Лев АННИНСКИЙ: Слово не приходит без музыки

Лев Аннинский – человек, который находит себя в разных жанрах, но вряд ли он столь же известен как преподаватель, профессор. Между тем он ведет семинары сразу в двух вузах – Институте журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) и Международном университете Москвы (МУМ). Тема нашей беседы затрагивает проблемы сегодняшней молодежи, нового поколения, ее образования и собственный взгляд профессора на их обучение.

– Лев Александрович, на что прежде всего вы стараетесь делать упор в своей работе со студентами?- Есть два принципа, изложенных на Востоке. Первый провозгласил Конфуций: «Никогда не надо учить того, кто не хочет и не будет учиться. Не тратьте силы на пустое». Другой принцип, провозглашенный там же: «Уши мальчика на спине. Он слышит, когда его бьют палкой по спине. Бей, и тогда он будет учиться». Вот между двумя этими принципами мечется все наше образование, в том числе и я. Нужно ли учить всех из-под палки? Нужно. Хотя бы первооснову преподать, какому-нибудь минимуму обучить, рамки обозначить. Но очень многие люди учиться не хотят, считают, что им это не надо. Ну и не надо. Однако того, кто хочет учиться, нужно учить как следует. Не вгоняя в рамки! Если есть свобода, то равенства никогда не будет. Чтобы было равенство, надо уничтожить свободу и сделаться равными. Вогнать в рамки. Решить это противоречие очень сложно. Кроме свободы и равенства есть еще понятие «братство». Нужно любить всех, в том числе и дурачков. Мы ведь в известном смысле все дураки…Как я работаю со студентами? Я им рассказываю то, что знаю. Кто хочет – слушает, кто не хочет – не слушает. Я никогда их не заставляю ходить на мои занятия. Иногда они плохо слушают, мешают мне, но я терплю. Кто хочет научиться, тот научится.- Как вы учились? Не трудно ли было получать образование в те далекие времена?- Я учился, потому что мне хотелось учиться. Пока меня заставляли учить тригонометрию, химию и физику, я терпел, а литературу никогда не учил из-под палки. Всегда хотелось. Кое-что и из литературы приходилось учить через душу, как бы из-под воображаемой палки, чтобы необходимый минимум знать. Мне это потом не пригодилось. А вот латынь пригодилась. В 1949 году в пяти школах Москвы учредили латынь. Одна из них была наша. Мои одноклассники возмущались. Я вынужден был поддерживать их возмущение – есть законы стаи… я никуда не мог от этого деться. Но втихую читал и переводил Катулла. Я очень любил латынь и люблю до сих пор.- В Институте журналистики и литературного творчества вы преподаете мастер-класс эссеистики. В переводе с французского «эссе» – это попытка, проба. Как вы для себя определяете понятие «эссе»?- Я говорю студентам: «Если вы написали что-то, чего не могли не написать, и не понимаете, что вы написали, значит, вы написали эссе». Это фиксация твоего психологического состояния в определенный момент, ты пытаешься рассказать другим, что с тобой происходит. А если определять эссе как жанр, то потом оно и превращается в жанр. В прозе это кусочек повести или отрывок из романа. Вопрос «умелости» уже совершенно другой. Но если вы хотите выразить то, что пытаетесь выразить, то прежде овладейте смелостью эссеиста.- На одном из мастер-классов вы говорили ребятам о музыке, которая должна звучать в их тексте. Что вы подразумеваете под этими словами? И как вы ее слышите?- Этому нужно научиться практически – слушать и слышать. Вы слушаете прозу Тургенева: «Она затрепетала вся». Вы слушаете эту музыку, она в тексте уже есть, она в текст вживлена. Вы читаете Флобера в хорошем переводе, и вы ее слышите. Вы даже у Толстого слышите музыку, если вы настроились на его сложносочиненные конструкции. О Горьком я не говорю. У него прежде всего музыка. Всякий текст, особенно художественный, устроен так, что все высказываемое несет в себе не только смысл того, что связано со словами, но прежде всего музыку слов. В тот момент, когда вы произносите слово, начинаете переживать, входите в его ауру, когда вы осознанно или полуосознанно произносите фразу, слово, тем более длинный текст, где идет развитие какой-то эмоции, вы неизбежно включаете или включаетесь в музыку. Не важно, что на одном языке одна музыка, на другом – другая. В своем тексте вы включаете собственную музыку, а в чужой вы включаетесь. Поэтому все, что написано вне музыки, рассыпается, не воспринимается. Я студентам говорю: «Сначала музыка, потом мысли. Если музыки нет, мысль не состоится. Вы мучаетесь этим. Вы думаете, что хотите выразить мысли с помощью слова, но помощь слова вне музыки не приходит…» Понятнее не могу объяснить. Это надо чувствовать.- Когда на семинарах вы упоминаете о том, что в тексте обязательно должен присутствовать некий заказ времени, что хотите сказать этими словами?- То, чего люди хотят и что неизбежно должно свершиться. Рая нет и не будет. Вопрос не в том, чтобы избежать ада, а в том, чтобы выдержать испытание. Поэтому я и думаю, что человек должен понимать и слышать гул, зов времени, то, что всеми овладевает. В обществе всегда есть драматичная или гармоничная готовность к общему переживанию. Иногда это называлось «заказ времени». Такие вещи обрушиваются на человека, как заказ или даже как приказ. Мне никогда не нравилось выполнять заказы времени. Я их и не выполнял. Но жил в том времени и другого не знал. Я сам порождение своего времени.- А что вы думаете о новом поколении? В каком направлении они двигаются и чего хотят от жизни?- Они не очень понимают, чего хотят, и не всегда соображают, на что имеют право и как за это расплачиваться. Выяснилось, они имеют право ни во что не верить, поскорее наесться, насладиться, отдохнуть, развлечься, напиться и набезобразничать. Молодые люди чувствуют, что все разрешено. Я думаю, что нынешнему поколению еще предстоит себя найти. Никогда я за него не решусь сформулировать, чего им надо. Поколения сменяются каждые двенадцать-пятнадцать лет. Мое поколение – это последние идеалисты. Перед нами были мальчики державы, погибшие на фронте. Мы, «спасеныши» войны, которые не попали на фронт, остались живы, мы запомнили довоенное время. Мы верили, что счастье существует. Когда началась война, счастье закончилось. Мы были последними поверившими в идеал, поверившими, что бывают идеал и вера. Это называлось «коммунизм». Потом было решено, что это химера… Но мы успели научиться верить.За нами пришло послевоенное поколение (люди, рождавшиеся в послевоенное десятилетие, до смерти Сталина). И они сразу попали в ситуацию, где ни во что верить нельзя. Потому что идеология врет и кругом ложь. Они выработали свое отношение к реальности: ничему не верить. Ни в коем случае не сотрудничать с системой. Мы-то сотрудничали, хотели в системе найти человеческое лицо. А они сказали: «Никакого лица не будет и не бывает! Мы с системой не работаем!» – «А как же вы работаете?» – «Мы идем в сторожа, в дворники, в котельные».Следующее поколение росло уже в застое. Уже никому не надо было прятаться. Просто на их глазах система дала дуба и рухнула. После этого начались вложения этих молодых людей во всяческие проекты, начиная от пирамид… я имею в виду отнюдь не египетские… Держава развалилась на кусочки не только в географическом смысле. И они этими кусочками захотели насытиться. Это поколение, которое рождается между 1953 и 1966 годами. Я их называю «поколение обманутых вкладчиков». Кто понял, что возможно вкладывать себя в жратву и в удовлетворение растущих потребностей, тот понял, что хлебом человека можно накормить, а деньгами никогда. И счастья все равно нет. Это то поколение, которое я сейчас пытаюсь осмыслить. Следующие створы рождений – 1966-1979 годы. Россия начинает сыпаться. Она влезает в авантюры, которые не может выиграть. До 1991-го или до 1993-го рождаются «дети распада». Что будет с ними – не знаю. Они воспитываются на том, что вся жизнь игра, что все вокруг игрушки и что за этим ничего не стоит. Им нужно угадать ход игры и тогда что-то выиграешь. Вот все, что я могу предположить об этом поколении. А там посмотрим.- Очень многие сегодня говорят о клиповом мышлении. Трудно ли заинтересовать нынешнего студента?- Кто захочет, тот на клипе не остановится. Когда мы росли, у нас был клип идеологический, партийный. Но сквозь эти клипы можно было прощупать истину. Надо искать в себе талант, силу и одаренность. Ничего особенного нет. Раньше клипы были в газетах, а теперь в Интернете.- Что вы хотите им сказать? Каких результатов ожидаете от студентов?- Найти себя, выразить, понять, что ты из себя представляешь, чего хочешь. Это очень важно. Кто стоит за твоей спиной? Кому ты наследуешь? Откуда взялся? Ни в коем случае никому не вкладывать ничего в голову насильственным путем. Освободить ум и душу от зажатости и разбудить в людях свободу, но чтобы они понимали, что свобода и воля – разные вещи.- Лев Александрович, раньше толстые журналы имели вес в литературной среде, сейчас их тираж уменьшился, а интересы поменялись. Некоторые считают, что в таких журналах публиковаться начинающим современным писателям уже не актуально. Что бы вы им посоветовали?- Надо публиковаться там, где ты считаешь актуальным. Я тридцать лет печатаюсь и сотрудничаю в штате журнала «Дружба народов». В конце 1980-х тираж был почти миллион. «Дети Арбата» опубликовали. А сейчас – две тысячи. И что вы думаете, я ушел куда-то в другое место? Я продолжаю что-то публиковать в каждом номере. Деньги дают очень малые. Но есть шанс, что кто-то прочтет. Не прочтут – не надо. Но, как правило, находятся те, которые читают. Это мое счастье.