Моцарт отечества не выбирает

Его 25-летняя юность поначалу сбила всех с толку: на конкурсе «Учитель года России» не принято опасаться вчерашних студентов с тремя годами педагогического стажа. В год, когда он родился, кто-то из его теперешних соперников уже учил детей, выступал на родительских собраниях и проверял по ночам тетрадки. И все же чем-то он сразу зацепил – сдержанностью, отстраненностью, нежеланием с первых же минут заводить новые знакомства и вступать в какие бы то ни было альянсы.

Он не пытался шутить или лидировать. Он вообще ничего не пытался… И в этом был уникален. Недаром уже в первые конкурсные дни неизвестный острослов шутя окрестил его Знайкой. Меткое сравнение – серьезный, сосредоточенный, редко улыбающийся, с огромными, смотрящими одновременно сквозь тебя и мимо глазами за толстыми стеклами очков, сутулый, как и все отличники. Меткое, но только внешнее. Когда он впервые заговорил, появилось еще одно прозвище – Радзинский. Интонации как у близнецов-братьев. А когда вслушались в то, что он говорит, вспомнили сначала про оживший дух Канта, а потом – про Моцарта, юного гения, который был выше человеческих суждений о возрасте, опыте и одаренности, про волшебного ребенка, поцелованного Богом еще в колыбели, наделенного талантом неземного происхождения. Талантом, даруемым смертным, может быть, раз в сто лет. И если вам когда-нибудь посчастливится лично познакомиться с Евгением Славгородским, преподавателем русского языка и литературы из Калининградской области, учителем года России-2004, вы наверняка поймете, что это не просто красивое и громкое сравнение.

В первые мгновения слушать его странно и непривычно: таким образным, нервным языком изъяснялись герои Достоевского, среди наших современников он не в ходу. Но через какое-то мгновение слушатели впадают в гипнотический ступор, на смену которому приходит необъяснимое озарение: все становится просто, ясно и очевидно. Родись Славгородский двумя-тремя веками раньше, наверняка стал бы проповедником-миссионером и просветленные туземцы сотнями переходили бы в христианство, отрекаясь от родительских богов. В руках света убедительность такой силы превращается в живую воду, в руках тьмы – в смертоносную воду зла и забвения. Нам повезло: Славгородский не похож на темного демона, им, безусловно, правит светлый дух, местами излишне категоричный, но однозначно незлой.

Заговаривать с ним поначалу страшно. Под его взглядом пасуешь и робеешь: не хочется окончательно убеждаться в том, что, оказывается, ты не так уж и умен, как думал о себе всю жизнь. Да что уж там: по сравнению с таким собеседником ты дурак дураком, впору заново начинать и жить, и учиться. Да только все бесполезно: таким сознанием и пониманием мира Бог тебя все равно, как ни старайся, не наградит! Но через пять минут беседы все сомнения и опасения растворяются и исчезают. В своей убедительности Славгородский не опускается до слушателей, а, наоборот, поднимает их до себя. И вот уже начинает казаться, что и ты не последняя спица в колеснице и тоже кое-что в этой жизни смыслишь.

Про князя Мышкина

– С князем Мышкиным, существуй такой на самом деле, я бы встретился с удовольствием. При этом совершенно не важно, о чем бы мы говорили. Хватило бы просто часа два посидеть с ним рядом. Чтобы просто набраться сил. От таких людей исходит сияние. И он наверняка рассказал бы про меня много важного. С легкой такой улыбкой, совершенно не задумываясь, обижает меня тем самым или превозносит. Честно и искренне рассказал бы. И это бы мне обязательно понравилось. «Идиот» – это вообще мой любимый роман. Самый педагогический из всего когда бы то ни было написанного. Именно там про детей очень верно написано. Помните, когда Мышкин вспоминает Швейцарию, то говорит о том, что с детьми ему легче, чем со взрослыми. И ведь это действительно так: взрослые страшны тем, что не хотят слушать никого, кроме себя. И даже если слушают, то с легким таким опасением: как бы кто мои мысли не нарушил, мое мировоззрение не поколебал. Взрослый заранее готов броситься в атаку. С детьми все не так. Они добрые, несмотря на то что эгоисты. Но эгоизм не мешает им чисто воспринимать и переживать мир. И единственная цель воспитания – разрушить в детях этот эгоизм. А прививать им ничего не надо: у них и так все от природы есть.

Про страсть к перемене мест

– Я родился в Калининграде в самой обыкновенной семье. Но сразу после университета абсолютно добровольно, прекрасно понимая, на что иду, движимый исключительно юношеским энтузиазмом и романтикой, отправился на границу с Польшей, в поселок Крылово. Хотелось пожить одному, далеко-далеко, подальше от большого города и там на лоне природы открыть какие-то свои внутренние тайны, возможности, понять, на что способен, испытать себя, в конце концов.

Поселок Крылово был когда-то довольно солидным немецким городом Норденбургом с вокзалом, железной дорогой и даже трамвайными линиями. Сейчас там, конечно, нет ни того, ни другого, ни третьего. 200 детей в школе – вот и все богатство. А на автобусе из Калининграда добираться где-то 2,5 часа. А раньше это была милая провинция, приличное бюргерское местечко, не подарившее миру ни великих сынов, ни великих негодяев. Такое приличное и спокойное, что во время войны здесь даже не упало ни одного снаряда. Однако сегодня вы не найдете тут ничего, что напоминало бы о былом порядке Северной Пруссии: после войны все старинные дома разобрали на кирпичи для восстановления Калининграда. Естественно, никакого коренного населения, вернее, их потомков в Крылове не осталось: Калининградскую область закрыли для немцев, их выселяли силой, а сейчас они лишь приезжают раз в год, чтобы побродить по родной земле, впрочем, не узнавая ее.

Про Толстого и Фому Аквинского

– В школе я терпеть не мог физику. Математику, впрочем, тоже. Заинтересовался ими лишь тогда, когда, изучив все, что было мне действительно близко, решил сравнить, какие данные в области естественных наук подтверждают мои мысли. Мне интересны загадки природы, но только вне математического отвлеченного языка. Я не могу думать абстрактными формулами, мысли для меня должны быть насыщены плотью и кровью, живыми образами. А голые числа в голове не укладываются. Настоящие математики умеют переживать число, как живое существо, они такие же поэты, которые чувствуют и поэтизируют мир чисел.

А литература в свое время меня потрясла. Это было незабываемое путешествие. Первое большое потрясение – «Война и мир». Причем дома не было четвертого тома, пришлось довольствоваться первыми тремя. Меня поразила философская глубина и убедительность Толстого. Эта убедительность была такой мощи и силы, вторжение в мое сознание было столь агрессивным и потрясающим, что я потом всего Толстого перечитал, своими бесконечными вопросами он меня заворожил. Конечно, он моралист, не упускающий возможности поучать, но ведь в то же самое время и художник. За это ему можно все простить. Толстой и привел меня к философии. Правда, у меня на полке была только одна книга – «Научный атеизм», плод типичного русского материализма. Но мне так понравились эти слова, они, как волшебная музыка, звучали: «пять доказательств Фомы Аквинского», «квинтэссенция», «сущность». Потом я стал изучать психологию, сравнивать ее с философией. Но книг-то толковых не было. Эту линию я продолжил на филфаке, сопрягая литературу с философией, философию с культурологией. И сейчас в аспирантуре тоже занимаюсь философией языка.

Про Москву

– В Москве я впервые. Я вообще мало где бывал – лишь в Петербурге да в Североморске. Удивительно, какой маленькой оказалась Красная площадь. Думал, она куда больше. Вообще в Москве все очень маленькое. И сама она какая-то маленькая и очень красивая в своей удивительной внутренней сомкнутости. Я говорю о сердце Москвы, которое только и есть настоящая Москва. Не будь этого старого города, это была бы уже не Москва, а безликий мегаполис, каких, наверное, множество. А еще меня поразил Храм Христа Спасителя. Внутрь я, правда, так и не попал, но снаружи он показался мне огромным исполином, который молчит всей своей мощью, который кроток в своем исполинском величии. И уже этой кротостью, и этим молчанием провоцирует восторги. Слава Богу, что храм восстановили. Как бы он ни был сделан, этого вполне достаточно для того, чтобы демонстрировать всю духовную силу России. Ведь он не для нас построен. Мы-то со своими эстетскими подходами всегда будем кривиться, углубляться в подробности и рассуждать, где тут китч, а где новодел. А любой иностранец посмотрел и понял, что есть русский дух на самом деле. Храм Христа Спасителя в первую очередь представительствует перед миром.

О вере

Вере невозможно научить, вера и учение – разные вещи, которые не нужно смешивать. Религии нельзя научить, к ней можно лишь привести. Можно через Достоевского, через Пушкина, через Лермонтова. Кто-то приходит к религии через литературу, а кто-то смотрит в небо и тоже начинает верить. Я против «уроков религии», потому что у школы совершенно иная задача: ознакомить человека с собственной культурой, которая вне религии перестает быть культурой. Русская культура – это изначально религиозная культура. Даже русский атеизм религиозен. Даже советская культура была религиозна. Там все символы религиозные сохранились, там вся этика религиозная сохранилась, несмотря на то, что была порядком искажена. Возьмем литературу Великой Отечественной войны, возьмем «Сашку» Вячеслава Кондратьева. Посмотрите на этого героя, это же настоящий православный воин, который прощает своего врага, который любит своего врага. И при этом он ненавидит его во время боя, а, взяв в плен, тут же прощает и начинает защищать. Мало того, сам готов ради него погибнуть. Такое великодушие – это разве не христианская этика? Вся советская литература, весь кинематограф – я не беру искусственно созданный соцреализм – православны по своей сути. Ведь что такое коллективизм, пропагандируемый Советами, – не что иное, как искаженная соборность. Советы и православие – это Христос и Антихрист, плюс и минус, две стороны одной медали. Если бы идеологию, правившую миром 70 лет, перевернуть и трансформировать в источник, получилась бы христианская культура. Парадигма и вехи остались те же, изменились лишь векторы. Почему советская культура была такой гражданственной, почему из нее вышло так много прекрасных людей? Да потому что они еще не успели забыть те каноны, на которых воспитывались их деды. Советские люди продолжали быть христианами по духу, хотя и забыли о Боге. Но в 70-е годы ХХ века в мир пришло новое поколение, которое стало слушать западную музыку, их пленили запретные иноземные идеи. Исконные русские устои потеряли свою притягательность, они рухнули, и страну охватил раскол, распад и разрушение. В котором, собственно, мы до сих пор и пребываем.

…На конкурс в Москву он ехал вовсе не за победой. Единственно, что хотелось узнать, – найдется ли в нашей огромной стране еще хоть кто-то, думающий так же, как он, о том же, о чем и он. Он победил, значит, он не одинок.