Ключи к вратам познания. В каждой культуре – свои

Похоже, предмет нашей национальной гордости – наука оказалась в таком кризисе, выйти из которого невозможно без помощи зарубежных ученых. Пока речь шла только о недостаточном финансировании и организационных проблемах, было в целом понятно, какие меры следует принимать. Но обсуждение проекта инновационного центра в Сколково наводит на мысль об отставании, выход из которого одними административными преобразованиями обеспечить нельзя. Есть причины более глубокие, ведущие к корневым представлениям о том, что такое истинное знание и как оно добывается. Образование, которое мы привыкли считать соответствующим мировым стандартам, похоже, не дает результатов, необходимых для быстрого развития страны. Достаточно хорошо известно, что грамотное освоение новейших технологий и развитие научных теорий, которые несложно перенять или купить в других странах, может привести к некоторым достижениям и даже отдельным открытиям. Но для настоящих прорывов, о которых говорится сейчас постоянно, старые, испытанные схемы уже непригодны. О том, каким должен быть наш собственный путь, где и как его искать, мы говорим с заведующим лабораторией психофизиологии имени Б.Швыркова Института психологии РАН профессором, доктором психологических наук Юрием АЛЕКСАНДРОВЫМ.

– Юрий Иосифович, различия в образе жизни народов, верованиях, ценностях, представлениях о собственном национальном характере и других национальных характерах довольно широко известны и замечательно отражены в современном фольклоре. Одни только поговорки и анекдоты, постоянно бытующие в нашем обиходе, дают немало точных представлений об этом. И тем не менее китайские студенты, например, успешно учатся и в Америке, и в Европе, не говоря уже о наших постоянно утекающих мозгах, которые вполне успешно приживаются в других странах. Значит, при всех прочих различиях наука все-таки едина или, иначе говоря, у научной истины нет национальности? – Нет, не значит. То есть можно допустить, что существует единая истина (хотя не все так думают!), но пути к ней, собственное видение у разных народов разные. Накопленные во всем мире аргументы теперь доказывают, что теоретики, работающие в разных традициях и разных странах, могут даже из одних и тех же известных всем эмпирических явлений делать факты и выводы, несовместимые с выводами далеких коллег. Именно «делать факты», которые являются интерпретацией эмпирического явления в терминах той или иной теории. В этом смысле факты вторичны по отношению к теории. Наука не существует вне культуры, она развивается только как часть ее. Доказано, что специализация нейронов в мозгу человека имеет культурное происхождение. У музыканта, играющего на струнных инструментах, значительно увеличено представительство пальцев в мозгу. У водителей такси, которым приходится постоянно выбирать подходящие маршруты в больших городах, увеличивается гиппокамп – область мозга, отвечающая в том числе и за ориентацию в пространстве. А если у людей заметно отличаются не только занятия, но и образ жизни, способы решения постоянно возникающих бытовых проблем, получается «разный» мозг. При решении одной и той же задачи уровень активности мозговых структур и даже набор вовлеченных структур у европейца и азиата различны. И если для человека на Западе А не есть Б, то для восточного человека это совсем не очевидно. Сегодня это А, а завтра уже немножко и Б. Разделение добра и зла для него не столь категорично, как на Западе. В представлении азиата чаще это две стороны одной медали, как сказали бы мы, или грани одного алмаза. Не случайно так кардинально отличается письмо западных и азиатских народов. Запись текстов справа налево, сверху вниз – это не просто формальный признак. Это особая внутренняя ориентация, связанная с иными, чем у нас, представлениями. Например, о времени. Скажем, пишущие справа налево и слева направо представляют себе время текущим в противоположных направлениях. А для пишущих иероглифы по вертикали время бежит не в горизонтальной плоскости, а в вертикальной. Властная вертикаль, характерная для восточных народов, связывается с распределительной системой. У европейцев и северо-американцев соответственно: горизонталь, демократия, свободная конкуренция. На Западе эффективность – это максимальная прибыль, у нас – минимум затрат. И сколько бы ни старались мы перенять, перенести с Запада на нашу почву нечто такое, что противоречит этим базовым характеристикам, культура сопротивляется, возвращая нас к своей, как ее называет С.Кирдина, матрице. Составляющими матрицы, по ее мнению, являются политическое устройство, идеология, экономическая структура. Матрица – стабильная характеристика. Это нужно понимать и, учитывая, но не абсолютизируя глобализацию, совершенствоваться на основе родной матрицы. – Получается, что по особенностям письма мы европейцы, а представления о правильном устройстве общества у нас азиатские? – Мы, как известно, занимаем особое место. Востоко-Запад, как точно определял Н.Бердяев. Сходство с европейцами очень относительное, как, впрочем, и с азиатами, к которым мы все-таки, как показывают кросс-культурные исследования, во многих отношениях ближе. Это значит, что холизм, антиредукционизм, индетерминизм для нас ближе, чем формальная логика, детерминизм и редукционизм западной науки, западного мышления. Кому-то это может показаться недостатком, а кому-то, например мне, – преимуществом. Рационализм и расчетливость, характерные для Запада, в целом русским менее свойственны. Филологи показывают, что слово «расчетливость» для нас негативно окрашено (коннотировано). Мы больше склонны принимать решения интуитивные, часто необъяснимые (да и необъясняемые!) с точки зрения строгой логики. Разделение на эмоции и разум, принятое в картезианской западной науке, на Востоке совсем не так жестко. И в самом деле: интуитивно, эмоционально – совсем не обязательно глупо, плохо. Даже в науке. На начальных стадиях развития нового направления холизм и интуитивизм более ценны. На этапах приложений и разработок эффективнее логика и редукционизм. То же самое и в быту. Исследования в микроэкономике показывают, что в некоторых ситуациях лучше работает интуиция, а в других эффективнее логика. Любопытно, что рационально лучше решаются более простые проблемы, связанные, например, с покупками мелких вещей. А выбирая дом, машину, решая какие-то судьбоносные вопросы, человек больше доволен своим поступком, если он не взвешивал все «за» и «против», не сомневался, а действовал по наитию. Уверенность, как выясняется, свойство культурозависимое. Психологические исследования показывают, что мы больше, чем, например, шведы, немцы, американцы, уверены в правильности сделанного выбора, когда оцениваем силу звука, удаленность объекта или какие-то более сложные характеристики. А вот выбор морального характера почему-то вызывает большие колебания. Американец делает его более уверенно и бесповоротно. А русский отвечает менее определенно: скорее – да, скорее – нет. – Но есть же все-таки вещи однозначные для всех культур – математические формулы, физика, химия. – Нет! Спросите науковедов или специалистов – настоящих! – в конкретных областях науки, они расскажут, чем отличается, например, русская математика и в каких направлениях ее развитие у нас ушло далеко вперед. Павел Флоренский сравнивал английские работы по физике с работами континентальных ученых и пришел к заключению, что в английских трактатах нечего искать аналогии теориям коллег с Большой земли. Важно понимать при этом, что вклад и тех и других одинаково ценен и без участия одной из сторон нет полноты знания. Смотрите, что пишет почетный профессор и экс-глава факультета математики Нью-Йоркского университета М.Клайн: «Математические «истины» в такой же мере зависимы от людей, как восприятие цвета или английский язык. Лишь относительно широкое принятие математических доктрин – по сравнению с политическими, экономическими и религиозными – создает иллюзию, будто математика представляет собой свод истин, объективно существующих вне человека. Математика может существовать независимо от любого человека, но не от культуры, которая его окружает». Знаменитый Пуанкаре выделял интуитивные и логические способы решения проблем в математике. Одним ученым больше свойственны первые, другим – вторые. И оба способа, как я только что говорил, нужны, они дополняют друг друга. Логика, говорит Пуанкаре, есть орудие доказательства, а интуиция – орудие изобретательства. Так вот, если посмотреть, как эти интуитивисты и рационалисты распределены по странам, нетрудно заметить, что в России интуитивизм распространен в разы сильнее, чем в США, где больше рационалистов. Наука азиатско-восточного типа определяет общие направления исследований. Дальше необходим этап детальной проработки и практического применения, без которого бессмысленны усилия интуитивистов. В каждой стране есть и те и другие типы, но если говорить об общем преобладании, то мы, как показано и в психологических исследованиях, скорее азиаты, чем европейцы. У нас лучше получается «вырубание глыб» в науке, как говорил мой учитель Вячеслав Борисович Швырков. И каждый должен учитывать и использовать то, что у него лучше получается в этом всемирном разделении научного труда. К счастью, можно сказать, что сейчас наметилось понимание таких особенностей и со стороны «верхов», и со стороны «низов». И связано это понимание не в последнюю очередь с развитием когнитивных наук, которые занимаются проблемами познания и переживают сейчас во всем мире настоящий бум. Стало ясно наконец, что успешно лечить, учить, делать новые машины в нашем высокотехнологичном мире без учета особенностей организации мозговых структур человека, которому предстоит работать с тончайшими механизмами, нельзя. Последние исследования психофизиологов, проведенные на атомных станциях, приводят к выводу, что управление АЭС в Иране должно быть организовано не совсем так, как в Европе или Америке. У людей, воспитанных в разных культурах, не просто разное мышление, но и работа мозга при внешне одинаковом поведении разная. Так что азиатские студенты, успешно сдающие экзамены по тем предметам, которые они изучают в Европе, совсем не обязательно в своей самостоятельной работе будут действовать так же, как их европейские однокурсники. – Но, Юрий Иосифович,  и в одной культуре трудно найти двух одинаковых учеников одного учителя! – И я скажу почему. Внутри одной культуры тоже существуют весьма разные сообщества. В Италии, например, исследования показали, что более или менее «западное» мышление индивида зависит от того, в какой части страны он живет – на Севере или на Юге, в семье пастухов или в семье земледельцев, к какому слою принадлежит – к среднему классу или рабочему, религиозны ли его родители и так далее. Кроме того, теперь мы точно знаем, что одному и тому же люди учатся по-разному в зависимости от того, какой опыт предшествовал обучению. Новое знание выстраивается только с учетом прежнего и на его основе. Весь наш опыт – единая система, к которой нельзя механически добавить кубик. При любом добавлении вся структура опыта соответственно перестраивается. – Вы постоянно говорите о познании как о строительстве, опирающемся на предыдущий опыт. Но в школе – как в средней, так и в высшей – обучение пока подчинено другой схеме: «прочитал – перескажи, я сказал – ты повтори». В какой мере это соответствует твоему личному опыту и представлениям – мало кому интересно. Петр I привез европейскую науку в страну, не имевшую начального образования. И до сих пор мы можем довольно часто наблюдать, как сформированная по европейскому образцу логика решения научных проблем противоречит той логике, по которой мы живем. – В том-то и дело! Представление о познании, согласно которому в сознание из внешнего мира, как в бадью – по остроумному замечанию Карла Поппера, – сливается вся информация, сырые сенсорные данные и прочие сведения, получающие потом свою интерпретацию, не выдерживает критики. Вслед за Кантом и Поппером мы склонны рассматривать процесс познания, скорее, как проверку гипотез, сформулированных человеком на основе его личного опыта. Он накладывает их на природу, тестирует в ней. А вот результаты тестирования подвергаются последующей интерпретации и модифицируют структуру прежнего опыта. При этом непосредственного восприятия мира, независимого от общества, от культуры, в которой человек живет, не существует. Его впечатления, мнения, действия зависят от окружения, в котором человек родился, получаются из коллективных представлений, «из материнских рук». – Не получается ли тогда, что мы, условно говоря, ломимся не в те двери, используем совсем не те механизмы, когда упрямо пытаемся преподавать, передавать знания и проверять, как они усвоены? – Честно говоря, мне не совсем понятно, что значит «усвоить знание». Знать – значит успешно действовать, достигая положительных результатов в тех условиях, которые характерны именно для нас. Регулярные попытки внедрить чужой опыт приводят, как правило, к плачевным результатам на протяжении всей нашей истории. Нам нужна своя педагогика, построенная с учетом не только возрастных особенностей ребенка, но и особенностей мышления человека, выросшего в России. И своя наука, организованная с учетом культуроспецифических особенностей тех людей, которые призваны ее развивать. Тогда мы сможем делать такие открытия, каких не сделать китайцу или американцу, и займем достойное место в мировом сообществе.