Михаил НЕНАШЕВ: Я сторонник редакторской журналистики

Сидели как-то тесной компанией, и после второй рюмки разговор свернул на неизбежную ныне в любом журналистском застолье тему: какова наша пресса. «Да что там! – в сердцах сказал кто-то. – Даже главных редакторов не осталось». – «Как это, не осталось?» Стали перебирать имена, прилагая к ним два критерия высокой редакторской профпригодности – умение вести газету и способность держать удар. В результате коллективно произведенной селекции трех приличных, по общему мнению, главных редакторов кое-как все-таки «утвердили». Впрочем, сошлись и на том, что в прежние времена настоящих газетных лидеров было тоже отнюдь не в избытке. Ну Алексей Аджубей, ну Егор Яковлев, а кто еще? «Ненашев, – вдруг подсказал один из участников разговора. – Помните Ненашева?»

Еще бы не помнить! Под его руководством (1978-1986) «Советская Россия», орган ЦК КПСС, совершила прорыв в предельную по тем временам остроту, стала провозвестницей грядущих перемен (после ухода Ненашева эта газета второй раз прославилась – антиперестроечным манифестом Нины Андреевой). Причем вот что феноменально: Ненашев прежде не имел ни малейшего отношения к журналистике, был партийным функционером, в «Советскую Россию» пришел с поста заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС.Покинув газету, он стал председателем Госкомитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Затем возглавил Гостелерадио СССР. Потом одиннадцать лет управлял издательством «Русская книга». Сейчас заведует кафедрой на факультете издательского дела и журналистики Московского госуниверситета печати.- До сих пор не понимаю, как вам удавалось газету ЦК КПСС делать мало того что интересной, так еще и ничуть не сервильной.- Это, наверное, потому, что главный редактор не был профессиональным журналистом. Я не знал, как газета верстается, как планируется номер, как сокращать материал… Но у меня был опыт Магнитки, опыт Челябинска… Я ведь полжизни прожил на Южном Урале. И поэтому знал, чего ждут люди от газеты. Кроме того, я всегда был очень внимательным читателем. Зорко следил за «Известиями» в их аджубеевскую пору. И когда мне говорили, что «Известиям» многое позволяется, потому что Аджубей – зять Хрущева, я к таким суждениям относился с большим скепсисом. Конечно, родство с Хрущевым облегчало Алексею Ивановичу работу, но он и сам был крупной личностью. Я знаю, пожалуй, три типа главных редакторов. Лучший из них олицетворял Аджубей. Это тип главного редактора, который способен воспитывать коллектив по очень простому принципу: «Делай, как я». Аджубей был ведь не только лидером, блестящим организатором, но и мастером острой публицистики. Второй тип – Лев Толкунов, тоже известинец. Это главный редактор, который, может быть, сам не напишет, но способен поштучно, как искусный селекционер, собрать команду и оберегать журналистов от давления, нападок. Этим, кстати, отличался и Виктор Григорьевич Афанасьев, главный редактор «Правды». Он считал своим долгом защищать журналистов, создавать в редакции такую атмосферу, когда ребята знают, что главный никогда их не сдаст. И последний тип, наверное, самый отвратительный, – это «чего изволите?». Классический пример – Петр Федорович Алексеев. Он из «Советской России» пришел в «Известия». И тут и там оставил после себя руины.- А себя вы к какому типу относите?- Боюсь показаться нескромным, но хотел бы думать, что, наверное, в чем-то приближаюсь к аджубеевскому. Я ведь много писал и пишу, у меня выходили и продолжают выходить книги. Но вообще я стремился сочетать в себе качества Аджубея и Толкунова – быть публицистом и одновременно газетным лидером, защитником журналистов.- Получив назначение в «Советскую Россию», с чего вы начали?- С того, что прошел по этажам знаменитого здания на улице Правды, где располагались центральные издания, и спросил совета у некоторых главных редакторов.- Какие советы они вам дали?- Виктор Григорьевич Афанасьев сказал: «Два обязательных условия. Первое: ты должен работать как черт, прочитывать газету от передовицы до прогноза погоды, знать каждый материал до мелочей. Второе – держать удар».- Были удары?- Давление было всегда, главные редакторы его и сегодня испытывают. Но значение этого давления для судьбы газеты, мне кажется, не стоит преувеличивать. Вот говорят: цензура, цензура… Никакой политической цензуры, насаждаемой кем-то сверху, сейчас нет. Ее и раньше не было – была охрана государственных тайн в печати. Настоящую политическую цензуру осуществлял главный редактор. И это была самоцензура.- Самоцензура в редакторском исполнении – это что, по-вашему?- Это способность быть и стратегом, и тактиком. Знать границы возможного и невозможного. И четко понимать, чего ты хочешь от газеты.- Вы от «Советской России» чего хотели?- Мы, по сути, готовили перестройку, прокладывали путь к «социализму с человеческим лицом». Другое дело, что из этого получилось.- Движение к «социализму с человеческим лицом» – это, значит, была стратегия. А тактика в чем заключалась?- В работе с письмами, приходившими в редакцию. Для острых публикаций надо было иметь реальный повод. Этот повод давали письма. Вот письмо, написанное механизатором, а вот от ученого, инженера, врача… По такому письму можно было поехать в командировку, оно становилось поводом для серьезного выступления. Реальный человек, реальный адрес, реальные вопросы жизни… Как против этого возражать? Была и другая тактически важная вещь. Мне Чаковский (в ту пору главный редактор «Литературной газеты». – В.В.), а он хитрый был человек, говорил: «Вы свою редакторскую неопытность, неумелость должны превратить в ваше преимущество. Вы никогда не работали в газете, это знают все, в том числе и в ЦК. Поэтому на первом этапе, скажем в течение полугода, можете оправдываться: мол, я не знал, не предвидел, не сумел просчитать последствия… Через полгода своими острыми выступлениями вы всех приучите думать, что «Советская Россия» – она такая, ей специально позволяют печатать то, что другим газетам непозволительно. А позволяют затем, чтобы таким образом выпускать общественный пар». Я стал публиковать проблемные материалы, и, как знать, может, некоторым думающим людям в ЦК это в какой-то степени импонировало. Я помню, мы напечатали статью о перестройке идеологической работы, и она вызвала резкое недовольство в отделе пропаганды. Ожидалась большая головомойка главному редактору: что он себе позволяет! Дошло до Андропова. Он спросил моих кураторов: «У вас какие-то претензии к этой статье? В ней допущены фактические неточности? Искажена реальная картина?» Те говорят: «Да нет, все написано правильно». – «Так чего ж вы тогда ищете виноватых?»- В современных российских газетах вам как читателю не хватает чего-нибудь?- Не хватает четкой позиции. Но мы же с вами понимаем: пресса – это лишь отражение жизни. Если в жизни сегодня нет реальной политики, то откуда она возьмется в газетах.- А остроты, на ваш взгляд, в российских газетах достаточно?- Ее даже с избытком. Но нет реакции на острые выступления. Такое впечатление, что мы бьем в какой-то большой барабан или бубен. Бьем год, другой, третий, и этот грохот уже скорее раздражает, чем вызывает желание на него откликнуться. Ведь ничего практически не меняется. Мне особенно горько еще знаете почему? Я же из тех журналистов, которые видели это самое небо в алмазах. Я знавал боевую журналистику. Вот мы сейчас частенько задаемся вопросом: пресса в России – это четвертая власть или нет? И не находим ответа. А ведь она была властью в советские времена. Вспомните, какой властью она была в период перестройки.- Советская пресса, не мне вам рассказывать, Михаил Федорович, была «приводным ремнем партии» и в этом смысле властью действительно обладала. Причем властью реальной: фельетон в «Правде» был беллетризованным ордером на арест.- Да, она служила «приводным ремнем партии». И поэтому была эффективной и действенной. Но в годы перестройки она стала общественной силой. Кто создавал демократическую оппозицию? Пресса. Кто выпестовал демократов первой волны – Анатолия Собчака, Гавриила Попова, Юрия Афанасьева? Пресса. Она и сама являлась оппозицией режиму. Колоссальное доверие к печатному слову. Невиданные тиражи. «АиФ» – 33,5 миллиона. «Известия» – 12 миллионов. Я выходил из здания Госкомитета по печати, где работал в конце 80-х, брел по Тверскому бульвару и видел огромную толпу под окнами «Московских новостей». Она ждала, когда вынесут свежий номер. Увидишь ли сегодня, чтобы кто-то толпой ждал выхода газеты?- Не стану спорить, в конце 80-х – начале 90-х пресса действительно была четвертой властью.- Конечно! Она-то и подняла народ. Причем, самое интересное, ее авторитет и влияние совпадали с ее намерениями. И еще совпадали с интересами самой журналистики. Второе чудо пресса сотворила летом 1996 года, когда помогла избрать Ельцина на второй срок. В тот момент она уже не своим интересам служила и не интересам общества – выполняла заказ медиаолигархии. Но и в том и в другом случае она была четвертой властью. Она и сегодня потенциально располагает огромными возможностями. Все зависит только от того, какие у нее будут ориентиры, кто станет владеть могущественными СМИ и кто пойдет туда работать.- Кто пойдет в журналистику – это, наверное, вам виднее, вы ежедневно общаетесь с вашими студентами. Интересно вам с ними?- Очень. Я вижу их лица на лекциях, слушаю их выступления на семинарах, ответы на экзаменах и все больше проникаюсь интересом к этому поколению.- А чем они вам интересны?- Во-первых, они внутренне более свободны, чем мы. Во-вторых, не такие иждивенцы, какими были мы; они рассчитывают только на себя. В-третьих, над ними не тяготеет тяжелая журналистская наследственность – подчинение, послушание, верноподданничество. Я в них почему-то все больше и больше верю.- Вообразим невозможное по причине вашего возраста: если бы вам сегодня предложили возглавить крупную газету, вы бы согласились?- Я себя не вижу в нынешней журналистике. Это не моя журналистика. Кто-то скажет, что я представитель советской журналистики, взращенной в условиях административно-партийной цензуры. Неверно! Я представитель и сторонник редакторской журналистики.- Что такое редакторская журналистика в вашем понимании?- Это когда редактор определяет лицо газеты, ее стиль, направление, тематику.- А сегодня таких редакторов, вы считаете, нет?- Сегодня редактор – исполнитель воли тех хозяев, которые стоят за его спиной. А в роли хозяина может выступать и сам владелец, и глава издательского дома.- За вашей редакторской спиной хозяева тоже стояли. И какие хозяева!- Ну и что? В те годы, будучи главным редактором, ты сам выстраивал систему взаимоотношений и с ЦК, и с Советом министров. Это была твоя забота – построить отношения так, чтобы ты получал не только втык, но и поддержку. Когда мы издавали книгу о Толкунове под названием «Дважды редактор», в нее вошла статья, автором которой был Егор Яковлев. Он писал, что Толкунов умел пройти по самому краю пропасти и не свалиться в пропасть. Потому что способен был создать систему противовесов во взаимоотношениях и с Советом министров, и с ЦК, и с местными обкомами. Сейчас нет ни ЦК, ни обкомов, но умение вести газету, когда на тебя по-прежнему давят со всех сторон, никто не отменял. Я считаю, что главный редактор – это и способность управлять коллективом, и мужество в защите сотрудников, и собственное журналистское мастерство. Но самое главное – это позиция. Ты должен знать, для чего ты выпускаешь номер за номером. Так вот сегодня я не смог бы редактировать газету, потому что не знаю, для чего. За призывами к развитию нанотехнологий, проведению модернизации я не вижу конкретных общественных целей. Мне понятны причины краха СССР. Я не нахожу никаких тайн и в гибели КПСС, она умерла своей смертью, одряхлела – и умерла. Точно так же умерла своей смертью и либеральная политика 90-х годов. 1998-й ознаменовался не только дефолтом, это был кризис системы. А что теперь? Общество потребления с голубой американской мечтой о загородном доме? Кто четко знает, что теперь, тот может быть главным редактором.