Книга в утешение

«Рассказы пьяного просода» дают убежище, где можно спрятаться и перевести дух, ведь они рисуют мир таким, каким его хотелось бы видеть.

Во времени и пространстве путешествуют две души – женская и мужская. Она сначала появляется в обличье греческой девушки Ксении, а потом, по мере вращения колеса сансары, воплощается в разных лицах, становясь то рассказчицей, то автором, то персонажем и тем самым заставляя нас вспомнить всю литературу последних десятилетий – от Борхеса и Павича до Дмитрия Липскерова. Он греческий рапсод, которого собеседница переименовывает в просода. Переиначенное имя – одновременно изнанка и дополнение исходного варианта: прозревая будущее, певец впадает в транс, во время которого его речь обретает многозначность благодаря в том числе и ее звучанию: ритму, ударениям, интонациям – просодии: «Старик опустил голову и какое-то время сидел неподвижно. Потом часто-часто задышал, закинулся назад и мелко затрясся. …Старик трясся с закрытыми глазами, пыхтел и дробно стучал ногами. Потом он внезапно открыл фиалковые глаза и очень высоким голосом заговорил».

Просоду известно множество историй, которыми он делится с героиней, а она «готова на что угодно ради историй». Сказитель и его слушательница встречаются то в далеком прошлом, то в настоящем. Но прошлое при этом скорее напоминает вечность, чем какой-то конкретный исторический момент. Читатель ныряет в мифологическое безвременье, едва раскрыв книгу: «Первый раз я увидела развевающиеся белые одежды, патлы и бороду, когда он приближался по пылящей дороге из Фив. Остановившись в переливании козьего молока, я смотрела на него до тех пор, пока он не подошел к спиленному платану – тому самому, под которым Зевс возлежал с Европой, а под точно таким же жила – не тужила Лернейская гидра, вскормленная богиней Герой». Над читателем, как огромный зонт, раскрывается ярко-синее греческое небо, вспыхивает жаркое золотое солнце, а где-то фоном начинает петь «божественный голос умолкнувшей эллинской речи». И этот небосвод, и этот голос остаются с читателем до конца вне зависимости от места и времени действия каждого отдельного рассказа. Спиленный платан у дороги из Фив – первое место встречи Ксении и странствующего рапсода, а это позволяет надеяться, что оно же будет и местом их и нашей общей последней встречи, куда мы все вернемся, рассказав и выслушав все истории. Прекрасная беломраморная Греция – разве можно придумать вечность лучше? А рапсод-просод – ироничный всезнающий старик в белых одеждах и со «смешным толстым голосом», не оставляющий героиню на протяжении всей жизни, умеющий развлечь, обнадежить, помочь увидеть главное, разве не Господь Бог? И разве это не лучший Бог, какого можно себе представить?

Две главные темы «Рассказов…» – любовь и страх смерти. Эти управляющие нашей жизнью чувства здесь очищены от примесей. И все персонажи предстают именно в качестве носителей прежде всего любви и страха смерти. То есть как человеческие души в чистом виде – пугливые и нежные. Любовь, большая и неделимая, здесь объединяет и укрывает всех, как одно теплое одеяло. Влюбленные весело кружатся «в колченогом вальсе», ходят по своим заветным местам, кормят кошек, застревают в лифте, живя при этом не много разных, а одну длинную общую жизнь.

Смерть в рассказах многолика. Она присутствует здесь и в виде страшной истории про мертвецов, которые Ксения слышала от своей бабки Агапии, и в символическом видении («Однажды утром цветы смотрели на меня с особенной нежностью, я попрощалась с каждым, и тут с ветки мне на голову упало яблоко. Я очень удивилась и умерла. Это было и в самом деле удивительно – в моем саду не росло ни одной яблони. Я долго думала об этом после»), и в последнем сне разума во время комы, и в финальной сцене ухода: «Пьяный просод снова погладил меня по руке, посидел молча с минуту, – я заметила, что на его лице совсем нет морщин. Потом он порывисто встал и вышел. Я немного подождала и вышла вслед за ним». Финал читается как счастливый: смерть не может быть по-настоящему страшной там, где высоко надо всем раскинулось мифическое южное небо и есть вечная дорога из Фив, вдоль которой растут платаны. Мысль о конечности жизни не может приводить в отчаяние, если жизней много, если, выйдя из одной комнаты, оказываешься в другой и обе комнаты находятся под одной уютной крышей. В сторону неизвестности можно смотреть с надеждой, если знаешь, что «ничего просто так не происходит»: «…моя собственная жизнь и жизни тех, кого я знала близко, являли собой пример замысла и воплощения». Разве не хотелось бы нам всем, чтобы любовь была единственной причиной нашей радости и грусти, жизнь казалась осмысленной и кем-то за нас продуманной, а смерть – условной и безболезненной?

В книге не нашлось места для конфликтов, сколько-нибудь опасных столкновений и жестокости. Повествование их обтекает, не давая возможности заостриться, обрести значение. Иными словами, в книге нет того, что отравляет нашу жизнь. Разве кто-нибудь может отказаться пожить в таком мире?

И, наконец, «Рассказы…» доставляют огромное эстетическое удовольствие своей живой картинностью, сменой одухотворенных движущихся образов: «Однако даже теперь иногда, когда он шел по улице и нечаянно оборачивался, ему казалось, что хитрые белки предметов отскакивают на прежние места, пойманные с поличным»; «Легкие белые занавески, выдыхаемые проточным сквозняком, были то парусами, то крыльями»…

Если вы устали и пришли в уныние, загляните в эту книгу. Она подействует на вас как кислородная маска.

Надя Делаланд. Рассказы пьяного просода. – М. : Эксмо, 2021.