На чтение: ≈ 18 мин.Негласно, про себя, делить фронтовиков на “отличников” и “посредственников” я начал спустя много лет после войны. Однако выделять “отличников” из общей массы воевавших я стал в 1941 году, после подвига Зои Космодемьянской.
Зачем это было нужно мне? А дело в том, что существует определенная связь между тем, как человек воевал, и тем, как он живет после войны. Как я воевал в соответствии с данными своего “человеческого материала”, так, полагал я, и должен жить в мирное время, не претендуя на большее, но и не опускаясь до меньшего.
Не гляди, что на груди,
А гляди, что впереди.
У моих оценок есть образцы: у “отличников” – это Зоя Космодемьянская, Александр Матросов и другие Герои Советского Союза, у “посредственников” – это Василий Теркин. Я их разделяю не по вкладу в Победу – это делать ни в коем случае нельзя, да и кто подсчитал, чей вклад больше, а чей меньше, – а по характеру подвига и по поведению на войне.
Назвав Василия Теркина “посредственником”, я не был оригинален в оценке его поведения на войне. Откройте словарь Владимира Даля и посмотрите, как в нем толкуется слово “посредственный”: “средний по качеству, ни большой, ни малый; не лучший и не худший”. Как и в произведении Твардовского: “Не худший и не лучший”.
Замечу: “худших” нет в произведении Твардовского – “худших” не было и в нашей роте, и в нашем батальоне. Таким образом, “худшие” в моем делении воевавших отсутствуют, остаются только “посредственники” и “отличники”.
Став делить солдат Великой Отечественной войны на “отличников” и “посредственников”, честно скажу, я еще не знал, что до меня примерно то же самое проделал Лев Толстой по отношению к солдатам, воевавшим на Кавказе и в Крыму. В рассказе юнкера “Рубка леса” он писал:
“В России есть три преобладающие типа солдат, под которые подходят солдаты всех войск; кавказских, армейских, гвардейских, пехотных, кавалерийских, артиллерийских и т.д.
Главные эти типы, со многими подразделениями и соединениями, следующие:
1) Покорных.
2) Начальствующих и
3) Отчаянных”.
В данном случае меня интересуют “покорные”: они наиболее близки к моим “посредственникам”, если, конечно, сделать скидку на те огромные изменения, которые произошли в стране, в русской армии, в психологии и нравственном облике русского солдата почти за сто лет со времени первой “окопной” войны, какой явилась Крымская война.
Покорных Лев Толстой делил на хладнокровных и хлопотливых. Далее он писал:
Это “чаще других встречающийся тип, – тип более всего милый, симпатичный и большей частью соединенный с лучшими христианскими добродетелями: кротостью, набожностью, терпением и преданностью воле божьей, – есть тип покорного вообще. Отличительная черта покорного хладнокровного есть ничем не сокрушимое спокойствие и презрение ко всем превратностям судьбы, могущим постигнуть его”.
По первоначальному плану Александр Твардовский замышлял изобразить экстравагантное пребывание героя за линией фронта или вывести его в офицеры. Однако от подобного замысла он отказался, чтобы оставить Василия Теркина примером для миллионов солдат, чтобы они не смогли сказать: “Вот он, Василий Теркин, мог, а я так не могу”. Не нужно забывать, что свое произведение поэт писал не только про бойца, но и в первую очередь для бойца.
На фронте за то и любим был нами, “посредственниками”, Василий Теркин, что он не тот богатырь, который “русской ложкой деревянной восемь фрицев уложил”, а простой солдат-пехотинец.
Еще одно признание Твардовского:
“Примерно на середине моей работы меня было увлек-таки соблазн “сюжетности”. Я начал было готовить моего героя к переходу линии фронта и действиям в тылу противника на Смоленщине… Глава “Генерал” в своем первом напечатанном виде посвящена была прощанью Теркина с командиром своей дивизии перед уходом в тыл к врагу. Были опубликованы и другие отрывки, где речь уже шла о жизни за линией фронта. Но вскоре я увидел, что это сводит книгу к какой-то частной истории, мельчит ее, лишает ее той фронтовой “всеобщности” содержания, которая уже наметилась и уже делала имя Теркина нарицательным в отношении живых бойцов такого типа. Я решительно повернул с этой тропы, выбросил то, что относится к вражескому тылу, переработал главу “Генерал” и опять стал строить судьбу героя в сложившемся ранее плане”.
Говоря о “всеобщности” содержания поэмы, Твардовский, думается, вкладывал в это содержание прежде всего подвиг на войне. И здесь в пору сказать, в чем было отличие подвига “отличника” от подвига “посредственника” и почему для Твардовского, на мой взгляд, был важен именно подвиг “посредственника”.
Как-то в госпитале было.
День лежу, лежу второй.
Кто-то смотрит мне в затылок.
Погляжу, а то – герой.
Сам собой, сказать, – мальчишка,
Недолеток – стригунок.
И мутит меня мыслишка:
Вот он мог, а я не мог…
Мне, “посредственнику”, в первые дни пребывания на фронте это было хорошо знакомо. Только потом я понял, почему “отличник” мог, а я не мог: “посредственник”, действуя согласно уставам, наставлениям, приказам командиров, не выбирал подвиг, а подвиг его выбирал, “отличник” же, действуя зачастую вопреки уставам, наставлениям, приказам командиров, был способен сам себе выбирать подвиг. Никто не приказывал Александру Матросову закрыть своим телом амбразуру пулеметного гнезда гитлеровцев, он сам пошел на это. Пойдя на ночной таран, Виктор Талалихин сам сделал свой выбор.
Как известно, подвиг во многом был обусловлен психологией солдата. “Черты, выраженные в моем герое, – писал Твардовский, – были наблюдаемы мною у многих живых людей”. Поэтому героический поступок “посредственника” был из разряда массовых в отличие от героического поступка “отличника”: его подвиг массовым никак не назовешь, он носил ярко выраженный личностный характер и зачастую совершался, как бы сегодня сказали, в нештатной ситуации.
Муза Твардовского нашла простого героя. Василий Теркин – рядовой боец пехоты. Это обобщающий, собирательный образ русского солдата. Поэтому Твардовский почти ничего не говорит об индивидуально-личной биографии и судьбе своего героя и даже о его специфических внешних приметах. Образ Василия Теркина максимально обобщен, символизирован.
На место Теркина можно поставить любого из тысяч, миллионов “посредственников”.
Василий Теркин какими-то чертами своего характера, своего поведения на войне легко узнается мной в моих фронтовых друзьях. И в себе я его узнаю. Однако я не собираюсь проводить резкую грань между “отличниками” и “посредственниками”: их породнила общая судьба.
На фронте трудно было отделить “ужа” от “сокола”. Знаю по себе: в одном бою я был “ужом”, а в другом – “соколом”. Теркину чуждо было бравирование своей лихостью, ему чуждо было ухарство, а по моему понятию, пижонство. Чаще всего этим страдали офицеры, как бы выставляя напоказ свою удаль, свою молодцеватость.
Страх смерти – естественное чувство, а вот бравирование бесстрашием, ухарство, на мой взгляд, греховно, хотя бы по отношению к своей собственной жизни, к своим близким, наконец, к своим товарищам по оружию.
Главу “Смерть и воин” Твардовский, по существу, посвятил воле к жизни Василия Теркина.
Дрогнул Теркин, замерзая
На постели снеговой.
– Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат еще живой.
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе, по доброй воле,
Я не сдамся никогда.
Теркин далек от ухарства, от бравирования бесстрашием. Он дорожит своей солдатской жизнью, поскольку понимает: чем дольше она будет продолжаться, тем, помимо всего прочего, больше будет его личный вклад в Победу. А “прочее” – это то, что “просто жить хочется”.
Пожалуй, на войне грех больше, чем святость, сближал людей, и не столько потому, что все человеческое было не чуждо солдату, сколько потому, что стыдливость русского воина не позволяла ему выпячивать себя. Так, например, о патриотизме стыдно было говорить, поскольку это чувство было само собой разумеющимся, им нельзя было кого-то удивить, в то время как в грехе не стыдились признаваться друг другу. Когда мы оказались на немецкой земле, то в некоторых моих однополчанах, в том числе и во мне, дали о себе знать греховные чувства: например, был соблазн покуражиться над мирными людьми, продемонстрировать свою власть над ними.
Что же характеризовало “посредственника”?
На войне ни дня, ни часа
Не живет он без приказа
И не может испокон
Без приказа командира
Ни сменить свою квартиру,
Ни сменить портянки он.
“Посредственник” старался воевать в полном согласии с уставами, наставлениями, приказами командиров, чтобы не навлечь на себя и товарищей беду. Это “отличник” мог себе позволить что-то “сверх”. Герой Леонида Быкова в фильме “В бой идут одни старики”, несмотря на приказ командира дивизии в разведке не бомбить, чтобы преждевременно не раскрыть замысел нашего командования, все же не удержался от соблазна ударить по “обнаглевшим немцам”. И это ему, Герою Советского Союза, сошло с рук. Не Герою Советского Союза вряд ли простили бы подобный поступок.
Наряду с исполнительностью “посредственника” характеризовало и терпение.
С первых дней годины горькой
Мир слыхал сквозь грозный гром,
Повторял Василий Теркин:
– Перетерпим! Перетрем…
На войне чем больше человек терпел, тем он лучше воевал. Надо было терпеть все, с чем была сопряжена война: и изнурительный физический труд, и голод, и холод, и нестерпимый зной, и сырость, и усталость, и бессонные ночи, и гибель друзей-товарищей… Терпеть молча и терпеть так, чтобы притерпеться ко всему этому, а иначе тебе крышка, и не от немецкой пули, немецкая пуля только поставит точку в твоей жизни…
Воевали мы, конечно, по-разному, однако в бою и после боя вот это разное для нас, солдат, как бы не существовало – мы все были равны и перед победой, и перед поражением. Нет, совсем не случайно Твардовский оставил без особого внимания индивидуально-личную биографию Василия Теркина, какие-то особые приметы его внешности, его личности.
О Героях Советского Союза полагалось знать гораздо больше, чем о других, тех же “посредственниках”: их биографии пропагандировались политработниками, их жизни до войны и на войне посвящались листовки, брошюры, боевые листки, о них писали армейские газеты…
…В летние месяцы 41-го года самым ходовым заголовком и названием фронтовых репортажей, очерков, стихов было “Презрение к смерти”. Вот и стихотворение Константина Симонова под этим названием появилось в то время. Оно было посвящено памяти наводчика Сергея Полякова, погибшего под гусеницами пятого подбитого им немецкого танка.
Над ним пылал разбитый танк,
Кругом другие жгли,
И, немцам заходя во фланг,
На помощь наши шли.
Надолго был задержан враг,
Пять танков – пять костров.
Учись, товарищ, делать так,
Как сделал Поляков!
Учись, как нужно презирать
Опасности в бою
И, если надо, – умирать
За Родину свою.
Тогда, летом 41-го года, это стихотворение сильно напугало меня: я почувствовал себя совершенно непригодным для боя. Как можно было мне, трусливому мальчику, презирать опасности в бою, если даже в детских играх и забавах малейшие опасности я обходил стороной? Как можно было научиться мне умирать, если я только начал жить? Позже, уже на фронте, я понял: этому нельзя научиться – в бою оно приходит как бы само собой из состояния твоей души, если, конечно, сама душа к этому готова. Вот научиться жить, побеждая смерть, думаю, можно. Прочтите еще раз главу из “Теркина” “Смерть и воин” – она об этом.
“Отличник” жил на войне по “отличнику” Сергею Полякову, а я, “посредственник”, – по “посредственнику” Василию Теркину: поэма частями начала публиковаться в армейской печати с 1942 года, так что я читал ее, уже будучи в действующей армии.
Поэма Александра Твардовского позволяла нам, “посредственникам”, соотносить свою судьбу с судьбой Василия Теркина, знать, как мы, не лучшие, но и не худшие, воюем. Сделав Василия Теркина лучшим – “отличником”, думаю, автор поэмы лишил бы нас этого.
Поэтому-то в своей памяти о войне мне гораздо уютнее живется в компании с Василием Теркиным, чем в компании с великим героем. Не было в моей военной судьбе экстремально-героической ситуации. А раз так, то моя совесть не позволяет мне сказать: был способен на яркий подвиг. Хотя уже после подвига Зои Космодемьянской я предпринял две попытки оказаться в диверсионно-разведывательном отряде. Даже готовясь к зачислению в специальную школу связи НКВД, окончил курсы радистов Осоавиахима. А вот в случае с Василием Теркиным, уже основываясь на своей фронтовой практике, могу вполне определенно сказать: был способен воевать, как он, хотя таких подвигов, которые он совершил, я не совершал и хотя мое поведение на передовой далеко не во всем сходилось с поведением Василия Теркина на передовой. Я представляю себя в положении Василия Теркина, а вот в положении Зои Космодемьянской никак не могу себя представить.
В этом была сила произведения Твардовского: помогая нам, “посредственникам”, воевать, Василий Теркин подставлял нам свое плечо.
Николай ФИЛИН
Выбор читателей
Комментарии