Моя главная клоунада впереди. Татьяна ВАСИЛЬЕВА

Несколько лет назад наша нынешняя гостья актриса Татьяна Васильева была удостоена Бриллиантовой звезды за вклад в кино. Ее роль в картине «Увидеть Париж и умереть» была отмечена призом на «Кинотавре» и «Никой». Тем не менее главной темой нашего разговора стал все же театр.

– ? К сожалению, этого нет. Совсем нет. Сама иногда ловлю себя на мысли, почему так мало думаю о себе? Не о собственном, а о чьем-то удобстве? Наверное, это в крови. У меня и папа такой был. Если бы я была эгоисткой, то, вероятно, прожила бы совсем другую жизнь.

Досье «УГ»Татьяна Григорьевна Васильева. До замужества – Ицыкович. Родилась в Ленинграде 28 февраля 1947 г. Окончила Школу-студию МХАТ (1969, мастерская В. Маркова,В. Богомолова, Е. Морез). С 1969 г. – актриса Театра Сатиры, с 1983 г. – актриса Театра им. В. Маяковского.Народная артистка РФ (1992 г.).Премия «НИКА» в номинации «Актриса» за 1992 год.Премия «Кинотавр» в номинации «Приз за женскую роль» за 1993 год.

Единственный шанс

– Татьяна, в одной из многочисленных публикаций, посвященных вам, однажды довелось прочитать: «Ей тесно на любой сцене. И не только из-за роста». Внушительный рост доставлял вам когда-нибудь сложности?

– В юности да. Потом нет. К тому же теперь на фоне акселератов меня уже трудно назвать особенно высокой.

– Иногда путь на сцену начинается с желания подражать, с кумиров.

– У меня кумиров не было. Я из очень простой семьи, и что такое театр, особенно не знала. Уже в старших классах стала ходить на спектакли в БДТ, знала кое-что об известных артистах.

– Как отнеслись к вашему выбору родители?

– Очень плохо. Не хотели, не пускали, но я все равно из дому уехала. Я им после выпускного не сказала, что еду в Москву поступать в школу-студию МХАТ. Родители решили, что я на экскурсию поехала, погулять. И уже из Москвы дала им телеграмму, что поступила. Так они все равно не поверили, думали, что я решила сбежать из дома. Даже отец за мною в Москву поехал… Кстати, я узнала об этом только по окончании института от ректора. Оказывается, отец хотел забрать документы и увезти меня домой – что это, мол, за профессия такая, артистка? Но его уговорили оставить меня и дать возможность доучиться.

– Поступили легко?

– Это никому не удавалось легко. Мне тоже. Я поступала только один раз. Во второй вряд ли пошла бы.

– Другими словами, не улыбнись вам тогда удача, вы бы и актрисой не стали?

– Наверное, не стала бы.

– Тот самый ваш рост, с которого мы начали, не стал помехой для исполнения каких-то лирических ролей, Джульетты, скажем?

– Джульетту мне никогда не хотелось сыграть. Не видела себя совсем в этой роли. Собственно, если бы был режиссер, который меня на эту роль пригласил, возможно, что-нибудь и получилось бы. Но я и так недостатка в разных ролях никогда не знала.

– Было много режиссеров, которые хотели бы что-то поставить именно для вас?

– Для меня никто никогда ничего не ставил. Обычно меня приспосабливали, подгоняли к тому, что собирались ставить. Но быть чьей-то актрисой, стать в этом смысле зависимой, думаю, мне это ни к чему. Если бы я очень хотела на сцену, но при этом была не уверена в себе, наверное, мне понадобился бы или муж-режиссер, или родственник-режиссер.

– Так может говорить только уверенный в себе человек. Вы себя к таким относите?

– И да, и нет. Бывают моменты нелегкие, начинаешь, как любой живой и нормальный человек, сомневаться в себе и во всем. Бывает и наоборот. Но мне уже практически не требуются люди, чтобы поддержать, успокоить, что-то объяснить, вселить уверенность в том, что все у меня великолепно. Я уже сама себя умею настроить на нужный лад, сама с собой разбираюсь. Случается, наверное, что при этом и ошибаюсь, но есть ли в моем согласии – выборе или отказе – ошибка, этого я и сама не знаю.

Грустный клоун

– Как вы относитесь к тому, что иногда вас определяют не просто в актрисы, но еще и через черточку уточняют – клоун?

– Очень хорошо отношусь. И думаю, что моя главная клоунада еще впереди. И из тех двух – Бима и Бома, веселого и грустного – мой клоун будет тем, кому обычно достается.

– Только что почти то же самое услышал от не менее успешного артиста, хотя и вы, и он не производите впечатления людей, привыкших к окрику.

– Мы же об амплуа, а не о собственной сущности. Грустного клоуна я уже не один раз играла, значит, такой мне и уготован. Как уготовано почти в каждой роли говорить про всех и про все, и про время, и про то, что иногда человеку есть нечего, или он одинок и ищет другого человека. А это уже притча.

– С вами случалось, что есть было нечего?

– Мне всю молодость есть было нечего. Всегда была голодная. В Школе-студии моим главным блюдом были гарниры в столовой. Когда пришла самостоятельная жизнь, перешла на кашу, что об этом говорить, ну, скудная была еда. Кому-то об этом интересно вспоминать, мне – нет.

– Насколько совпало то, о чем мечтали, думая о театре, с тем, что в нем нашли?

– Никогда об этом не задумывалась. Все, что пришло, было подарком. И то, что есть, и то, что должно быть. Все идет, что-то получается, есть работа, которая мне нравится, сейчас появилась возможность выбирать, не на все соглашаться, делать то, что хотелось бы.

– Возможен проект, в который бы хотелось пойти, но не пойдете, потому что партнер не нравится?

– Так строго я партнеров не сужу. Но, конечно, есть такие люди, которых совершенно не воспринимаю, надеюсь, могу себе это позволить.

Просто любовь

– Спектакль «Там же, тогда же», сыгранный вами несколько лет назад вместе с Константином Райкиным, навсегда останется для меня одним из самых ярких театральных впечатлений. С Константином Аркадьевичем о нем поговорить удалось. Теперь есть возможность спросить о нем у вас.

– Я этот спектакль любила, помню его, хотя все это было даже не вчера. Его, наверное, тоже можно было бы играть долго-долго. Спектакль получился чрезвычайно разнообразным, в нем можно было пробовать себя не просто в разных жанрах, когда комедия соседствовала с драмой, но даже в разных амплуа. Время в спектакле измерялось годами, и герои постоянно внутренне менялись. Не менялось только то, что связало их навсегда, – любовь, про которую можно сказать, что она и смешная, и высокая. Впрочем, любовь может спокойно обходиться без определений – она просто любовь.

– Тут попалась замечательная пьеса, но бывает же ситуация, когда артисту приходится улучшать написанное автором.

– За примером далеко ходить не надо, уже несколько лет играю в пьесе, которой на самом деле нет. Но зато тут есть свой плюс. В этом материале мы нашли друг друга с Валерием Гаркалиным и привнесли в пьесу все, чего, как нам кажется, ей недостает. Валера Гаркалин – мой постоянный партнер. Он очень глубокий, очень умный, тонкий. Я не могу ни на кого его променять. Я думаю, что это моя находка, мое открытие.

– Были роли, которых вы добивались?

– Нет. А как можно добиваться роли? И какой смысл уговаривать режиссера, если он меня не видит. Не знаю, выбирал ли меня, например, в «Орестею» Петер Штайн сам, может, ему меня просто посоветовали, но это была не моя инициатива.

– Опыт, известность, популярность, наконец, не лишили вас сладкого чувства предвкушения роли?

– Разумеется, оно есть, первая встреча с ролью будоражит, но потом начинается тяжелая, изнурительная работа. Не потому, что у меня такой плохой характер, но в последнее время я не склонна доверять режиссерам. Они, к сожалению, уже мало что могут мне дать. Потому помогаю и себе, и им.

– Сегодня в театре и кино вами сыграны роли, о которых можно только мечтать. Продолжаете ли вы ждать того, о чем можно сказать: такого я еще не играла?

– Не знаю. Вот сейчас для меня ищут пьесу, на это уходит масса времени, а результата пока никакого. Остается рассчитывать только на случай, что эта пьеса откуда-то на меня упадет, свалится.

– В такой ситуации профессия не превратилась для вас просто в обыкновенность, в работу, которую хорошо делаешь, но не более того.

– Превратилась. И ничего странного или предосудительного в этом нет, и особенное счастье здесь ни при чем, потому что я иду работать, а не отдыхать. Но когда выхожу на сцену, это чувство уходит, покидает и возвращается только вместе с усталостью после спектакля, когда за мной закрывается дверь театра. Но зритель всего этого не чувствует никогда, за это я отвечаю.

Эгоизм

– Может показаться странным, но кино, в котором у вас была не только «Дуэнья», но и «Увидеть Париж…», и «Дамский портной», в нашем разговоре практически не фигурирует. Иногда даже кажется, что ваши самые известные роли в нем пришли не закономерно, а случайно.

– Так и было. У меня же, мы говорили, нет режиссера, который бы занимался выстраиванием моей актерской судьбы. Что предлагали, то и играла, ни от чего не отказывалась. Кому я иначе нужна?

– Когда так считает актриса вашего уровня, в этом нет, простите, кокетства?

– Абсолютно, это, мне кажется, нормальная, объективная позиция. Слава Богу, я отлично понимаю, что все в один момент может измениться и я останусь ни с чем. Я не работаю в репертуарном театре, я туда не хочу, если туда вернусь, то получится, что не выстояла, не сумела сама ничего достичь. Меня же интересует не то, что подумают обо мне другие, а то, что я сама о себе подумаю. Но от меня мало что зависит, как фортуна повернется.

– В том, что вы говорите, присутствует, по-моему, здоровый эгоизм.

– Эгоизм? К сожалению, этого нет. Совсем нет. Сама иногда ловлю себя на мысли, почему так мало думаю о себе? Не о собственном, а о чьем-то удобстве? Наверное, это в крови. У меня и папа такой был. Если бы я была эгоисткой, то, вероятно, прожила бы совсем другую жизнь.