Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия!

Стоит только задуматься над первыми фразами, посвященными этому городу, как память услужливо предлагает использовать вечные строки Гоголя, Пушкина, Блока, Ахматовой. И вот уж невозможно ни слова своего сказать – все бессильно перед их гениальным видением. И дерзкий замысел Петра, три сотни лет назад начавшего здесь историю России как бы с чистого листа, сразу с витиеватой и роскошной заглавной буквы, предстает мистическим знаком, неразгаданной тайной.

Нынешние подростки, хорошо ориентирующиеся в виртуальных мирах интернета, пишут в своих сочинениях:

«…Железно-серые стены – только внешний облик Петербурга. Его сияние и блеск шпилей тоже только внешний облик города. Все это – ложь. Истина Петербурга – только то, что заставляет человека дрожать в восторге, в восхищении перед величием и красотой города сказок, туманов, призраков». Это – из работы Татьяны Герасимович. А вот другое: «…Неразгаданный и непостижимый, блистательный и серый, таинственный и лучезарный, он навсегда останется загадкой для каждого. Он поднимает человека до небывалых высот духа, заставляя задуматься о вечном и истинном при виде ангела, взирающего на мир с Александровской колонны, о мимолетном и суетном при свете тысячи фонарей и огней, о смысле жизни, когда вглядываешься в глубину вод рек и видишь отражение глаз, «тонешь» в пучине собственных переживаний, волнений и воспоминаний, которые всегда окутывают человека при встрече с Петербургом, в момент искренности, исповеди перед городом». Это – Антонина Киселева. Можно цитировать еще и еще. Каждый год в мае к очередному дню рождения города дети пишут о своем понимании его особенностей. В стихах и прозе. Рисуют. Кроме Петербурга великих – царей, министров, ученых, поэтов, всегда был, есть и будет Петербург юных. Великий город школьников и студентов, куда везли, по традиции, учиться способных детей со всей России. И если история Петербурга царственного, революционного, потом Ленинграда – трудового, боевого и блокадного – написана и отражена в музейных экспозициях весьма подробно, история петербургской школы еще не составлена полностью. Есть отличные знатоки отдельных ее периодов. Есть разрозненные музеи, посвященные разным учебным заведениям. И не журналистская это задача – связывать их в единую цепь, выстраивать в ряд блистательные педагогические идеи, здесь родившиеся. Можно попытаться лишь пунктирно проследить тот короткий отрезок, который выпал на наш век. Отметить хотя бы некоторые взлеты, свидетелями которых посчастливилось быть. Прибавить чисто личные впечатления.

В момент искренности

Личное начинается с шестидесятых годов прошлого века, когда журналистская командировка впервые привела меня в Ленинград. В шумящем свежей зеленью Михайловском саду я невольно обратила внимание на резвого нарушителя. Мальчишка лет десяти, весьма небрежно одетый, шагал напрямую по газону, что делать категорически запрещалось, и поразительно чисто насвистывал… Седьмую симфонию Шостаковича – ту самую, знаменитую, блокадную. Не знаю, учился ли он в музыкальной школе, пел ли в хоре или просто только слышал знакомую мелодию по радио, но этот образ – уличный нарушитель, с профессиональной точностью насвистывающий симфонию, с тех пор стал для меня образом рядового ленинградского школьника.

А ленинградский учитель – даже, видимо, петербургский, получивший образование здесь и много потрудившийся еще до революции, – Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Герой документального повествования Г. Белых и Л. Пантелеева «Республика ШКИД». Директор школы социально-индивидуального воспитания имени Ф.М.Достоевского, где «в лице босяков» решались те же педагогические задачи, что и на Украине у Макаренко. Самым важным, что я знала про этого учителя, был эпизод с воровством махорки, когда, простив против всяких правил провинившихся ребят, он заплакал вместе с ними от избытка чувств. Была в этих слезах человечность, которая выше всяких методик, технологий, педагогических приемов. Когда никакие формальности не существуют, когда душу воспитывает душа.

Остальное со временем забылось. Только теперь, познакомившись в музее РГПУ имени А.А.Герцена с директором его Екатериной Матвеевной Колосовой, я вдруг нашла в ней горячую поклонницу Викниксора. Она сохранила и газету со статьей Татьяны Яковлевой, и многие другие материалы, напоминающие о горячих и рискованных дискуссиях 30-х годов. Сам Макаренко, прочитав в 1927 году книгу Белых и Пантелеева, писал, что «… эта книга есть добросовестно нарисованная картина педагогической неудачи, …отразившая полное бессилие заведующего школой… перед небольшой группой сравнительно легких, способных ребят». Он и правда не выполнял поставленные обществом задачи, как того требовало время. Не перековывал, не перевоспитывал беспризорников. Он стремился раскрывать их способности, будить добрые чувства, воспитывать человеческое достоинство. Уйдя из ШКИДы, продолжал работать с детьми. Был директором школы, учителем литературы, писал статьи, составлял методические пособия. «Мы не знали учебника, – вспоминает об уроках Виктора Николаевича одна из его учениц в 233-й женской школе первых послевоенных лет. – У нас были свои таблицы, считалки, запоминалки. Работа над русским языком была неразрывно связана с заданиями по литературе. В тексте изучаемого произведения («Дубровский», «Капитанская дочка», «Тарас Бульба») надо было найти слова и предложения, подкрепляющие то или иное правило грамматики. По этим же текстам мы писали диктанты, составленные В.Н. На эти темы учитель задавал нам изложения на строго установленное количество страниц. Таким образом, мы жили в атмосфере литературных образов и ситуаций… С путеводителем в руках В.Н. водил нас по красивейшим местам нашего города. На выпускном вечере, посвященном окончанию семи классов, В.Н. произнес одухотворенную речь. Особенно запомнились его слова: «Всю жизнь пойте своим голосом!» Сам он никогда себе не изменял. И в этом, кроме характера, проявилась истинно петербургская культура, которая способна противостоять всякой вульгарщине, любому натиску временщиков – от педагогики или от идеологии».

Виктор Николаевич много учился. Ему довелось общаться с личностями крупными, классиками, основоположниками. Теперь в музее они тоже оказались рядом. В руках Екатерины Матвеевны оживают старинные портреты, и одухотворенные лица «отцов российского образования» И.И.Бецкого, К.Д.Ушинского, Н.И.Пирогова словно бы приближаются, спускаясь с исторических постаментов. Но музей РГПУ ведет отсчет времени с эпохи Екатерины II. Где же школы самые первые, петровские?

Прихоти жены его

Мне помогает сориентироваться Александр Николаевич Шевелев, молодой докторант, доцент кафедры истории педагогики Университета педагогического мастерства. О первых петровских школах он говорит как о школах иностранных. Их открывали немцы. Да и могло ли быть иначе, если здесь у нас «окно в Европу»? Пожалуй, собственное лицо петербургская школа начинает приобретать именно с И.И.Бецкого, открывшего с благословения Екатерины II Воспитательный дом и Смольный институт. Затем в течение двух веков на ниве образования многое начиналось здесь «впервые в России». По данным А.Н.Шевелева, здесь родилось женское образование и первая в стране учительская семинария. Первый учительский институт и первое Педагогическое общество… Столица России была столицей просвещения. А.Н.Шевелев с особым интересом изучает век ХIХ, увлеченно анализирует количественные данные, статистику и организацию школьного дела. Чисто педагогические идеи интересуют его меньше. А я все возвращаюсь мысленно к цитатам из Бецкого: «Корень всему злу и добру – воспитание. Век злонравен, а люди должны быть добродетельны». Выпускник кадетского корпуса в Копенгагене, изучивший европейский опыт устройства воспитательных учреждений, он мечтает вырастить «новую породу отцов и матерей». Причем, по его мнению, задача эта не под силу обществу. Нужны «детские питомники», изолированные от окружающей среды. В эпоху, когда школа и розги были синонимами и в России, и в Европе, Бецкой считает, что в учебных заведениях должна царить атмосфера взаимной христианской любви, воспитывающая детей добрыми примерами. В Уставе Воспитательного дома записано: «…навсегда ввести в сей дом неподвижный закон и строго утвердить, никогда и ни за что не бить детей». При этом учение не занимало центрального места. Учить предполагалось «по склонности и охоте», «без утомления», приводить детей к учению следовало «как в приятное и украшенное цветами поле».

Ближайшей по времени единомышленницей Бецкого оказывается супруга Павла I, императрица Мария Федоровна, принцесса Вюртембергская. Вот уж кто оставил после себя целое ведомство, прославившее имя основательницы и самоотверженных уникальных педагогов, составляющих теперь целую плеяду! Она не только опекает сирот, стариков и нищих. В 1806 году у нее на даче открыто «училище глухонемых» – первое специальное учебное заведение для детей-инвалидов в России. Оно считалось опытным, состояло сначала из четырех, затем – из 9 детей. Занимался с ними по французской мимической системе ксендз А.Сигизмунд, окончивший курсы в Вене. Он научил этих детей читать, писать и даже произносить некоторые слова. С этого дачного эксперимента началась отечественная система образования для детей-инвалидов, которая демонстрировала до недавнего времени результаты поразительные.

Само здание, где размещается сейчас РГПУ имени А.А.Герцена, попало в распоряжение системы образования тоже с легкой руки императрицы. Указом Павла I для удовлетворения «прихоти» жены его, Марии Федоровны, для Санкт-Петербургского воспитательного дома был приобретен за 300 тысяч рублей дворец графа К.Г.Разумовского.

Прочитаешь такое – «прихоти жены его», и приоткроется у истории – чопорной дамы в париках и пышных юбках – домашнее, человеческое лицо. Без грима и накладных ресниц. Оно всегда интереснее официального, потому что приоткрывает порою личные, чисто семейные мотивы великих деяний. Общественные предпосылки для создания знаменитого Царскосельского лицея известны больше, чем, скажем, то обстоятельство, что в царской семье подрастали великие князья. Учить их дома казалось старомодным. Обсуждались перспективы получения образования в достойном учебном заведении. Так возникла идея закрытого лицея для воспитания государственной элиты европейского уровня. Великих князей, как известно, учить там не стали, зато Россия получила Пушкина, Горчакова, Дельвига, Кюхельбекера… Это – только первый выпуск. А.Н.Шевелев в своих работах подчеркивает, что лицей – впоследствии Александровский – просуществовал 107 лет, сделал 74 выпуска, подготовив более 2 тысяч выпускников. Почти половина видных государственных деятелей империи – министров, сенаторов, членов государственного совета – учились здесь.

Говорят, и знаменитая теперь на весь мир 239-я математическая стала приобретать в шестидесятых годах прошлого века «неповторимый облик» благодаря тому, что видным ленинградским математикам, обеспечившим выход человека в космос, хотелось учить собственных детей в достойной школе. Директор Ленинградского отделения математического института АН Г.И.Петрошень лично участвовал в обсуждении и школьных программ, и материального обеспечения. Его сын шел в 9-й класс. Участие академического института в жизни школы было тогда большой новостью. «Хрущевской одиннадцатилетке» математики придумали профиль «операторы ЭВМ». Специализация быстро устарела, а стремление дать детям приличное образование осталось. Оно вполне совпадало с интересами государства, которому постоянно нужно было развивать «оборонку». Не случайно именно математики еще до Великой Отечественной войны провели в Ленинграде первую в стране школьную олимпиаду. Выявляя одаренных ребят, они старались не потерять их, поддержать интерес и высокий темп развития.

Мы – за прекрасное!

В 239-й, где мне приходилось бывать в разные периоды, многое менялось. Замечательными оставались только ученики. Помню, когда специализированных школ было мало, записываться сюда приходили ребята со всех концов города. В дни регистрации желающих выстраивались длиннющие очереди. Я спросила мальчика, зачем стоит он в конце такого длинного хвоста. «За образованием!» – ответил подросток с некоторым вызовом. Трудно работать с детьми, которые не хотят учиться. Учить талантливых, нацеленных на знания, как известно, не легче. Я благодарна 239-й за то, что она подарила мне знакомство со многими выдающимися педагогами. Они собрались здесь в шестидесятых прежде всего из-за интересных учеников. В.В.Бакрылов, И.И.Славина, А.А.Окунев… и, конечно, В.И.Рыжик. Своего рода Викниксор для математически одаренных детей. С первых шагов на педагогическом поприще он был абсолютно независим, не вписывался ни в какую систему, плеяду, когорту. Глубокая внутренняя культура, приобретенная не столько в семье, сколько в библиотеках, музеях, в общении с крупными математиками, никогда не позволяла ему, как теперь говорят, «прогибаться», приспосабливаться к требованиям очередного начальства. Энциклопедически образованный, математически точный, он на многие годы стал для меня, как для многих его учеников, камертоном, по которому настраивается внутренний мир человека на достойное существование в самых невыносимых обстоятельствах. Но это – уж очень личное. А бурный расцвет математических школ – явление общественное, связанное еще и с хрущевской оттепелью.

Оживление, вызванное ослаблением идеологического пресса, чувствовалось всюду. Вернулась на полки еще не вся, но уже значительная часть русской литературы. Имена Ф. Достоевского, М. Цветаевой, А. Ахматовой стали встречаться в работах старшеклассников. Среди моих московских знакомых появились люди, готовые переночевать на вокзале, но посмотреть премьеру «у Товстоногова». На один вечер ехали в Ленинград не только к Г.А.Товстоногову, но и в ТЮЗ, к З.Я.Корогодскому. Молодой Тараторкин блистательно сыграл лейтенанта Шмидта в спектакле «После казни прошу…» И совершенно замечательным явлением была работа делегатского собрания в ТЮЗе. Делегаты – ребята из разных школ, любящие театр, собирались здесь постоянно, писали рецензии в стихах и прозе, сочиняли капустники, выпускали газеты, часами бродили вместе по городу.

Кстати, как раз в ТЮЗе на одном из роскошных закулисных праздников я впервые увидела вживую, что такое «коммунарская методика» Игоря Петровича Иванова. Коммунарство – явление поначалу чисто ленинградское – расселилось тогда уже по всей стране. В Ленинграде от Иванова, полностью ушедшего в пединститут, откололась Фрунзенская коммуна, которой продолжала руководить Фаина Яковлевлена Шапиро. Мы с ней дружили, часто встречались. Она охотно рассказывала – всегда с неподражаемым юмором! – об очередном лагерном сборе. И уже без юмора – о том, какие удивительные отношения сложились в результате между ребятами, кому теперь будет особенно трудно в казенной школе, кого придется поддерживать. Самого Игоря Петровича видеть в работе с ребятами мне уже не посчастливилось. А Фаина Яковлевна любила и умела создавать на лагерных сборах ситуации, которые вынуждали ребят идти на конфликт со взрослыми, «брать власть». А потом звать «в друзья» все тех же взрослых. И как именно следовало вести себя взрослым, как поступить, чтобы события развивались именно таким образом, знала всегда «Ф.Я.» Интуитивно. Ничего не умея объяснить, «разложить по полочкам». Сама так увлекалась этой большой, умной игрой, что уже и не играла, а по-настоящему жила ею.

Вспоминая недавно о своей коммунарской юности, две Тани – Киркина и Ионичева, теперь известные в городе учительницы русского языка и литературы, говорили, что это была альтернатива школьной казенщине и скуке, своеобразное диссидентство. Атмосфера взаимного доверия, понимания делала их всех счастливыми.

Под напором общего оживления школа тоже менялась. Она открывалась влиянию среды. Стали популярными клубы интересных встреч. Мощное движение «красных следопытов», тоже, кстати, родившееся в Ленинграде, привело к ребятам и ветеранов войны, и людей, прошедших сталинские лагеря. До сих пор помнят некоторые ленинградцы цикл передач «Мы – за прекрасное», который вела на радио Нина Николаевна Паперная. Передачи готовились с участием детей.

Им поручалось узнать о композиторе, писателе, художнике как можно больше, собирая материал в своем районе, а то и в собственном доме. Как говорит теперь Ольга Прутт, заместитель директора по эстетическому воспитанию школы № 235, а тогда – одна из первых участниц передач, это были совершенно потрясающие новые знания. Полученные от людей, живущих рядом, они по-новому открывали детям историю. «Представляете, я, девочка из коммуналки, попадаю в гости к знаменитой оперной певице, знавшей Блока. Картины, книги, мебель, манера разговаривать – все было откровением, дух захватывало от одной этой атмосферы». И когда закончился цикл передач, а расставаться с добытыми материалами и друг с другом уже не хотелось, поиск пошел дальше. В итоге музей «А музы не молчали», который создали они уже под руководством Е.А.Линда, получился неожиданным, необычным. По сути, он посвящен духовному подвигу ленинградской интеллигенции в годы Великой Отечественной войны. Нигде в мире до сих пор нет ничего подобного.

Удивительно ли, что и в физматшколах тех лет рядом с математикой расцветали литературные клубы, театры. Дети, способные к точным наукам, оказывались талантливыми во всем. Они интересно жили в своих летних лагерях труда и отдыха, где расцветало самоуправление, побеждали в туристских эстафетах, писали хорошие стихи. Так что на традиционных встречах выпускников, а они очень многолюдны теперь, к сожалению, и в Америке, и в Германии – всегда оказывается немало психологов, журналистов, актеров.

Будто в чем-то виновата…

Воспитанные в такой атмосфере, они становились потом, в годы «застоя», диссидентами, занимались «самиздатом», уезжали из страны. К счастью, в 80-х уже не сажали в тюрьмы так безоглядно, как в 37-м или 48-м. Корогодский был уволен, но остался на свободе. И вскоре создал свой «театр поколений». Одна из воспитанниц Фаины Яковлевны Шапиро сказала папе – секретарю райкома партии, что с ним разговаривать неинтересно и не о чем. Другое дело – у них в «пионерской», где хозяйничали тогда коммунары. Там, по словам девочки, можно открыто поговорить хоть о Сахарове, хоть о Солженицыне. Папа расценил это как идеологическую диверсию, а возможно, и распространение «самиздата». На самом деле Фаина Яковлевна, участница войны и свидетельница многих расправ КГБ, просто не могла позволить ни себе, ни детям ничего подобного. Пришлось оправдываться, срочно увольняться. Ушел из 239-й Валерий Рыжик. Работая в обычной школе, он начал, однако, писать учебники, двигаясь к кандидатской диссертации.

Отвечая недавно на мой вопрос о Петербурге и петербургской школе, он сказал, что сравнивать ему лично не с чем, поэтому он не знает, что такое петербургская школа. Но есть ощущение, будто этот город все время к чему-то обязывает… Кажется, я понимаю, о чем он. Мне, как человеку провинциальному, поначалу было очень трудно привыкать к жизни в здешней атмосфере. Серый гранит набережных, горделивый шпиль Петропавловки, холодный «кумир на бронзовом коне» постоянно напоминали о декабристах, петрашевцах, противостояниях, революциях, словно требуя и от меня какого-то подвига. И вдруг, открыв на днях стихи Нины Фрейман, девочки-подростка, читаю:

Островерхий, острокрыший,

Сероглазый, угловатый,

Петербург мне в сердце дышит,

Неужели это чувство распространено так широко? Не оно ли с годами переплавляется в активную гражданственность? Случайно ли, что ученик Рыжика, тоже учитель, Михаил Иванов, уйдя из 239-й, вскоре начинает разрабатывать вместе с Жоресом Ивановичем Алферовым идею новой школы, вписанной в Физико-технический институт, независимой от Министерства образования и тем более – от городского комитета. Проекты вынашивались несколько лет. «Пробивались» в самых разных кабинетах, пока Виктор Степанович Черномырдин, будучи премьером, в ответ на личную просьбу Алферова не выделил деньги на строительство здания из своего фонда. Строительство закончилось в 1999 году. Сама школа начала работать еще в 1988-м, арендуя чужие помещения. В тот год в девятый класс пошел младший сын Алферова, Ваня. Опять «прихоти жены его»? Как видим, в конце века двадцатого для серьезных людей образцом служит уже не Царскосельский лицей, не широкая гуманитарная подготовка, а все-таки физико-математическая. Правда, Жорес Иванович заботился прежде всего о кадрах для своей науки. Отсюда специализация. Но языки, литература, история в новом лицее занимают очень важное место. Много радости приносят театр, туристский клуб, бассейн. А основной идеей учебного заведения считается постоянное общение – на уроках, во время лабораторных занятий, в лектории да, наконец, просто на лестницах – со студентами и научными сотрудниками Физико-технического института. Широко известно, как высоко ценят подростки мнение ровесников и людей, близких по возрасту, как легко перенимают у них знания, подражают. Потому новая школа так и устроена: старшеклассники на третьем этаже, а выше – студенты и ученые.

Я видела, как осматривались здесь семиклассники, допущенные на отборочный конкурс для поступления в первый-восьмой. Мурлыкая что-то себе под нос, расхаживал среди них седой и веселый Валерий Рыжик. Мы вместе наблюдали, как завораживают новичков виражи этажей: здание построено по индивидуальному проекту.

Другие лица

Не все потеряно, пока есть такие дети. Пока они умеют так мыслить и чувствовать, пока пишут о своем городе такие прекрасные стихи и сочинения. Все отрывки из их работ о Петербурге (кроме стихов Нины Фрейман) взяты из последней книжки И.А.Мухиной и Т.Я.Ереминой «Мастерские по литературе: интеграция инновационного и традиционного опыта». Авторы – мама и дочка. Мама – заслуженный учитель школы РФ, кандидат наук, доцент УПМ. Дочка пока еще не заслуженная, но очень интересная учительница. Обе, что называется, «по уши» увлечены идеями «Нового образования ЖФЕН», с которым петербуржцы познакомились впервые во Франции больше 10 лет назад. И открыли в нем «прекрасные черты» педагогических идей Ж.Ж.Руссо, Л.Н.Толстого, всегда мечтавших о школе, которая отвечала бы на вопросы детей, а не наоборот. Во многих европейских странах это движение существует сейчас как альтернатива формализованной школе. Наших учителей оно обогатило новыми алгоритмами урока, отточенными технологиями, которые вызывают общий творческий подъем.

«Но технологии – только инструмент, главное – философия, внутренняя позиция учителя!» – повторяют как заклинание первопроходцы – словесница Инна Алексеевна Мухина и математик Анатолий Арсеньевич Окунев. А внутреннюю позицию менять чрезвычайно трудно. Мало кто из учителей способен всерьез отказаться от авторитарного наставничества, стать сотоварищем по совместному творчеству для ребенка. Вспомним хотя бы «педагогику сотрудничества». Петербуржцы сразу внесли в международную копилку Нового образования много своего, такого, чему рады теперь поучиться и датчане, и швейцарцы, и французы.

«Майские жуки» и новый полет

На фоне яркого увлечения новым не особенно бросается в глаза другая тенденция: в Петербурге готовятся к открытию сразу нескольких небольших музеев, посвященных истории крупнейших школ. И пока это движение больше общественное, чем педагогическое. Музей, который может послужить единственным готовым образцом, создан не учителями, а выпускниками. Воспитанниками гимназии Карла Мая, в том числе Д.С.Лихачевым. Во многом благодаря Дмитрию Сергеевичу вспыхнул вокруг знаменитого учебного заведения острый общественный интерес. Сложилась целая галерея портретов знаменитых выпускников, которая теперь впечатляет необыкновенно. Музей открылся в 1995 году. Вышедший к тому времени на свою инженерскую пенсию выпускник послевоенных лет Никита Владимирович Благово взялся за музейное дело с любовью, какую не у всякого профессионала обнаруживаешь. Но рассказ его составлен так, словно сам он учился здесь не с 1944 года, когда учебное заведение называлось уже школой № 5, а в позапрошлом веке. Это с ним, мальчишкой, каждый день здоровался за руку на широкой гимназической лестнице незабвенный Карл Иванович. И – не подавал руки, если мальчик провинился накануне. Страшное наказание! Педагогическая система представлена в музее настолько грамотно и выразительно, что уходишь отсюда с ощущением, будто прослушал лекцию выдающегося воспитателя.

К сожалению, ученики и учителя школы № 5 сюда никогда не приходят. Никак не поддерживает музей финансово районная администрация. Он существует сейчас исключительно благодаря доброй воле нынешнего хозяина здания, директора Института информатики Р.М.Юсупова.

А фонды все пополняются. Нынешней зимой появился очередной печальный экспонат – последняя фотография Б.Ф.Януса. Первая хранится здесь с самого начала. Во все глаза преданно смотрят прямо в объектив бравые семиклассники 1926 года. Среди них – староста (тогда он назывался «учетчик») Боря Янус. Как полагалось, он сразу завел специальную тетрадь учета. С тех пор вел ее почти восемь десятилетий. В прошлом году староста сказал хранителю музея: я остался совсем один. А нынешней зимой не стало и самого летописца.

Но продолжаются в Петербурге встречи других одноклассников. Сложился клуб выпускников 239-й. Недавно они учредили специальный фонд, чтобы помогать своим учителям, попавшим в беду. Разыскивают их, поддерживают. Открывает музей не менее знаменитая, чем 239-я, «тридцатка» – школа № 30. Вокруг него тоже собираются выпускники, которые много чего могут сделать.