Люди, львы, орлы и канарейки

Совсем недавно вышла в России книга Харуки Мураками «Писатель как профессия». И вот я листаю новинку от Дины Рубиной, а на первых страницах ее впечатления от признаний японского коллеги, который «подозрительно много места в своей книге уделяет пользе бега трусцой». «Между нами говоря, мало чем смог бы разжиться у Мураками-сан литератор-новичок, – считает Рубина. – Видимо, мэтр и сам не слишком верит в то, что человека можно научить писать талантливые книги». Кажется, и она не особо верит, но к самой теме относится серьезно.

Что такое писатель? Как рождается замысел? Какова природа успеха? Популярная писательница продолжает искать ответы. Наверное, из-за особенностей судьбы: шестнадцатилетняя девушка из Ташкента отсылает рассказ в «Юность», и его в журнале печатают. Потом книжки стали выходить, девушку приняли в Союз писателей. Сравним с судьбой литераторов, первую книгу увидевших лет в сорок, и то благодаря перестройке. До наступления перемен приходилось им работать дворниками да сторожами. Можно вспомнить и примеры раннего успеха, который закрепить не удалось. К отправке письма в «Юность» подтолкнул опубликованный там опус некоей восьмиклас­сницы. А как у нее-то все сложилось?

Прошли годы, и некое издательство предложило Рубиной написать предисловие к пособию для начинающих литераторов. В одном из интервью она упоминает и о другом проекте – сборнике из журналистских бесед с ней. Писательница поступила по-своему. То, что получилось, совсем не хочется назвать пособием.

«Таланту научить, конечно, нельзя, но профессию – какие-то ее очевидные принципы и зачатки – передать можно» – из этой фразы проросло шестьсот страниц. Читавшим размышления Мураками («Учительская газета» рассказывала о его «Писателе как профессии») полезно сравнить мнения двух авторов. У них немало общего (например, любовь к музыке), но и отличия существенные. Он был рожден в маленькой Японии, она – в огромном СССР, хотя и на окраине. Он начал писать в тридцать, она – в детстве, сотворив очень много рассказов (большинство мама-учительница выбросила). Для юной Дины то была форма бегства из «надоедного, напористого и утомительного мира». С годами стало очевиднее: в собственной скорлупе тоже сложно. «Одинокий пишущий человек изначально странен и, как бы это помягче выразиться, диковат: его распирает постоянная внутренняя работа, ведь писатель – это такая мощная перерабатывающая установка, производящая ценные изделия из вторсырья. Его внутренний мир населен и перенаселен разными лицами, ситуациями, судьбами. Глубинные проблемы его личности разрешаются только на листе бумаги или на экране компа».

Еще памятны времена, когда писатель мог восприниматься обществом как проповедник; теперь он не «духовный опыт» передает, а проводит мастер-класс. Но поди пойми, что труднее. В названии «Одинокий пишущий человек» есть привкус авторского отчаяния. Разве не безнадежна попытка объяснить очередному читателю, возмущенному отсутствием в книге «воспитательной роли», что у литературы иные задачи? А защита права персонажа использовать любые слова (набор которых характеризует, конечно, его, а не автора)? Дина Рубина отвечает воображаемому оппоненту терпеливо и обстоятельно, порой не пряча иронии, но с неизменным уважением… Хотя отчего же воображаемому? Формулировки рождались на встречах с читателями.

«Для меня выход на публику – всегда работа, всегда усилие, порой значительное усилие», – признается писательница. Но общение с фанатами, включая минуты, когда надо раздавать автографы и принимать в подарок книжки от авторов-любителей, желающих услышать «авторитетное мнение» о своих текстах, бывает полезным. И даже вдохновляющим. Как возник замысел трилогии «Русская канарейка»? Рубина в гостинице листала подаренную брошюру, «пособие по спасению, кормлению и обучению кенарей их сладкозвучным песням»: «Сколько здесь подлинной любви, знания истории предмета, упоенного погружения в тему! Да это же страсть, понимаю я наконец, подлинная страсть – та самая бездна, что поглощает душу без остатка». И вот она, забыв о том, что пора освобождать номер, мечется по комнате, спотыкаясь о чемодан и бормоча: «Русская канарейка… русская канарейка…» Название есть, осталось написать роман.

Писатель из «Трудов и дней Свистонова» Константина Вагинова ощутил однажды, как «им описанные места превращались для него в пустыри, люди, с которыми он был знаком, теряли для него всякий интерес», и понял, что «окончательно заперт в своем романе». Те, кто хочет добиться славы, изучив внятные инструкции, иного ждут. Но и Дина Рубина книгу завершает рассуждениями не о гонораре или раскрутке в соцсетях – о смерти, о жалости к «трагическому существу, что носит гордое имя «писатель». У кого-то такие мысли вызовут раздражение. Но можно представить, как много лет спустя он снова раскроет затрепанного «Одинокого пишущего человека» и кивнет понимающе, дойдя до слов: «Когда писатель удаляется со сцены, его творчество высвобождается из-под груза его суетной и противоречивой личности и начинает жить свободно и мощно, ликуя без авторского пригляда. В искусстве наступает такой момент, говорит Михаил Светлов, когда золото начинает серебриться. И тогда оно становится еще дороже».

Дина Рубина. Одинокий пишущий человек. – М. : Эксмо, 2020.