Мы вме-е-есте!

Многие из вас могут вспомнить случаи из своей жизни, когда вы сталкивались с физической угрозой. Это не обязательно драка, это может быть и уход от лобового столкновения на дороге, и даже спасение падающей со стола дорогой вазы (ваза не вы, но важная для вас вещь, пусть и не такая важная, как ваше тело). Время замедляется, мысль летит, как молния, тело будто подключается к запредельным возможностям. И вот вы выходите из ситуации изрядно ощипанным, но непобежденным – кто поцарапанный, кто с синяками, кто с отбитой ладонью. Почему внутри ситуации, пока вас ощипывало, вам было не больно? Если вы хотите показаться умным, вы скажете: «Адреналин» (на самом деле бета-эндорфин). Самые честные скажут: «Не знаю».

Логика работы бета-эндорфина проста. В ситуациях, когда что-то угрожает телу в целом, боль может помешать спасению. И бета-эндорфин блокирует боль в частях системы ради системы в целом. Тело жертвует кусочками себя. Так волк, чтобы спастись из капкана, отгрызает собственную лапу.

С душевной болью ситуация похожа. Некоторые события в жизни вызывают такое сильное переживание, что мы не можем его выдержать. Это угроза психике как целому. Тут-то и включаются защитные механизмы (что-то вроде психологического бета-эндорфина, только сложнее). Психика словно отгрызает себе лапу, чтобы вырваться из капкана угрожающих чувств.

И если даже напоминание о ситуации делает боль невыносимой, только самый честный человек скажет: «Я защищаюсь». Человек же, который хочет показаться умным, будет говорить: «Не было такого». Или: «Это был не я». Или даже: «Я сам этого хотел». Внешнее проявление защитных механизмов психики очень разнообразно.

Наверное, самый широко известный сегодня пример работы одного из таких защитных механизмов – первый этап знаменитого: отрицание – гнев – торг – депрессия – принятие. Так человек переживает горе (автор этой цепочки Элизабет Кюблер-Росс утверждала, что так неизлечимо больные смиряются с собственной смертью). Почему сперва отрицание? Просто первые чувства по поводу острого горя настолько сильны, что психика их не выдерживает. Гнев, наступающий на втором этапе цепочки, гораздо слабее того, что психика «отгрызла» вместе с мыслями о смерти.

Не только внешнее проявление, но и внутреннее устройство защитных механизмов психики очень разнообразно. Дополнительная сложность заключается в том, что ни один из них не используется только для защиты от психического перегорания, все мы употребляем их в быту. Предположить, что чувствует другой, на собственном примере; отключиться от слишком сложной задачи, чтобы сделать простую, но срочную, даже посмотреть на себя со стороны. Все это отлично работает в жизни. Но в патологической ситуации первое называется проекцией, второе – отрицанием, третье – диссоциацией.

Иногда психологи (или просто журналисты) предлагают читателям списки психических защит: у кого-то выходит десяток, у кого-то – все сорок. И как только один именитый психолог предлагает классификацию защит, другой обязательно описывает защитный механизм, из этой классификации выпадающий.

В 1951 году Фредерик Перлз с соавторами описал явление, которое позже его последователи признали одним из защитных механизмов, – слияние. По Перлзу, слияние – это потеря границ между собой и другим (не обязательно человеком). Если сместить внимание с границ на то, между чем они, собственно, проведены, получится что-то вроде «спутал себя с другими».

Такую путаницу замечали и до Перлза. Еще в конце XIX в. Зигмунд Фрейд описал проекцию – явление, при котором человек приписывает другому свои непризнанные отрицательные качества. Чуть позже, в начале XX в., венгерский психоаналитик Шандор Ференци остановил внимание на интроекции, явлении, при котором человек приписывает себе то, что исходит от другого. В патологических случаях, например при глубокой депрессии, он с чужого значимого голоса (чаще всего с родительского) считает себя плохим, и задача аналитика – отделить человека от этого голоса.

Как вышло, что механизм, очень похожий на описанное выше, вписался в не очень-то дружный коллектив психических защит? Возможно, дело в том, что Перлз был практиком, а практические классификации часто совершенно нелогичны. В обувном магазине обувь делится на мужскую, женскую и детскую, и не важно, что дети, как и взрослые, бывают мужского и женского пола, важно то, как они ее носят. Дети быстро растут, так что обувь часто приходится менять, если они маленькие: они за обувью сами не ухаживают, а совсем маленькие сами и не обуваются. В общем, у детей особые прагматические свойства, отличающие их с точки зрения обувщика и покупателя обуви и от взрослых мужчин, и от взрослых женщин.

Такие же прагматические свойства клиентов, а не логика классификации обычно и обусловливают введение нового понятия в психологии. В разные эпохи люди по-разному «носят» свою психику. Можно предположить, например, что к моменту признания Перлза западный мир устал от коллективизма, захлестнувшего его на всю первую половину XX века. Предположение это пока бездоказательно, но не зря примерно в это же время в психологии становится популярно понятие сепарации.

Как сами вы можете определить, что ваша психика использует слияние? Расскажу историю из собственной жизни.

Однажды мне, здоровенному сорокалетнему лбу, испытывающему серьезные денежные затруднения, подкинули работу – писать стратегию развития Москвы в одном из ее аспектов. Разумеется, не в одиночку. В написании участвовали несколько человек. Меня свели с руководителем команды. Он сразу показался каким-то странным, но мне очень нужны были деньги, и я попытался влиться в коллектив.

Вводные от руководителя поступали разнообразные, иногда вроде бы даже противоречащие друг другу и такие же странные, как он сам. Я то садился писать, то вставал из-за стола, потому что уже надо было писать что-то совсем другое. Но у меня будто развилась на это внутренняя слепота. Ну да, высокая неопределенность. Это политика, хоть и региональная, тут все вилами по воде писано. Главное, что мы команда! Наверное, редко когда в жизни я так много говорил «мы» о людях, с которыми меня не связывали ни общее видение мира, ни общие интересы, ни общие воспоминания. То, что нас связывало, даже не очень похоже было на общее дело.

На эту попытку заработать я потратил много сил, некоторое количество денег (нужно было ездить на встречи из Москвы в ближнее Подмосковье), но в результате не получил ни копейки. Хотя не исключаю, что «мы» тогда сколько-то получили.

Вот это характерное безосновательное «мы», которое я бездумно употреблял в тот период жизни, и есть самый первый признак слияния. Человек, говорящий такое «мы», не готов видеть разницу между собой и тем, с кем он слился, а если ему указывают на нее, может очень разозлиться. И я действительно злился, когда близкие говорили мне, что руководитель проекта не мой человек.

От чего слияние как механизм защиты психики защищает нас? (Кстати, опять вот это «мы», как будто я и вы, мои читатели, – это единая команда защищающихся. Да вот перечитайте хотя бы эту статью, сколько в ней «мы»…) От чего слияние защищает мою психику, а может быть, и вашу тоже? Очевидно, от непереносимых чувств по поводу того, что другие люди действительно другие. По себе знаю, что могу сильно раздражаться, когда человек общается со мной, опираясь на чуждые мне представления. Я в молодости часто говорил: «Если бы все были, как я, на земле было бы счастье» (хотя, вероятно, наступил бы полный бардак). Как бы я ни провозглашал маоцзэдуновское «Пусть расцветают сто цветов», мне спокойнее, когда цветок только один. Готовность к разнообразию во мне – это очень зрелая часть меня, и в критической ситуации она уходит в тень. Вернее, не сама она уходит, ее «отгрызает» моя психика, когда разнообразие кажется ей угрожающим.

Между тем эта иллюзия угрозы полезна была только в глубоком детстве. Когда я был новорожденным, то не отличал себя от матери (тем более когда был плодом в ее животе). Ведь если моя мама другая, отдельная, то я одинок?! Когда известные мне женщины становились матерями, они точно так же сливались со своим младенцем, постоянно употребляя это характерное «мы покакали», «мы покушали» или «мы спим». Если не будет этого «мы», младенец и в самом деле может оказаться в угрожающей его жизни ситуации.

Но рано или поздно человек встает на две свои ноги. Тогда он становится хозяином своему слиянию, а не оно ему.

Когда я был молодым, в нашей среде бытовал анекдот о героях рок-н-ролла, в котором Константин Кинчев ведет за собой стадо козлов и говорит о нем: «Мое поколение». А козлы вслед за своим вождем блеют: «Мы вме-е-есте!» Злой, конечно, анекдот, да и дело давно прошедшее, кто сейчас вспомнит песни, которые в этом анекдоте процитированы, кто их угадает?

Но дело не в песнях. Может быть, дело в том, чтобы стоять на своих двух ногах, а не на четырех ногах безликого «мы». А может быть, даже и не в этом. Вам решать, в чем дело. В конце концов, как говорил упомянутый выше Фредерик Перлз, «я – это я, а ты – это ты».

Сергей АЛХУТОВ, практикующий психолог, педагог, соучредитель студии психологического консультирования «Каштаны»