Конец аукциона?

Я стоял, тупо разглядывая висевшую на стене карту моей страны, и плакал. “Никогда, никогда, ее никогда уже больше не соберут…” Собравшиеся вокруг близкие, еще плохо понимая, в чем дело, пытались утешить меня. “Незачем так расстраиваться. Все еще образуется. Подумаешь, какой-то договор, – говорили они. – Мало ли их было за последние годы. Вот увидишь, через две недели, в крайнем случае через два-три месяца все снова объединятся, а через год об этой глупой бумажке никто и не вспомнит”.

Через две недели первый и последний президент СССР подал в отставку, а его должность была упразднена. Новорожденные государства стремительно разбегались в разные стороны, оставляя России только долги. А через год… Через год люди уже выживали на стремительно сократившуюся зарплату и доверчиво учились делить бесхозную собственность исчезнувшего государства.
И все-таки кое-что до поры до времени оставалось единым. Земля. Ее по-прежнему распахивали, убирали, засаживали, застраивали, защищали, иногда разоряли и выжигали. Но никому из работавших на ней не приходила в голову мысль о каком-то “коренном переустройстве отношений собственности”. Да и кто в России мог считать землю собственностью? Даже о пресловутых шести сотках владельцы привычно говорили: “Мой сад. Мой огород. Мой участок”. А “моя земля”? Эти слова русский человек по привычке все еще относил к стране, в которой он жил. Летел на самолете, ехал на поезде, на машине, шел пешком, поглядывал вокруг и незаметно про себя верил: “моя”. И не потому, что принадлежит ему лично. А потому, что “наша”, родная, родившая и выкормившая нас… Наша Родина.
Десять лет назад распад Советского Союза широко обсуждался в прессе, а дата 10 декабря 1991 года сразу вошла в учебники истории. 25 января 2001 г. тоже когда-нибудь окажется там. Как и 21 марта того же года. В эти дни голосование в Думе решало участь российской земли. Будет ли она по-прежнему принадлежать стране и народу, испокон веков живущему в ней, останется ли нашей единой и единственной матерью или станет чьей-то “собственностью”, горстью бездушных и безликих участков, чьи хозяева будут “вправе использовать по своему усмотрению все, что находится над и под их поверхностью”. Не что-то конкретное, а “все”!
Многие современные экономисты давно призывают нас не относиться к земельному вопросу “слишком эмоционально”. “Судите с точки зрения хозяйственной эффективности”, – говорят они. Но разве окончательная формула этой эффективности уже найдена в какой-то стране? Да если бы это было и так, разве она не оказалась бы ложной для других стран, где живут и хозяйствуют другие народы? И кто в конце концов доказал, что продажа земли за смехотворную цену (в Саратовской области за гектар дают 10 долларов) повысит ее эффективность?
Так что автор и горячий защитник “торгового” законопроекта, депутат Павел Крашенинников был не оригинален. Даже в своей последней речи он продолжал настаивать, что его закон вовсе не открывает процесса распродажи и приватизации земли, а “всего лишь наделяет существующего собственника правами – продавать, дарить, завещать, отдавать в залог, в аренду и т.д.”. Бог ему судья. Ему и средствам массовой информации, промолчавшим о его законе.
Против него и в первый, и во второй решающий раз проголосовали чуть больше 120 человек “из левых фракций”. Уверен, потомки в первую очередь вспомнят их имена, а не партийную принадлежность. Кем бы они ни были, они ушли в историю вслед за теми, кто защищал русскую землю в 1941-м, 1914-м, 1856-м, 1812-м, 1613-м, 1380-м, 1242-м… За теми в высшей степени практичными крепостными крестьянами декабриста Якушкина, которые в ответ на его предложение безземельной личной свободы, усмехнувшись, сказали: “Нет, барин, уж лучше по-старому. Мы будем ваши, а земля – наша”. Радикально настроенный барин тогда послушал мужиков, нынешние власти предпочитают обзывать их люмпенами.
Впрочем, какие потомки? На какую историю может рассчитывать народ, который допустил распродажу своей земли? Чего заслуживает государство, которому нечего больше защищать?
Но, может быть, я ошибаюсь. И наша земля все еще сможет спасти себя. Сама, без всяких защитников. Вот только зачем тогда нужны мы, ее коренные жители? Или настало время уступать место кому-то еще?
Артем ЕРМАКОВ