На чтение: ≈ 18 мин.Трушкин шел к своему успеху долго. Закончив Щукинское театральное училище, он работал актером в ленинградских театрах, затем 11 лет – в Театре им. Вл.Маяковского. А потом понял – надо что-то менять. И – ушел в режиссуру, окончив в 1991 году режиссерский факультет ГИТИСа. Его дипломный спектакль – “Вишневый сад” – стал сенсацией. Спектакль ругали и хвалили, он раздражал и завораживал, но, несмотря ни на что, шел, да еще с огромным успехом. Так родилась первая частная театральная антреприза. 2 октября “Театру Антона Чехова” исполнилось 10 лет. И все эти годы каждый его спектакль становился событием. Будь то “Вишневый сад”, “Сирано де Бержерак”, “Чествование”, “Гамлет”, “Подземка”, “Там же, тогда же…”, “Поза эмигранта” или “Ужин с дураком”. Но при этом Трушкина как-то не принято хвалить. Почему? Может, мешает зависть? Или неумение сопереживать, потому что все его спектакли обращаются именно к этой способности человека.
– Леонид Григорьевич, сознайтесь, вы никогда не влюблялись в молоденьких учительниц?
– Нет, не влюблялся, у нас просто их не было. Да и вообще дело не столько в привлекательности и молодости, сколько в таланте. Человек должен прежде всего очень любить свое дело. Я уверен, педагогика – самая сложная профессия, потому что напрямую связана с психологией, причем не просто человека, а целого класса.
– Вам не кажется, что вы тоже занимаетесь педагогикой?
– Кажется.
– Доводилось ли вам когда-либо чувствовать, что эта самая педагогика начинает над вами довлеть, и в разговоре с близкими вдруг появляются командные интонации?
– А я не командую. Я убежден, что все хорошее в жизни происходит только по любви.
– Хорошо, а как же тогда заставить людей делать то, что ты считаешь нужным?
– Заставить нельзя. Увлечь можно.
– Но вы работаете с яркими индивидуальностями – Хазановым, Басилашвили, Равиковичем, Волковой, Ширвиндтом, Гурченко… И ведь у каждого из них – свой взгляд.
– Во-первых, взгляды могут совпадать. А если нет, значит, я должен быть интереснее и заразительнее.
А правда, что артистам для куража, настроя нужно, чтобы на них накричали?
– Это нужно только распущенным людям. Я не люблю этого делать. Надо просто говорить с людьми, взывая к их совести. Тогда все получится.
– Но ведь бывает, что разговором и взыванием к совести ничего не добьешься. Например, когда вы видите, что зрители не так реагируют на ваш спектакль?
– Так не бывает, ведь в театр приходят не дебилы. Люди могут устать, у них может упасть давление, но это не должно влиять на нас. Мы сами должны создавать давление. А если уверовать, что виноват зритель, надо закрывать театр. Другое дело, бывают ситуации… Однажды на “Гамлет” пришли школьники целыми классами. Отчасти мы сами были в этом виноваты, но дело было сделано, и спектакль пришлось отменить. Мы потеряли очень много денег и накликали на свою голову негодование публики, которая не могла понять, в чем дело. А на самом деле я просто спас эту публику. Вообще неправильно, что дети приходят в театр классом. Беда нашего общества в том, что родители не могут уделять своим детям достаточного внимания. Дети должны приходить в театр обязательно, и на того же “Гамлета”. Но с родителями. Потому что психология класса и психология ребенка, пришедшего с родителями, абсолютно разная.
– Вы думаете, театр способен воспитать для себя зрителя?
– Обязательно, в этом и состоит задача театра, но это может сделать только театр со своей площадкой. Мы все время упираемся в эту проблему. Ведь театр – это не просто сцена. Это среда. Мы хотим, чтобы в нашем театре, когда у нас, наконец, будет свое помещение, была детская комната с воспитателем, игрушками и компьютером, где родители смогут оставить своего ребенка, которому еще рано или трудно смотреть этот спектакль. Я хочу, чтобы в фойе был вишневый сад, чтобы наравне с хорошим и дорогим рестораном были недорогие буфеты, где бы после спектакля люди могли посидеть за чашкой кофе, “дожить” спектакль, а не убивать его в толпе в метро. Это целая философия. Театр – это мир. И люди сюда должны стремиться попасть не только потому, что нравится этот спектакль, а потому, что нравится здесь быть.
– Но на ваши спектакли не всякий может позволить себе прийти. Просто не найдет денег на билет.
– Когда у нас появится свое помещение, будет билетов 50 дешевых. Но удешевлять все билеты – безнравственно. На них сразу начнут зарабатывать спекулянты. Цена должна соответствовать спросу. А вот эти 50 билетов будут продаваться следующим образом: пересекая контроль, человек будет отдавать 20 рублей и получать в руки билет. Мне важно, чтобы в зале были люди, которые относятся к жизни так же, как я. Они могут быть и среди богатых. Я не говорю, что богатые – быдло. Я думаю, что моральные, нравственные качества не впрямую зависят от денег. Более того, богатым людям легче быть нравственными. Потому что бедный человек нравственен вопреки, а богатый – благодаря.
– Распространено мнение, что деньги портят.
– Кого-то да. Это зависит только от человека. Вот Чарли Чаплин был очень богатым человеком. Но при этом работал как сумасшедший. У нас принято считать, что государство нам обязано – мы художники. Каждый человек, имеющий диплом, считает, что он одаривает своим существованием страну. И именно он есть надежда нации. Чудовищная, иждивенческая позиция, развращающая человека. Это происходит, когда вопрос “Кто виноват?” обращен не к себе. Как только виноват не я – конец. Если, скажем, у меня в театре не работает какой-нибудь цех, виноват я. Потому что я допустил эту ситуацию. Я отвечаю за все, что происходит на территории театра. И в большей степени умозрительно я понимаю, что в ответе за страну. Конечно, если бы я ставил спектакли про то, как хорошо быть фашистом, то я влиял бы на страну, и в этом смысле я за нее в ответе. Я же ставлю спектакли про то, как хорошо любить и как плохо не любить. И делаю в этом смысле свое скромное дело.
– А еще вы выплачиваете стипендию лучшему студенту 4-го курса актерского факультета школы-студии МХАТ.
– Да, но это же Евстигнеевская стипендия. Просто мы ее учредили, но это не стипендия театра Чехова. Выбирают этого студента в школе-студии, а мы просто выплачиваем.
– Вы переживаете из-за того, что ваши спектакли не получают призы и награды?
– Нет, клянусь. Признание зрителей мне важно, а все остальное – нет. Мне всегда хотелось быть любимым и богатым. А звания… После нашего первого спектакля “Вишневый сад” нам позвонили из Комитета по Ленинским и Государственным премиям и предложили выдвинуть этот спектакль. У меня хватило ума сказать: “Ни в коем случае”. Не комиссии решают, а Господь Бог. Только он. Мне никогда не хотелось званий. Передо мной был пример Высоцкого. Его любила вся страна. Он что, был хуже, оттого что у него не было званий?
– Многие артисты, сыгравшие в ваших спектаклях, получили различные призы и премии: Ольга Волкова, Чулпан Хаматова, Анжелика Варум. А не так давно ТВ-6 вручило приз в номинации “Диагноз – артист” Геннадию Хазанову. Вы можете назвать его “своим” артистом?
– Да. Я просто был потрясен тем, как работает эстрадный артист. Он живородящий, при этом дисциплинирован и органичен, как кошка. Я не могу от него оторвать глаз. Замены ему я сегодня не вижу.
– Откройте секрет, как происходит подбор артистов? К примеру, как у вас появился петербуржец Анатолий Равикович?
– Когда я понял, что мне придется заменить в “Позе эмигранта” Джигарханяна, я предложил эту роль Равиковичу. Однажды у него было плохо с сердцем, и на вокзал его отвезла “скорая помощь”. Он приехал на спектакль больным! Этого я забыть не смогу. А кроме того, он просто замечательный артист, я его очень люблю. Очень. Хотя мы с ним и ругаемся.
– Вам не бывает жалко снимать спектакли?
– Жалко, но это неконструктивное рассуждение. Я очень любил “Гамлета” и по-прежнему думаю, что это было единственное принципиально верное решение “Гамлета” сегодня. Он – бегущий, бегущий к смерти. Его трагедия состоялась тогда, когда он принял решение мстить. С этого момента он погиб. Дальше – вопрос времени. Смерть для него спасение, потому что, когда он встал на этот путь, от него стали “отваливаться куски”. Путь ненависти – это путь к смерти. И мой “Гамлет” был про это. Гамлет с какого-то момента становится убийцей. Единственное его спасение – найти среду, изолирующую его от этого мира. Ему не надо было сюда возвращаться. Если это как-то экстраполировать на себя, – не надо идти в политику. Это то, что я рекомендовал бы Никите Михалкову, потому что он человек огромного таланта.
– А театр может существовать вне политики?
– Он обязан существовать над политикой. Он должен говорить только о вечном. Власть может быть исследована как понятие, а не как конкретная власть. Апеллировать надо только к понятиям: власть, страсть, любовь, ненависть. Если какая-то политика предполагает ненависть, я против нее и выступаю. К примеру, чтобы сказать, что я против фашизма, мне необязательно ставить Брехта. Посмотрите “Там же, тогда же…”, “Чествование”, или “Позу эмигранта”, или любой другой и станет понятно , что это антифашистский спектакль. Театр, музыка, живопись, литература должны заниматься нравственными категориями. Фашизм – нравственная категория, которая не приемлема мной в любых формах. В этом смысле мне кажется, у меня очень политические спектакли. Они не должны нравиться фашистам или экстремистам.
– А что самое трудное в профессии режиссера?
– Возможно, смотреть собственные спектакли. Часто хочется сказать: “Стоп!” И не только потому, что что-то не то происходит на сцене. Недавно я буквально себя за язык держал. Два человека опоздали на спектакль, вошли в зал и начали пробираться в 4-й ряд. Но как! Вот тогда мне захотелось сказать: “Стоп. Отдайте им деньги, и вон навсегда из “Театра Антона Чехова”. Навсегда”. Воспитывать таких уже нельзя. Им просто должно стать стыдно. Когда мы будем играть у себя в помещении, подобного уже не произойдет, потому что на билетах будет написано: “В наш театр опаздывать нельзя”. Меня не интересует, привыкли люди к этому или нет. У меня привыкнут. А если уж так получилось – для опоздавших будет предусмотрена чашка кофе и компенсация. Однажды я не пустил в зал опоздавшего на 20 минут президента Крыма со всей его охраной и свитой. Был сложный разговор с начальником охраны, который в результате сказал: “Жаль, что не вы Президент России”. Он меня спросил: “А если бы Ельцин опоздал, вы бы так же себя вели?” Не знаю, удалось бы мне это сделать, но вел бы я себя так же.
– Для вас вообще существуют чины?
– Да, есть этот комплекс. Я не умею разговаривать в кабинетах, я там себя плохо чувствую. Вот Табаков или Райкин делают это замечательно, легко и остроумно. И это здорово, потому что это нужно для театра. Но я так не могу. Я не хочу сказать, что горжусь этим. Просто, наверное, они хорошие артисты…
– Но ведь вы тоже артист.
– Нет, если бы я был артистом, я бы не ушел из этой профессии. Я много чем занимался, даже пытался писать. Просто у меня была огромная нереализованность. А у режиссера в этом смысле возможностей больше. Здесь более широкое поле для распространения своего мировоззрения, для проповеди и исповеди одновременно.
– Ваш театр нашел свое место в системе новых рыночных отношений. Подобных ему практически нет. Как вы думаете, а образование может приспособиться к рынку?
– Конечно. Мне кажется, я по мировоззрению абсолютный социалист. Но зарабатывать деньги надо рыночным способом. Мне кажется, что образование должно быть частично платным. Так же, как и медицина. Конечно, это может быть не всегда справедливо. Но посмотрите, на Западе богатый человек – всегда работоспособный и талантливый. Я имею в виду таких, которые, как и мы с вами, начали с нуля. У моих родителей не было денег совсем. Когда я учился, они мне помогали, как могли, присылая 40 рублей в месяц. Если рынок цивилизованный, то богатыми людьми станут лучшие люди. Чем нравственнее и последовательнее рынок, тем вероятнее, что это будет так. Пока у нас не так – переходный период. Про меня говорят, что я сторонник того, чтобы закрыть все театры. Это ложь. Но надо дифференцированно относиться, реформировать театр и что-то, да, закрывать. А если нет – получайте 15 долларов в месяц и не вопите, а благодарите, что вам их платят. Если же вы так не хотите, то сообразите, как можно получать 200. Ведь театры официально продают свой труд. Так как же можно вопить? Есть театры, в которых билеты стоят от 2 до 50 рублей. И при этом у них полные залы. Сделайте 50 мест по 150 рублей. Например, на Малой сцене Театра им. А.Пушкина идет спектакль “Пизанская башня”. Как играют артисты! Я не видел раньше, чтобы Алентова так великолепно играла. На спектакль не попасть. При этом билеты стоят по 75 рублей, а артисты получают копейки. Это что за безобразие? Она же здоровье свое оставляет на каждом спектакле! Она любит эту профессию, и поэтому можно эксплуатировать эту любовь? Это безнравственно, неправильно. А есть артисты, которые должны приплачивать за то, что выходят на сцену. Так они просто не будут выходить. Жестоко? Да. Но менее жестоко, чем уравнивать. Обмана меньше, а значит, лучше… Вообще жить можно, если во что-то искренне веришь. Искренне! Мы все время думаем, что переживаем тяжелый период. А мы живем. Надо забыть про тяжелые и легкие периоды. Это жизнь. Любить свое дело – уже счастье. А если любишь – обязательно получится.
Ирина ГРИГОРЬЕВА
Фото Бориса МУСКЕВИЧА
Выбор читателей
Комментарии