На чтение: ≈ 9 мин.Среди книг с дарственными надписями мне особенно дорога одна сравнительно тонкая (однако рассчитанная не на один вечер неторопливого чтения) книжица. На титульной странице несколько небрежным, но тем не менее весьма добротным и даже вполне приличным почерком выведено: «Дорогому сопамирцу Володе Супруненко на память о былом». Подпись хоть и краткая, но довольно мудреная. Однако фамилию автора легко разобрать на обложке. Профессор Окмир Агаханянц – известный в мире геоботаник. Книга называется «Один памирский год». Именно в тот год Змеи, много лет назад (я работал в экспедиционном отряде гляциологов), я и встретился на Памире со знаменитым исследователем гор и их растительного покрова. Собственно благодаря профессору, который оказался увлекательным рассказчиком, я и заразился Памиром. Помню, тогда возле костра меня особенно заинтересовал рассказ о висящих над пропастью памирских тропах-оврингах. Агаханянц показал пожелтевшую фотографию, на которой изображена лесенка, ведущая вверх по скале к навесной тропе…
И вот я снова на Памире. Вернее, на подступах к нему. К тем местам, где я, юный романтик, когда-то бродил со знаменитым геоботаником. Его уже давно нет в живых. И я вроде давно вырос из романтических штанишек. Однако что-то однажды екнуло в душе. И я вновь оказался за тысячи верст от родного Днепра. Здесь теперь другая страна. Но дороги остались. И люди не изменились. И вот я мчусь на велосипеде вдоль мутного стремительного пограничного Пянджа (на другом берегу – Афганистан). С мыслями о завтрашнем дне. С думами о былом. Тогда, заинтересовавшись рассказом профессора об оврингах, я решил поподробнее узнать об этих опасных памирских тропах. И вот что из этой затеи вышло…- Держись! – Василий Стодоля круто повернул руль. Всхлипнули тормоза. КамАЗ правым бортом чиркнул по скале. Левая кромка дороги у самых колес отвесно обрывалась вниз – из ущелья доносился глухой рокот Пянджа. Я вцепился в поручень, напрягся, но смотрел не вперед, на дорогу, а вверх, на пыльные скалы, – надеялся увидеть остатки древних памирских оврингов. О них я расспрашивал геологов, гляциологов, пограничников, дорожников. Но все, словно сговорившись, решительно утверждали: да, раньше висячих троп было много и по Пянджу, и по Бартангу, и по Язгулему, а сейчас не осталось – везде дороги, тракты, кати себе по ним хоть в Ош, хоть в Душанбе. Но я продолжал поиски. Не верил, что дороги, которые когда-то связывали памирцев, могли бесследно исчезнуть. Так не бывает. Тропа, по которой однажды прошел человек, а за ним сотни других, не забывается. Здесь, в горах, старый быт держится очень долго. Может быть, тысячелетиями. Собственно, он никогда не уходил из этих мест. И возможно, именно детали этого быта определяют судьбу народов. Возможно, именно старые стежки-дорожки указывают путь, по которому надлежит двигаться человечеству.В Джеландах, когда я спустился с перевала Койтезек, мне неожиданно повезло. Геологи, с которыми провел несколько вечерних часов в каменной ванне, наполненной горячей водой из подземных источников, вдруг вспомнили, что видели остаток овринга неподалеку от Даштака. Этот кишлак расположен на тракте Хорог – Душанбе, примерно в том месте, где в Пяндж впадает река Ванч, рожденная под языками ледника Медвежьего. Геологи советовали торопиться – не сегодня-завтра дорожники, расширяющие тракт, взорвут тропу…И вот памирский шофер Василий Стодоля, лихо заломив шляпу, бросает КамАЗ в отчаянные виражи. Василий родом с Украины, кажется, из-под Полтавы. В пятидесятых годах служил на погранзаставах на Памире – карабкался по крутым склонам, переправлялся через реки, расчищал от обвалов и снежных заносов дороги. После службы, как ни тянуло домой, пересилило любопытство: как живут люди в горах, куда ведут дороги, уходящие за перевалы? Так и остался парень в Таджикистане. Женился здесь, освоился: на кручах рядом с облаками чувствует себя не хуже, чем в белобокой хате под полтавскими вишнями. Сейчас живет и работает в Душанбе. Впрочем, это не совсем точно – его рабочее место на горных дорогах республики.С нами едет худощавый, молчаливый Тилло Тиллоев. Тилло памирец, работает учителем в кишлаке под Хорогом. Его воображение тоже, видимо, будоражат опасные тропы-овринги, коли взялся он быть моим добровольным попутчиком.Сразу же за ванчской развилкой – кишлак Даштак. Ущелье сузилось, скалы закрыли солнце. На афганской стороне на отвесной горной стене – отчетливый пунктир тропы-овринга. Ненадежное, хлипкое сооружение – с нашего берега даже без бинокля можно различить перекладины, подпорки, лесенки, вбитые в скалу сучья. Кажется, и младенца не выдержит, чихнешь – и рухнет все в реку. «Путник на овринге, как слеза на реснице», – твердит восточная пословица. Но что это? По оврингу движется ослик с мешком на спине, за ним вышагивает старик в длинном халате и чалме. Идут спокойно, размеренно, не останавливаясь, не оглядываясь, будто под ногами не пропасть, не стремительная вода, а тенистый тротуар с журчащим по обочине арыком.Ну а на таджикской стороне? Шея занемела – сколько я ни всматривался в скалы над кабиной, даже признака старой тропы не увидел. Может, уже взорвали?..На обочине, опершись о лопату, стоял дорожный рабочий в оранжевом жилете, старая выцветшая тюбетейка была сбита на затылок. Василий притормозил.- Бобо, где у вас тут овринги?Рабочий долго не мог понять, что от него хочет веселый шофер в шляпе. Василий кивнул мне: мол, твоя забота, объясняйся сам. Я показал на афганский берег, стал на разные лады повторять «овринг», «рафак» (так еще на Памире называли эти тропы). Наконец рабочий оживился и протянул руку в сторону зеленого склона, который пучился буграми, поросшими редкими тутовыми деревьями, глинистыми выступами, скальными обнажениями. Далеко, почти под самым хребтом, в который упирался склон, белели домишки.- Там, видишь… нет, смотри, еще выше… кишлак Пошхарв, – сказал он. – Ничего, вы молодые, крепкие, минут за двадцать добежите. Там и будет овринг. Он ведет в другой кишлак – Пшихарв. Иной дороги туда пока нет.Мы с Тилло тут же отправились в путь. Василий наотрез отказался. «Мне и своего «бублика» хватает», – проворчал он сердито и, прикрыв лицо шляпой, улегся на сиденье. До кишлака добрались минут за сорок (после «пробежки» рубашки были мокрые, будто все это время нас полоскал ливень). Низенькие домишки были в беспорядке разбросаны по склону. На вершинах гор лежали белые чистые снега. Близко небо. Не видно даже птиц. Воздух сух, неподвижен, ни шелеста, ни шороха – все замерло. Кажется, на такой высоте жить можно только, не подавая голоса, затаившись. И вдруг – человек идет по своим делам, со своей земной ношей и земными заботами по дороге, проложенной для него другими людьми. Человек не может стоять, он всегда должен идти, что бы ни было у него над головой, под ногами, впереди, за спиной…Окончание следует
Выбор читателей
Комментарии