«Лакированной» литературе об армии никто не поверит. Иван ПАНКЕЕВ

Наш собеседник – Иван ПАНКЕЕВ, член – корреспондент Российской академии естественных наук, доцент МГУ им. М.В. Ломоносова, кандидат филологических наук, член Союза писателей, член Союза журналистов.

Телезрители знают его как постоянного ведущего передач «Книжная лавка» и «Книжный мир», радиослушатели – по передаче «Моя библиотека», читатели – по таким многократно переиздававшимся бестселлерам, как «От крестин и до поминок», «Тайны русских суеверий», «Русские народные праздники», «Полная энциклопедия быта русского народа» и другим. Всего он выпустил около ста книг. Среди них и книги об армии, что неудивительно, поскольку Иван Панкеев 3 года служил в морских частях Пограничных войск, затем окончил знаменитые Высшие офицерские курсы «Выстрел». Майор запаса.

– Иван Алексеевич, прежде всего – о самом термине «военно-патриотическая литература». Существует ли она сейчас и что вкладывать в это понятие?

– Еще лет десять назад я ответил бы на ваш вопрос просто: «Термин этот давно устоялся и нет никакого резона от него отказываться». Но, кажется, надо признать, что сам термин останется достоянием истории, а если и вернется в широкий обиход, то не скоро. Но термины терминами, а литература – литературой. На мой взгляд, она приемлет только одно деление – на хорошую и плохую.

– Какие произведения последнего времени вам запомнились?

– Второстепенным книгам не хочу делать рекламу, а романов и повестей, посвященных именно армейской теме, пока не вижу. И в этом нет никакой трагедии. Талантливые вещи создают долго. Было время – говорили и писали о прозе Проханова, Поволяева, Черкашина, Полякова, Терехова, Тарасова, Сафонова, Алексеевич… Но тогда и ситуация другая была. Мне кажется, нужен талант Толстого, чтобы написать о чеченской войне именно так, как она требует того. И потом издатель сейчас печатает то, что приносит быстрые деньги. А военно-патриотическая литература не в этом ряду, она изначально не коммерческая. И потому рынок – не показатель.

– В свое время сильный общественный резонанс вызвали «Сто дней до приказа» Юрия Полякова и «Стройбат» Сергея Каледина. Интерес к ним подогревался тем, что был определенный запрет. Сейчас ограничений нет, но нет и ярких произведений. Появится ли, на ваш взгляд, в ближайшее время в литературе запоминающийся образ военного человека?

– Что касается упомянутых вами авторов, то их произведения – знак времени. Интерес был не столько к теме, сколько к ситуации. А что касается самого вопроса, то необходимо время, чтобы осознать происходящее. Быков вон когда создал своего Сотникова, а по сей день страшно, когда перечитываешь.

Для вас важно – будет это военный человек или нет? Для меня важно – будет это личность или нет. Может быть, такой образ, о котором вы говорите, уже создан, может, эта рукопись лежит в столе. Может, кто-то нашел его в книгах Бушкова и Доценко. Но я-то о другом говорю – о культуре чувств, о душе. Пролить море крови, застрелить сто человек и выйти победителем – это яркость фантазии, а не яркость образа.

Сейчас достаточно много документальной, публицистической литературы о военных – может быть, из нее и вырастет художественный образ. А пока, увы, в моде остается «уводящая литература».

– Что вы имеете в виду?

– Книжки о «красивой жизни». При таком чтении психика отдыхает. Что касается военно-патриотической литературы, то она и раньше привлекала прежде всего романтикой службы, мужественным, сильным, красивым героем. Посудите сами, кто сейчас поверит в армейскую романтику – солдатские матери, сами призывники? Соответственно «розовой» литературе об армии никто не поверит, а отражающую реальное положение вещей вряд ли станут читать запоем.

Современная армия обязательно найдет свое выражение в мощной прозе. Сейчас – время событий, а за ним последует время осмысления. И вот тогда, я уверен, произойдет новый всплеск в литературе вообще, и в патриотической литературе в частности. Но, повторю, вряд ли это произойдет в ближайшие год-два.

– Почему патриотической литературы сейчас выходит меньше, чем детективов и фантастики?

– Я бы не стал так утверждать. Разве романы Дмитрия Балашова не патриотичны? Или повести Валентина Распутина не вызывают любовь к России? Полагаю, что любая серьезная, истинно художественная вещь о родной природе, об истории, да к тому же написанная добротным русским языком – уже патриотическая.

Другое дело, что уже больше десяти лет нам навязывают чужеродное и растворяют нас в чужеродном. Это касается и экономики, и литературы. Мы вдруг с ужасом осознали, что привыкли жить на привозных продуктах и разучились производить свои.

Я не против зарубежных вещей, если они не вытесняют наше производство. Но я против, когда навязывают силой, заставляют. И против, когда подменяют понятия. Стоит сказать что-то в защиту армии, и сразу ярлык – милитарист.

Да не милитарист я, а обычный гражданин, который исправно платит налоги и хочет быть уверенным, что моя армия меня защитит. И не шовинист я, а человек, который хочет, чтобы мне в моей стране было удобно жить и работать. Заметьте – именно работать! Ни в Англии, ни в Германии, ни во Франции, ни в Бельгии, даже в крохотном Люксембурге не доводилось мне встречать людей, которые не гордились бы чем-либо, что производят только они, что есть только у них. А через это – и своей страной. И уж точно никто из них не согласится на засилье иноземного.

Когда я служил еще в 70-е годы на советско-китайской границе, знал, что я защищаю. Разве не больно задавать себе вопрос: а где то, что я защищал? Я ничего не собираюсь вычеркивать из жизни, которую Бог одну мне и дал, я был тогда молод и счастлив. Но травма-то осталась. А что должны ответить себе и своим детям парни, прошедшие Афганистан и Чечню? Они ставят вопрос по-другому: кто за это ответит? Точно так же будет поставлен и вопрос о патриотизме – кто размывал, разрушал это понятие, это чувство? И поднимет этот вопрос в первую очередь патриотическая литература, которая сейчас вынужденно эмигрировала в публицистику.

– Вы сказали об «эмиграции в публицистику», но многие ваши книги рецензенты в один голос называют как раз патриотическими…

– Я и сам так считаю. Проще работать над романом или повестью, чем месяцами копаться в архивах, выверять каждую дату, каждое имя. Знаю по себе. Но, выпустив книги стихов и прозы, все же вернулся к познавательно-образовательной литературе о русском народе. Потому что именно это сейчас кажется мне более важным. И то, что книга в течение года выходит пятью-шестью изданиями, говорит само за себя.

В последнее время стараюсь возродить забытые имена – например, в «Обычаях и традициях русского народа», в двухтомной «Полной энциклопедии быта русского народа», в серии «Русский дух» впервые достаточно полно напечатаны с прошлого века замалчиваемые прекраснейшие наши отечественные корифеи – Бурцев, Кашинский, Попов, Снегирев, Терещенко, Шеин… Этим зачитывались Толстой, Чехов, Бунин, некоторыми книгами – Пушкин. И сто лет они были недоступны нам. Патриотично это? Безусловно! Я человек не тщеславный, и для меня совершенно не важно – есть там моя скромная фамилия или ее нет, но очень важно, чтобы такие книги выходили. Да, это не военно-патриотическая литература в чистом виде. Но разве и у военного человека она не пробуждает гордость от сознания, к какому великому, самобытному народу мы принадлежим?

– В одной из своих статей вы предсказали, что в нашу литературу мощным потоком войдет афганская тематика. Так и произошло. Почему же о чеченской войне так мало произведений?

– Сейчас в фаворе журналистика. К сожалению, к современной литературе это тоже относится – она взяла на вооружение журнализм как метод. Но журналистика – это горизонталь, а настоящая литература – вертикаль. Копать глубокий колодец всегда труднее, чем пропалывать грядку. Но зато к колодцу потом десятилетиями все с ведрами ходят.

К сожалению, «горячих точек» у нас было и остается так много, что, если бы литература реагировала на все только как на ситуацию, она ничем бы не отличалась от сиюминутной журналистики. К тому же думаю, что Афганистан и Чечню сравнивать не совсем корректно. В первом случае все происходило с нашими людьми, но все же за пределами страны. И потом, мы очень мало знали о тех событиях и потому старались почерпнуть как можно больше из книг очевидцев. Другое дело, когда кровь льется в самой стране. И льется так часто и много.

Помните шквал публикаций после событий на Даманском? А сколько таких событий сейчас? Весь ужас в том, что мы привыкли к стрельбе, к убийствам, к насилию и уже начинаем привыкать к боли. Жизнь оказалась страшнее и сложнее, чем то, что может вообразить писатель. И потом, так ли много писателей знают те же чеченские события изнутри, как, например, Николай Иванов, на долю которого выпали и Афганистан, и Чечня? Единицы. В такой ситуации возможны только промежуточные произведения, на выпуск которых значительный писатель вряд ли согласится.

– Вы не считаете годы, проведенные во флоте, а потом и на офицерских курсах, потерянным временем?

– Если бы это было так, мы бы сейчас не говорили об этой теме. И уж тем более, я не писал бы об этом диссертацию и книги. Когда перечитываю дневники и письма той поры, вижу, что было трудно. Не скажу, что три года на корабле – это рай. Но я многое, о чем и не подозревал, открыл в себе и в товарищах. С меня очень строго спрашивали, иногда иронизировали, но никогда не унижали. Граница и корабль очень многое дали мне и в профессиональном плане – наблюдения, характер, обязательность. Я благодарен судьбе, что служил именно в морских частях погранвойск, именно на Дальнем Востоке, именно на моем корабле. И потом мы еще лет пять с ребятами переписывались и ездили в гости друг к другу, а с некоторыми дружу и по сей день, вот уже двадцать лет. Разве это было бы возможно при «потерянных годах»? Годы службы я воспринимаю как жизненные университеты.

Что касается офицерских курсов, то это несколько другое. Это была группа писателей, которые изучали армию, технику, вооружение, потому что писали об этом. Я по сей день храню оставленные нам на память фуражку, плащ-палатку и планшет.

Беседу вел Леонид ГОРОВОЙ