Картины детства

Папина мама – бабушка Василиса – жила вместе с нами и какое-то время вела домашнее хозяйство. С детства сохранилась в деталях картина, связанная с пасхальными днями. Мы с сестрой наблюдали, как бабушка с особой тщательностью приводила в порядок дом и украшала его по своему вкусу. Накануне праздника обязательно пекла кулич. Утром в Пасхальное воскресенье приглашала за празднично накрытый стол, благоухающий тончайшими ароматами сдобы. Безбожники отдавали должное подвигу хозяйки, наскребшей по скудным сусекам послевоенных лет на такое пиршество, и наслаждались душевной атмосферой семейного уюта.

Еще один яркий эпизод из далекого детства. У бабушки была подружка Женя. Солдатки Первой мировой войны, в Гражданскую войну они стали молодыми вдовами, каждая с младенцем на руках. Вернувшись в Москву, оказались в разных концах города, изредка навещали друг друга, отрываясь ненадолго от конвейера семейных дел. После воскресного обеда дети в отличие от будней с готовностью помогали им убирать со стола, мыть и вытирать посуду. Бабушка уходила проводить гостью. Нас с сестрой родители останавливали: «Дайте бабушке отдохнуть от вас». Только с возрастом я оценила правильность их запрета. Но тогда мы дулись за то, что бабушка не отстояла нас у родителей и не взяла с собой. После провожания она возвращалась помолодевшая. Короткий промежуток, нарушавший заведенный порядок, давал ей глоток свежего воздуха не только в буквальном, но и в переносном смысле, подпитывая ее, как я теперь понимаю, необходимой энергией. Она благодарила нас поцелуями. Оценивая их как иудины, я реагировала вспышками ярости. Бабушка умела привести меня в чувство. Поглаживая мягкой теплой ладонью по спине, ласково что-то нашептывая, усаживала рядом с собой на диван. Тактильные движения в сочетании с теплом ее тела действовали расслабляюще на взбудораженные нервы, шепот заставлял напрягать слух, чтобы расслышать слова, и это отвлекало от обиды – я умиротворялась.

Когда мы с сестрой стали школьницами, бабушка вернулась в свой НИИ. После уроков забегали к ней на работу и, открывая дверь с табличкой «Лаборатория микробиологии», оказывались в завораживающем нас мире: длинные столы, заставленные штативами с пробирками; сотрудники в белых халатах, прильнувшие к окулярам микроскопов.

Вернусь в наши дни. Прохожу мимо знакомой, у которой внучка посапывает в коляске, и есть возможность пообщаться. Она делится семейными новостями: старшего внука забрала вторая бабушка, вынужденная уйти с работы, чтобы сопровождать мужа, уехавшего по контракту за границу. При расставании пятилетний шустрик поинтересовался: «Бабушка Ира, ты меня хорошо воспитывала?» – «Надеюсь, хорошо». На что последовала сентенция: «Ты воспитывай теперь мою сестренку, а я проверю, как меня будет воспитывать бабушка Рита». В телефонных разговорах он интересуется, что поделывает малышка, и с упоением рассказывает, где побывал и что видел. Радостно, что в наше время еще сохраняются полноценные и благополучные семьи.

Сейчас чаще слышишь о беспризорных и безнадзорных детях. Эти сообщения воскрешают в моей памяти стихи о зимней стуже, в которую «шел по улице сиротка, посинел и весь дрожал». Под них бабушка укладывала нас спать, продолжая: «А навстречу шла старушка. Увидала сироту, приютила, обогрела и поесть дала ему. Уложила спать в постельку». При словах: «Как тепло», – промолвил он», подтыкала наши одеяльца и, заканчивая про сиротку, который «уснул спокойным сном», гладила и целовала нас в голову. Я засыпала с легким сердцем, счастливая, что все хорошо закончилось.

О бабушке Елизавете, жившей в деревне, мы знали по рассказам и по переписке мамы. Удары судьбы в виде раскулачивания, а затем фашистской оккупации во время Отечественной войны бабушка приняла, не покидая родных мест. Они увековечены в песне и мемориальном комплексе «На безымянной высоте». Впервые приехавших к ней городских внучек она едва удостоила взглядом и общалась только с мамой. На прогулках по когда-то большому селу они оплакивали живших в нем до войны односельчан и сокрушались над следами военной разрухи, не ликвидированной за прошедшие пятнадцать лет. Бабушка, неистово обличавшая советскую власть за уничтожение крестьянства и бесхозяйственность на селе, напоминала боярыню Морозову на картине Сурикова. Второй раз мы увиделись, когда она в конце своей жизни приехала в Москву «прощаться». Сил у нее оставалось немного, но ярости в адрес большевиков не убавилось. Стало понятно, от кого во мне гены ярости. Образы двух моих бабушек – одной кроткой, с иконописным лицом, умеющей ладить с людьми; другой, внутренне напряженной, с крамольными речами и колючим взглядом – составили диптих в моей памяти, наводящий на размышления о наследственности, воспитании и влиянии жизненных обстоятельств.

Москва