Лев Толстой не любил искусство и осуждал Пьера Безухова . Стоит ли верить школьным пособиям

Некоторые цитаты из этого учебника можно сравнить с фрагментами из неудачных школьных сочинений. Тех самых, которые тут же становятся анекдотами. Ну, например: «Дуб зазеленел потому, что у Болконского в душе «воскресли» чувства, или чувства воскресли оттого, что дуб стал зеленым?». Все бы ничего, если б речь не шла о новом учебнике «История русской литературы ХIХ века. Учебное пособие для старших классов школ гуманитарного профиля», выпущенном издательством Московского государственного университета и «ЧеРо» под редакцией профессора А.И.Журавлевой.

Тургенев и Герцен – братья навек

Перед нами – толстый том (686 страниц), подготовленный преподавателями филфака МГУ имени Ломоносова и рекомендованный Ученым советом факультета в качестве учебного пособия для учеников 10-11-х классов школ с углубленным изучением предметов гуманитарного цикла (серия «Московский университет – школе»).

Конечно, не все разделы этого учебника плохи. В нем есть замечательные главы о Чехове и о литературе восьмидесятых-девяностых годов позапрошлого века, написанные Владимиром Катаевым. Есть там и вполне приличная глава, посвященная Пушкину. Но многое удивляет: начиная от неверных дат и ошибок в биографиях писателей, кончая поверхностными, бездоказательными суждениями и грубыми стилистическими ошибками. Теми, за которые и снижают оценки учителя, а также эмгэушные преподаватели, проверяющие вступительное сочинение (сочинение осталось лишь в главном университете страны)…

О фактических ошибках. В главе о Тютчеве школьники узнают, что на шедшем в 1838 году из России в Германию корабле «Николай I», кроме Ивана Сергеевича Тургенева (впоследствии описавшего это плавание в очерке «Пожар на море») и первой жены Федора Ивановича Тютчева, была и «погибла дочь Герцена». И что об этой истории рассказано самим Герценом в «Былом и думах» (в главе «Oceano Nox»).

Так вот, на самом деле, в 1838 году Герцен только обвенчался с Натальей Александровной Захарьиной, а их первая дочь родилась лишь в 1844-м. Следовательно, в 1838 году (за шесть лет до своего рождения) она никак не могла погибнуть в том плавании. Автор статьи, видимо, что-то слышал о гибели одного из детей Герцена. Но перепутал дочь с сыном. Дело в том, что в 1851 году во время плавания на пароходе в Средиземном море утонул младший сын писателя – глухонемой Николай. Для пущего занудства отметим, что глава в «Былом и думах» называется «Ocean nox», где «nox» написано со строчной, а не с заглавной буквы.

Таким образом, в одной фразе учебника для школьников(!), допущено пять грубых ошибок.

А вот еще ошибка, связанная с датировкой событий. Толстой, по мнению автора статьи о «Войне и мире», участвовал в обороне Севастополя не с 1854 по ноябрь 1855 года (как это было на самом деле), а будто бы в 1853-56 годах (заметим, что именно столько продолжалась Крымская война, но отнюдь не оборона Севастополя).

Это одна из многих фактических ошибок. Но есть в этом толстом томе и особые стилистические «изыски». Чего стоит образ «халата Обломова». Халат этот не только «переживает те же стадии, что и хозяин», но и «появляется на первых страницах с подробным описанием своих особенностей». Халат, описывающий (очевидно, вместе с Гончаровым) свои особенности, – это штука посильнее, чем «Фауст» Гете!

Чтобы уж закончить с «Обломовым», приведем еще один стилистический кульбит из этого учебника: «Обломов» тесно связан с поисками нового героя-деятеля. В этом отношении роман стоит на пути скрещения важнейших идей, центральных путей русской литературы».

Лев Толстой в кривом зеркале учебника

Лев Толстой представлен в учебнике как ярый борец с литературой и искусством: «Несмотря на презрение к литературному творчеству и искусству вообще, – пишет автор главы М.С.Макеев, – не раз высказываемому и ставшему краеугольным камнем толстовства (см., например, трактат «Что такое искусство?»), творческие силы Толстого не слабеют до конца жизни, и желание творить не покидает его».

Интересно, о каком презрении к литературному творчеству и искусству вообще идет речь? Ведь именно в статье «Что такое искусство?» Толстой пишет: «Искусство не есть наслаждение, утешение или забава; искусство есть великое дело. Искусство есть орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство». А сразу после этих слов Толстой говорит: «Задача искусства огромна: искусство, настоящее искусство, с помощью науки руководимое религией, должно сделать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь внешними мерами, – судами, полицией, благотворительными учреждениями, инспекциями работ и т.п., – достигалось свободной и радостной деятельностью людей. Искусство должно устранять насилие. И только искусство может сделать это».

Толстой, выражаясь современным языком, наоборот, делал главную ставку именно на искусство; в каком-то смысле, преувеличивал его роль. По его мнению, назначение искусства в том, чтобы «перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что «благо людей в их единении между собою…».

Но бедные школьники, прочитав главу о Толстом, либо вообще ничего не поймут (многие тезисы не подкреплены никаким объяснением), либо зазубрят то, в чем их пытается убедить преподаватель «авторитетнейшего» МГУ.

Есть в главе о Толстом и весьма странные трактовки «Войны и мира». Ну, например: «Путь Андрея Болконского – это путь духа, в нем преобладает интеллектуальное начало, рационализм, доверие прежде всего к уму, а не к сердцу. Андрей Болконский и есть воплощенный дух. Такой путь ведет к смерти как закономерному итогу, к высшей точке обретения самого себя. Разуму, «чистому мышлению» мешает все земное, не только тело, но и эмоции: страх, радость, жалость, сострадание – все это мешает логике, нуждающейся в чистоте и абстракции. Потому Сократ легко выпил яд, понимая, что смерть для подлинного мудреца – не трагедия, а благо. И Андрей Болконский сознательно выбирает смерть, предпочитая ее возможному и очень близкому земному счастью – браку с Наташей Ростовой».

Школьники, многие из которых читали лишь пересказ «Войны и мира», поймут это буквально: Андрей покончил собой, предпочитая смерть браку с Наташей. Это во-первых. Но как тогда быть с эпизодом из романа, когда в минуту смертельного ранения дымящаяся граната вертится рядом с князем Андреем, а его охватывает страстный порыв любви к жизни: «Я не могу, я не хочу умереть…» Потом, умирая, он понял Наташу – ее чувства, страдания, раскаяние. Он понял всю жестокость своего разрыва с ней. Ему открылась истинная природа любви, и он умер спокойно.

Андрею Болконскому вообще достается от М.С.Макеева. Например, по мнению ученого, князю Андрею «негоже в его возрасте увлекаться Наполеоном, мечтать о своем Тулоне и бегать со знаменем по Аустерлицкому полю».

Ну почему Пьер

не спас Платона Каратаева?

Это только Лев Николаевич Толстой симпатизировал Пьеру Безухову. С ним в корне не согласен М.С.Макеев: «Мы подходим к наиболее шокирующему и вызывающему отталкивающее чувство эпизоду – смерти Платона Каратаева», – пишет филолог. Его возмущает то, что Пьер, который так же, как Каратаев, находится в плену у французов, – «испытывает странное равнодушие, нежелание не только помочь, но даже думать о Каратаеве».

Автор главы осуждает не только Пьера, но и самого Толстого, сравнивая устаревшего классика с прогрессивными современными писателями-гуманистами: «Вероятно, современный писатель показал бы нам, как пленные тащат на себе Каратаева, чтобы сохранить ему жизнь, или же безоговорочно осудил бы Пьера и остальных русских за такое поведение. С точки зрения Толстого, все совершается единственно правильным путем: Каратаева убивают так же, как убивают загнанную лошадь, сломавшую ногу. Ее убивают, не считая это преступлением, наоборот, облегчая ее страдания, не желая продлевать муки живого существа, лишившегося своего единственного предназначения. Так же и Платон Каратаев как естественный, абсолютно природный человек, потерявший силу и неспособный идти дальше, должен умереть. С точки зрения современного цивилизованного человека, даже и больных лошадей нужно не пристреливать, а лечить. И не только человека нельзя низвести до уровня животного, но, наоборот, гуманность должна распространяться и на животных. На этом фоне Толстой выглядит вопиюще антигуманно, бесчеловечно, но его позиция является логическим продолжением, следствием его учения о «естественном человеке». Человек, не отличимый от животного, для нас – «сведенный» к животному, для Толстого – «возведенный» до него».

Наконец-то Толстой получил по заслугам. Так его!

Возможно, если бы речь шла о статьях в малотиражном научном сборнике, никто не обратил бы на них внимания. Но ведь это предназначено для школьников! Стоит только гадать, как будут оценивать устные и письменные ответы абитуриентов, воспользовавшихся университетским учебником, преподаватели филфака. Ведь далеко не все они считают, что Толстой ненавидел искусство, недолюбливал Пьера Безухова, а также иронизировал над «авторитетнейшим» Гоголем.