Маршал, полководец и худрук

Михаил Александрович Ульянов – человек сложный. Ты ему вопрос, он на тебя смотрит, не размыкая губ. Дескать, покажи сначала, что ты за человек, имеешь ли ты право вмешиваться в мою жизнь своими вопросами. Ульянов интервью дает редко. И это факт. Поэтому приходится по крупицам, по частям собирать его слова, записывать ответы на вопросы, чтобы потом, когда-то, “выдать на-гора'” размышления Михаила Александровича о жизни, о театре, о себе. Перестройка попыталась подвести черту под всем его творчеством. Говорили, не нужны его председатели, маршалы, чудики и чудаки. А потом наше изменчивое время снова призвало Ульянова, и его герои стали вписываться в рыночные и прочие реалии, он снова стал любимым, востребованным.
В юбилейный день Михаила Александровича Ульянова, народного артиста СССР, принял Президент России.

– Михаил Александрович, мне кажется, вы всегда были обласканы властью. Звания, ордена, приглашения на всякие очень почетные собрания. Что-нибудь вам это давало?
– Это прибавляло мне знаний о той жизни, которую я не знал. Я наблюдал эту новую жизнь и привносил эти наблюдения в роли. Только так, играя, я мог изменять окружающую меня жизнь.
– Но времена-то были такие, что, пожалуй, не изменить ничего с наскока?
– Вы знаете, иногда одной ролью можно создать некое общественное мнение, которое подтолкнет какие-то изменения в жизни. В одной картине я сыграл крупного хозяйственника, который руководил жизнью, ни черта в ней не понимая, не зная этой жизни как таковой. Этот крупный руководитель отправился на пенсию и увидел, что есть другая жизнь. С троллейбусами, с переходами, где могут задавить, если пойдешь на красный свет, с семьей, которая была заброшена и давно стала жить как-то отдельно, другими заботами, другими интересами. Я считаю, что та моя роль рассказала о сути наступающих серьезных перемен.
– Вы играли полководцев, крупных руководителей, сегодня же у вас весьма своеобразные роли.
– Да, я играю стариков, подхожу нынче только под эти роли. В подтексте вашего вопроса вроде бы есть такое: удобно ли играть теперь такие роли после масштабных, какие были в прошлом. А удобно! Я ведь играю стариков, которые прожили честнейшую жизнь. У них в биографии есть все: война, восстановление, строительство, труд на благо Родины. Мне любая роль интересна, если я могу, создавая характер, рождать некую новую человеческую индивидуальность, которая при этом интересна зрителю.
– Но зрителю всегда интересен герой нашего времени. Кто он сегодня?
– Вот это вопрос сложный, я его сам частенько себе задаю, предполагаю, герой нынче тот, кто может быть добрым, когда вокруг одно зло, тот, кто, несмотря ни на что, имеет силы не звереть.
– Вы, не стесняясь, плакали на капустнике, который вам на юбилее устроили в Театре Вахтангова. Вы, довольно суровый человек, не побоялись показаться растроганным?
– Не побоялся, потому что меня поздравляли друзья, с которыми проработал в театре несколько десятков лет.
– И все – выпускники Щукинского училища?
– То, что все актеры – “щукинцы”, позволяет сохранять традиции театра, актеры лучше понимают друг друга, создается особая обстановка, в которой мы работаем.
– Театры нынче принято называть по имени худруков. Вот и Вахтанговский нет-нет да и назовут театром Михаила Ульянова. Как вы к этому относитесь?
– Я солдат Вахтанговского театра, может, на моих погонах на одну лычку больше, но у меня единственная задача – сохранить театр. Не хотел бы ставить свою скромную фигуру рядом с Вахтанговым, который наш театр создал.
– А как вам удается сохранить театр?
– Трудно. Экономически с каждым днем становится все тяжелее, творчески – тоже непросто.
– Приходится зарабатывать, как другие театры?
– В мире есть коммерческие театры, и ничего страшного в том нет. Но есть и классический театр, который живет по принципу театрального дома, прокормить себя не может, а потому нуждается в поддержке государства. Не потому говорю об этом, что хотел бы сохранить модель, созданную некогда советской властью, а потому, что хочу сохранить все то, что было создано Станиславским и Немировичем-Данченко. Некоторые столичные театры уже превратились в ночные клубы, рестораны. Иной театр предлагает своим гостям-зрителям сдать при входе оружие – с такой “вешалки” он начинается. Создается порой впечатление, что сначала рестораны и клубы существовали при театрах, теперь театры существуют при них. Я убежден, что все это угрожает основам русской сцены, идее русского театра. Конечно, вся эта коммерция – от беды, от необходимости. Когда входишь в театр и не знаешь, куда ты попал – то ли в театр, то ли в ресторан, – это грустно, это для театра губительно.
Сегодня можно выжить, только имея высокий профессионализм, высокую культуру театра, высокий уровень актеров. Сегодня актеры мельчают, нет прежних мастодонтов, поэтому нужно сохранять тех, кто есть. В нашем театре живут и работают великие актеры России: Борисова, Максакова, Яковлев, Лановой, Этуш, Шалевич и другие.
– Симонов был и актером, и режиссером. Вы в большей степени все же актер. Как вы выбираете тех, кому можно доверить постановку? Не секрет, что славу Вахтанговского во времена Рубена Симонова приумножали постановки режиссера Александры Ремизовой, ваш успех на сцене тоже был во многом обусловлен участием в ее спектаклях вместе с Юлией Борисовой. Что сегодня?
– Это вопрос сложный. Я дал слово, что не буду ставить спектакли сам. Чужаков в коллектив не пускают, либо они уходят сами. В свое время театр выжил Алексея Дмитриевича Попова, который был очень талантливым режиссером. Не смогли мы состыковаться в свое время и с талантливым Хейфецом. Думаю, все дело в том, что есть школа, есть коллектив, в котором передается как бы кровь от одного поколения к другому, это очень присуще именно Вахтанговскому театру.
– Вы хотите сказать, что должна совпадать группа крови? Но Рубен Симонов приглашал со стороны очень много режиссеров (Раппопорт, Захава, Дикий, Охлопков), и это были блестящие периоды истории Вахтанговского.
– Да и мы собираем время от времени такой букет режиссеров, какого не было до того ни в одном театре. У нас ставили спектакли Виктюк, Фоменко, Черняховский и другие.
– А удается ли находить пьесы под стать режиссерам?
– С драматургией сейчас трудно, одни драматурги ушли, другие еще не нашли своего голоса, созвучного времени.
– Когда вы принимаете актера в свой театр, вы отдаете себе отчет в том, какие актеры сегодня нужны зрителю?
– Конечно. Актеры должны нести радость, надежду, хоть призрачную, но надежду, они должны быть думающими, размышляющими, ищущими какого-то ответа на жизненные вопросы. Актер, как я думаю, это человек, который может протянуть руку другому и сказать: “Не плачь, не сдавайся, держись!”.
– Почему вы так редко даете интервью? Неужели вам не хочется поделиться сокровенным с теми, кто любит вас, ваши роли в театре и в кино?
– Я не люблю выворачиваться наизнанку, есть вещи, которые на миру рассказывать не хочется. Вернее, хочется, но нельзя.
– Неужели вам не хотелось бы рассказать о вашей жене – Алле Петровне Парфиньяк, которую вы когда-то увели от Николая Афанасьевича Крючкова и с которой прожили всю жизнь?
– Она замечательный человек, но наша с ней жизнь – наша жизнь. При чем тут миллионы россиян? Могу сказать, что моя семья, мой дом – это мой тыл. Одному очень сложно выжить, и я берегу свою семью, держусь за нее, за мою жену Аллу Петровну, за мою дочь Елену, за мою внучку Лизу. Они – все мое богатство.

Виктория МОЛОДЦОВА