. Это возможно, когда есть на что опереться.
– На ваш взгляд, какой процент на наших экранах должно занимать отечественное кино? Должен ли этот процент искусственно регламентироваться государством?
– Американская киноиндустрия готова вкладывать огромные деньги в строительство кинотеатров в России. Я не считаю, что у нас нужно ограничивать количество американских картин. Но каждый билет на американский фильм должен быть обложен налогом, который пойдет на производство отечественного кино.
– Никита Сергеевич, у вас множество должностей, общественных обязанностей, большая семья, вы много ставите фильмов как режиссер, работаете как актер, издатель, продюсер… Какое главное творческое и человеческое качество движет вами и помогает вам?
– Вера.
– Действительно, российская культура чрезвычайно богата метафизическими явлениями…
– По этому поводу потрясающе сказал русский философ Василий Розанов: «Человек без веры мне вообще не интересен». Эта формула касается всей русской культуры вообще. Речь идет не только о православии, это связано со всеми религиями. В России любое вероисповедное, метафизическое начало – вне зависимости от религии – имеет громадное значение. Дело не в том, чтобы снимать картину, говоря впрямую о вере и Боге. Все произведения Толстого, Достоевского, Чехова так или иначе основаны на этой базе.
У меня произошел один занятный случай. В одном российском городе я был на пресс-конференции, и, слово за слово, мы затронули эту тему. В зале сидел нервный, бледный, мучающийся человек, с острыми чертами лица. Было видно, что ему очень не нравится то, что я говорю. И когда закончилась пресс-конференция, он обратился ко мне: «Можно вас на минутку?» И говорит: вот я не пью, не курю, я не изменяю жене, я никогда ничего не украл, никого не убил, я не лжесвидетельствовал и т.д. Но я не верю в Бога. Неужели я вам не интересен? Я говорю: «Нет». И я сам изумился, как я это легко сказал! Когда я представил, что мне нужно разговаривать с человеком, который не пьет, не курит, у него никогда не было любовницы… Да, он – хороший человек. Но о чем мне с ним говорить?! Если бы мне пришлось ехать с ним в одном купе до Владивостока, я бы точно застрелился!
– В качестве актера вы сыграли множество ролей. Есть ли у вас любимая?
– Есть роли, которые ты сыграл, и не ведаешь, что ты сыграл. Допустим, роль в фильме «Я шагаю по Москве». Мы просто пели эту песню, смеялись, были счастливы, молоды. Вот и вся роль – быть самим собой. Другой разговор, когда приходит профессионализм, мастерство, и ты уже работаешь на другом уровне. Одна из моих любимых ролей – это роль Устюжанина в фильме моего брата Андрея Кончаловского «Сибириада». Запомнилась и роль в фильме «Утомленные солнцем», где мы снимались с моей дочерью Надей. Хотя по ощущению внутреннего наслаждения для меня дорога совсем маленькая роль императора Александра III в «Сибирском цирюльнике».
– А что вы чувствуете, когда смотрите фильм «Я шагаю по Москве»?
– Вы знаете, ничего. У меня нет ностальгии – вот, как мы были молоды, красивы и т.д. Эта картина – как фотография на память. Этот фильм уже не изменится. Он – вечный, потому что это память о том времени. О времени, которое уже никогда не вернется. «Я шагаю по Москве» мог быть снят только в то время, и быть только таким.
– Несколько лет тому назад вы говорили о том, что кинематограф поможет нам выработать национальную идею. Как вы считаете, есть ли у нас какие-либо успехи в этом направлении?
– Разговоры о национальной идее стали настолько расхожими, что мне не хотелось бы вливать свой голос в это обсуждение. Если наш кинематограф будет основываться на традиции, на истории, на культуре, я думаю, что идея сформулируется тогда сама собой. Проблема нашей режиссуры заключается в том, что новое поколение кинематографистов, к сожалению, не обладает высокой культурой. Они имеют доступ к любому кинематографу, к интернету, к самой последней информации. Но клиповое мышление не дает молодым режиссерам одной уникальной возможности – потратить время на то, чтобы рассмотреть себя самого. Мы за все расплачиваемся временем. В интернете можно узнать про Анну Каренину, что это женщина, которая была замужем, изменила мужу с молодым, он ее бросил, и она кинулась под поезд. Вот и вся история. Допустим, мы будем черпать знания из этого источника. И тогда мы будем знать, что произошло, но не будем понимать, почему это произошло. А вопрос «почему это произошло?» и ответ на него, как раз и есть трата времени на то, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Сегодняшняя режиссура – работа очень профессиональных и «насмотренных» людей. Но не это ведь главное в творчестве. Ты можешь научиться писать, но если тебе нечего писать, ты будешь только переписывать то, что написали другие. И в этом большая проблема ныне. Не только русского кино, кстати. Посмотрите последнюю картину Питера Гринуэя. Это концентрированное влияние на интеллект. А искусство, как сказал классик, должно потрясать, попадая в душу, минуя промежуточную посадку в области интеллекта.
Сегодня очень многие режиссеры знают, как сделать фильм. А проблема состоит в том – что делать и для чего. Я посмотрел очень профессиональную картину моего племянника Егорушки Кончаловского «Антикиллер». Как там половина снято, сделано, я даже и не знаю, о чем ему и сказал. А второй мой вопрос Егорушке был такой: а зачем он это все снял?!
– Какой смысл лично вы вкладываете в фразу: «Он русский и это многое объясняет»?
– Абсолютно тот же смысл, что вкладывал в него и сержант из «Сибирского цирюльника», когда произносил эти слова. Русский, значит, упрямый, раздражающий, любящий, самостоятельный и т.д. Это как положительная оценка, так и отрицательная. Когда видишь в луже человека, хвастающегося своим нижним бельем, о нем тоже можно сказать эту фразу. Стакан можно рассматривать как полупустой и как полуполный. Но я его рассматриваю как полуполный… И думаю, что это правильно.
В своей работе «Осязаемая энергия», опубликованной в журнале «Искусство кино», Михалков говорит: «Существует критерий, по которому можно определить класс режиссера, – это длина общего плана. То есть когда вы не боитесь, что зритель разглядит, что у вас в кадре не все в порядке». Сам Михалков не боится подобной длины. Наверное, поэтому зрители (читатели) ему и прощают многое…
Выбор читателей
Комментарии