Максим КРОНГАУЗ: «Карантин» снова редкое слово

Каждое новое слово – отражение окружающей жизни. Во времена кризиса, войн, катастроф, эпидемий и других социально значимых событий меняется многое, в том числе наш язык. Спустя два c лишним года после начала пандемии коронавируса мы решили подвести промежуточные итоги того, как ковид повлиял на нашу речь. В новом интервью для «Учительской газеты» своими наблюдениями по этому поводу поделился лингвист, профессор Высшей школы экономики и Российского государственного гуманитарного университета Максим Кронгауз.

– Максим Анисимович, как русский язык изменился за последние два с лишним года из-за пандемии?

– Это вообще очень странно – говорить о том, как язык изменился за пару лет, слишком уж короткий период времени. Тем не менее два года пандемии – это уже не просто два года. Наша жизнь изменилась так резко, что это не могло не повлиять на язык, в первую очередь на лексику.

Но все же это не очень значительные изменения, и они останутся в своей эпохе, то есть не сохранятся за ее пределами. Гораздо более заметные перемены связаны с коммуникацией, новыми способами общения. Мы стали реже общаться друг с другом лично, вживую: большая часть встреч проходит онлайн, через экран монитора. Это очень сильно повлияло и на саму коммуникацию, и на наше речевое поведение, и на культуру, и на искусство.

Экранное общение появилось еще до пандемии, конечно, но в пандемию утвердилось, стало намного более распространенным. Такой способ коммуникации отличается от очной беседы, во время которой мы по-другому смотрим, чувствуем, говорим и даже выглядим. Мне попадалось множество карикатур, изображающих, как люди сидят на совещаниях без брюк. Ведь во время зума видна лишь голова. И вот это странное совмещение публичного пространства, в котором присутствует голова, и частного пространства, в котором остается тело, конечно, меняет поведение во время общения.

– Если говорить более предметно, то в чем это проявляется? Все упрощается?

– Это прежде всего некая театральность. Голова разыгрывает свой спектакль, пренебрегая невидимым телом. Кроме того, при онлайн-общении мы, как на сцене, говорим друг за другом. Во время же обычной беседы мы все время перебиваем друг друга, дополняем речь мимикой и жестами. В жизни общение нелинейно, многомерно и слегка хаотично. В зуме, конечно, тоже можно перебивать друг друга, но тогда мы не будем друг друга слышать. Вот и происходит такое упорядочивание коммуникации. Это очень хорошо подходит для совещаний, лекций. Я во время своих лекций стараюсь поддерживать диалог, а в зуме это не очень получается. Зато порядок: сначала лекция, потом вопросы и ответы.

Для более живого и эмоционального общения, например для вечеринки, зум подходит значительно хуже. Также стоит учитывать возрастные особенности участников коммуникации, младшим школьникам онлайн-встречи даются с трудом. Чтение лекций по зуму в университете более-менее эффективно, а вот проведение уроков в младшей школе скорее нет.

– Какие новые слова появились, какие приобрели новые оттенки?

– За время пандемии вышел двухтомник «Словарь русского языка коронавирусной эпохи», его издали коллеги из Петербургского института лингвистических исследований Российской академии наук. Один том – это статьи, другой – словарь, я написал, в частности, статью о глаголе «зумиться». В словаре много слов, которые были актуальны во время пандемии, а сейчас уже никто не помнит. Например, такие слова-шутки, как «маскобесие», «голоносик», «хоумсексуал», то есть человек, который все время сидит дома, «ковидиот» – человек, которому свойственно радикальное поведение во время пандемии: либо полный отказ от средств защиты, либо чрезмерная педантичность. В лексике стали активнее использовать медицинскую терминологию. Интересно, что в первую волну более популярным было слово «коронавирус», затем в русских СМИ и в русской речи его вытеснил «ковид», причем сначала его писали как аббревиатуру латинскими буквами с цифрой «19», а затем стали писать кириллицей как самостоятельное слово и уже без цифры.

– А ударение на второй слог в этом слове тоже стало устоявшимся?

– Слово прошло весь путь обрусения – от экзотического к обыденному. Но вот ударение до сих пор не устоялось. Я сам делаю ударение на втором слоге, но порой слышу и другое произношение.

– А все эти слова, которые пришли к нам из английского языка во время пандемии, они быстрее прошли русификацию, чем в обычное время?

– Ну конечно! Произошел скачок частоты употребления. Мы живем в такую эпоху, которая повлияла на каждого отдельного человека, на человечество в целом, на психологию. Мы очень быстро привыкаем к этим словам, хотя довольно быстро с ними и расстаемся. Сейчас некоторые из них неактуальны, уходят обратно в свою терминологическую резервацию. Быстрому вхождению слов в лексикон часто сопутствует неустойчивость: быстро пришли, быстро ушли. Происходит смена декораций, и слова исчезают вместе с ними, то есть в данном случае вместе с уходом пандемии уходит, возможно, на время вся эта медицинская и социальная лексика. Слово «карантин» снова редкое слово, до следующей вспышки. А про «маскобесие», возможно, никто никогда и не вспомнит.

– Ну а какие-то слова, получается, приобретают другое значение, например слово «думскроллинг», популярное во время пандемии, сейчас снова актуально…

– Что касается слова «думскроллинг», то здесь я как раз сомневаюсь. Оно напрямую не связано с карантином, поэтому нельзя говорить о том, что во время пандемии или сейчас оно меняло свое значение. Другое дело – такое простое слово, как «карантин»: традиционно карантином называли изоляцию группы людей от общества. В эпоху пандемии «карантин» использовался в обычном значении, но чаще был равен «самоизоляции», появилось его новое значение, когда все изолированы от всех, сидя в своей квартире. Появилось довольно большое количество слов, которые образовались в результате блендинга, то есть соединения и смешения двух слов. Большинство из них пришли из английского языка (снова вспоминается «ковидиот» или «ковидиворс», то есть разрыв из-за невозможности быть вместе в замкнутом пространстве). Но были и русские версии такого брендинга: «диванстрация», «карантикулы» и так далее. Да, появилось несколько удачных, на мой вкус, слов, например слово «наружа» – нечто внешнее для человека, который сидит взаперти. Его источником стал один из коронавирусных выпусков мультфильма «Масяня» о жизни Масяни и Хрюнделя на самоизоляции. Отмечу еще очень яркое и не очень приличное слово, образованное с помощью упомянутого блендинга: «взаперти» и важное русское слово на букву «ж» слились, и получилось «вжоперти». Юмор, конечно, помогает людям в тяжелые времена, и множество слов-шуток – это реакция на кризис.

– Если в целом говорить о языке катастрофы, языке в кризисные моменты истории, то есть ли еще какие-то тенденции помимо юмора, которые можно выделить?

– Собственно, все уже сказано. Во-первых, появление новых слов, иногда игровых, иногда неигровых, и их развитие. Так, «Зум» первоначально имя собственное, название компании и коммуникативной платформы, но теперь это не только название платформы, но и имя нарицательное, любой способ коммуникации через экран. Зумиться можно при помощи любой системы. Во-вторых, появление новых значений у привычных слов, в частности, сдвиг значения у слова «карантин», о котором я уже сказал. В-третьих, юмор, который по-разному проявляется в разных культурах. Русская культура тяготеет к юмористической реакции на беду, это не уникальная реакция, но она характерна не для всех культур. Попытка обновить язык в связи с той новой ситуацией, в которой мы оказались, и много языковой игры – главные черты изменений в языке в эпоху кризиса.

– Можно ли говорить о том, что изменения в языке – это еще и смена привычных ценностей?

– Чаще всего, ведь в первую очередь серьезные изменения в языке связаны с серьезными событиями: революциями, войнами, эпидемиями. Это хорошо заметно на примере противостояния «ваксеров» и «антиваксеров», когда появились отдельные слова для радикальных представителей локальных идеологий. Эти слова стали частью дискуссий, в том числе политических. Это две крайние точки, конфликт вызывает интерес, и на него реагирует язык. Аналогичные процессы происходили во время революции 1917 года, когда появлялись обозначения для отдельных социальных групп (в частности, противопоставление «господ» и «товарищей», связанное с обращениями, бытующими в этих слоях).

– Максим Анисимович, какие события, на ваш взгляд, сильнее всего повлияли на изменения в русском языке за последние 200 лет?

– Если говорить о ХХ веке, то это революция 1917 года, о которой мы уже говорили, за ней последовала интересная лингвистическая реакция. Впоследствии вышло несколько интереснейших монографий, исследовавших это явление. Еще одно важное событие – перестройка, которая подарила нам перестроечный и постперестроечный язык. Ну и, наверное, я бы назвал Великую Отечественную войну, хотя там такой лингвистической реакции не было, но поменялся речевой этикет, стали активнее использоваться всякие фамильярные приветствия, прощания, произошла демократизация языка. Это очень плохо описано лингвистически, мы меньше про это знаем, но такое масштабное событие не могло не повлиять на речь и общение. Если еще глубже смотреть, то, безусловно, Петровские реформы, во время которых резко изменилось общество, возникла новая языковая политика, произошло сближение литературного языка с разговорной речью, также стали мощным импульсом для изменений в русской речи.

Досье «УГ»

Максим Анисимович Кронгауз – специалист в области структурной и прикладной лингвистики, семиотики, русского языка, автор многочисленных научных работ и книг, популярных в среде прогрессивной общественности: «Русский язык на грани нервного срыва», «Самоучитель олбанского», «Словарь языка интернета.ru», «Сто языков. Вселенная слов и смыслов» и др. Cын известного советского поэта Анисима Кронгауза. После окончания филологического факультета МГУ работал научным редактором в издательстве «Советская энциклопедия». В 1999 году защитил диссертацию по теме «Семантические механизмы глагольной префиксации». С 1990 года работает в РГГУ, стоял у истоков Института лингвистики РГГУ. Сейчас руководит лабораторией лингвистической конфликтологии и современных коммуникативных практик в НИУ ВШЭ.