Ирина БОГУШЕВСКАЯ: У педагогов есть два легких пути и один сложный

О проекте «Детская площадка» на сайте певицы и поэта Ирины Богушевской сказано так: «Этот концерт живой и светится: дети в нем становятся полноправными участниками действия, отгадывают загадки, подсказывают взрослым, подпевают, хлопают и топают, а иногда даже мычат и хрюкают! И попутно слушают, как звучат кантри, фокстрот и буги-вуги». Премьера программы, в которой поэт Андрей Усачев, композитор Александр Пинегин и Ирина Богушевская исполнили две дюжины смешных и добрых детских песен в сопровождении лучших московских музыкантов, состоялась десять лет назад. Богушевская была поющим продюсером двух альбомов «Детской площадки», а потом начала и сама писать детские песни. 16 декабря на сцене Мастерской Петра Фоменко пройдет долгожданное выступление коллектива в его полном составе. Это мероприятие стало для нас поводом встретиться с Ириной и поговорить о школьных годах, о чуткости педагогов к подросткам и о счастье. Благо общаться с артисткой действительно удовольствие: она разносторонняя личность, способная интересно рассуждать на любые темы – от онлайн-квестов до психологии.

– Ирина, что вы можете вспомнить о своих школьных годах? Были ли рядом с вами учителя, заложившие основы мировоззрения, и те педагоги, про которых бы вы сказали, что так не надо себя вести?

– Мои воспоминания о школе слоеные, как торт «Наполеон». Но слои в них, к сожалению, не только сладкие. В начальной школе все было отлично, но когда в 4-м классе я пришла в новую школу, то столкнулась с травлей. Кто-то положил мне в карман куртки матерную записку с угрозами, я в ужасе показала ее маме, она – завучу, и началось… Было целое разбирательство, обидчика так и не нашли, но класс устроил мне бойкот, и надолго.

А когда тебе 10, стать изгоем очень страшно.

И я бы поспорила тут с актрисой Юлией Пересильд, которая в недавнем интервью Гордеевой сказала, что «буллинг, как ветрянка, она в детском возрасте легче проходит».

Меня в этом месте просто подкинуло. Нет, травля не ветрянка, это насилие, и оно может оставить шрамы на всю жизнь, а может и покалечить.

Сейчас, думаю, любой грамотный психолог продиагностировал бы систему отношений в классе и провел бы коррекцию. Возможно, классный руководитель не стал бы отворачиваться от этой ситуации со словами «ребята сами разберутся», ребята могут сами так разобраться, что взрослым потом придется заниматься превенцией суицида, если, конечно, не опоздают. Но тогда психолога у нас в школе не было, а классный руководитель от ситуации просто отмахнулся.

Счастье, что родители все знали и поддерживали меня. Не знаю, как с этим можно справиться в одиночку, когда ты каждый день идешь в школу, как на казнь. Смотрели фильм «Чучело»? Это ощущение, что стая тебя изгнала, оно почти непереносимо. И лучше никому через это не проходить.

Потом меня перевели в другой класс, и началась совсем другая жизнь. И да, мне безумно повезло в ней с учителями, особенно с нашей классной руководительницей Софьей Лазаревной Желиховой. Это был наш друг, защитник, наставник в самом высоком смысле этого слова. К ней можно было прийти с тем, чего было не рассказать родителям: наши первые влюбленности, радости и горькие горести. Мы знали, что она всегда на нашей стороне. Когда я в 8-м классе написала на свободную тему слишком вольнодумное по тем временам сочинение и наша учительница литературы, она же парторг школы, влепила мне незаслуженную четверку, знаю, что Желихова ездила отстаивать его в роно. Ни я, ни мои родители ее об этом не просили, просто она знала, что сочинение было крепким, а оценка – несправедливой, и не промолчала. Спасибо вам, Софья Лазаревна, это был очень важный урок.

И был у нас замечательный математик Вадим Зиновьевич Найман, который водил нас в походы и всегда брал с собой гитару, от него мы впервые услышали Окуджаву и Визбора, Галича и Бродского. А однажды он притащил в актовый зал свой тяжеленный магнитофон, я села за фортепиано, и мы записали на бобину мои первые песни. Так что, получается, он стал моим крестным на этом пути. Всегда помню, всегда благодарна.

– Одна из ваших самых прекрасных песен называется «У нас в раю». В ней вы поете: «Здесь счастье нам дано то в любви, то в печали. // Оно со мной в тот миг, что я плачу о нем». Сложно ли вам было прийти к такому пониманию счастья или это состояние присуще вам органично? Возможно ли ощутить его в миг, что «плачешь о нем»?

– Я пришла к нему, после того как попала в серьезную аварию и полгода провела в больнице с парализованной правой рукой, которая постепенно высыхала. Знаете, когда тебе месяц за месяцем говорят: «Положительная динамика отсутствует», начинаешь молиться о чуде, потому что ничего другого не остается. А потом вдруг началось остросюжетное кино: меня знакомят с удивительной женщиной, которая увидела, в чем была причина, я сбегаю из этой больницы с вещами через дырку в заборе, она начинает лечить мне плечо, потом везет меня в Ереван, а оттуда в горы к старику-костоправу, он дает мне виноградной водки в качестве наркоза и руками вправляет суставы. Я, понятно, теряю сознание, а когда прихожу в себя, вижу: чудо произошло. И вот когда мои пальцы впервые шевельнулись снова, я поклялась себе, что никогда больше не позволю себе быть несчастной. Так что в какой-то степени это вопрос выбора.

– Об альбоме «Легкие люди» вы рассказываете как о попытке «войти в мейнстрим». «То, что я пыталась сделать, называется «прогнуться под изменчивый мир». Мы старались адаптировать аранжировки к эфирам, а этого делать не стоило». Насколько легок этот соблазн – «прогнуться» под мейнстрим – и тяжело ли психологически его избежать? Видите ли вы в современной музыкальной индустрии подобные примеры, результат которых эстетически устраивает вас?

– Напомню, что этот альбом выходил в 2001 году, когда не было ни соцсетей, ни стримингов – ничего из того, что сегодня дает возможность любому артисту напрямую донести до аудитории свою музыку. Если ты хотел быть услышанным, надо было продираться через прокрустово ложе «формата», чтобы попасть на радио. Сейчас все по-другому, но мейнстрим как явление никуда не делся и не денется, если взять песни из верхушек чартов, мы всегда найдем в них некий общий язык – то, что сейчас модно, что заходит большинству.

И да, есть блестящие примеры того, что эту волну можно оседлать, не изменяя себе: Рита Дакота, например, или прекрасный Егор Солодовников, который пишет для певицы Елки. Они не «прогибаются», они умеют разговаривать на понятном всем языке. Написать хит, то есть выразить свои мысли доступно, очень непросто, и я отношусь к тем, кто это умеет, с большим уважением.

Мой язык изначально был сложным, поэзия, на которой я выросла, была сложной, и вообще я по девичьей специальности преподаватель философии. И ярлык «певицы для умников», думаю, приклеился ко мне не только из-за того, что мой телевизионный дебют состоялся в клубе знатоков «Что? Где? Когда?». Я всю жизнь задаю себе вопросы и ищу ответы, и мои песни отражают эти поиски. Мне важно петь про смыслы. Мое большое счастье, что есть люди, которым это откликается, которые пишут: «Вы были мне вместо священника или психотерапевта», говорят, что мои песни помогли удержаться на краю. Значит, не зря я выбрала быть собой, если кому-то этот опыт пригодился.

– Вы автор книги стихов «Вновь ночи без сна: стихи о любви». Не утратили ли (или, наоборот, приобрели?) тексты художественный эффект, лишившись музыкальных «подпорок»?

– Стихотворения, рожденные без музыки, и песенная лирика – это все-таки два разных жанра. Текст песни всегда следует за мелодией, служит ей и потому может иметь самую причудливую ритмику. Конечно, напечатать его отдельно – это как вытащить рыбу из воды: он будет выглядеть странным, нелогичным. В книге, по-моему, видна эта разница между стихами-стихами и стихами-текстами.

– О своей любви к поэзии вы рассказывали, что в 14 лет «заболели» поэзией Серебряного века: «Я счастлива, что в таком нежном возрасте зачитывалась Ахматовой, Цветаевой, Пастернаком, Мандельштамом…» А близко ли вам что-то из современной поэзии?

– Я очень люблю Веру Полозкову. У меня есть ее книги, уже знаю возможности ее дара, но до сих пор, когда лента Инстаграма приносит ее новые стихи, у меня, бывает, захватывает дух от того, что это чудо происходит вот прямо сейчас. Она как огранщик: вот только что не было у мира этой грани, и вдруг она ее увидела, назвала – и та проявилась и засверкала. Да, Вера уникальное явление. И здорово, что она начала писать и детские стихи.

– Как сейчас поживает проект «Детская площадка»?

– Отлично поживает! Мои партнеры Андрей Усачев и Саша Пинегин за пандемию написали кучу новых песен, у меня тоже появился собственный авторский загашничек на пару детских альбомов. И мы ужасно соскучились по живым концертам! Эти песни все-таки какой-то концентрат счастья и веселой энергии.

И у нас есть чудесная новость: 16 декабря мы полным составом играем «Детскую площадку» на сцене Мастерской Петра Фоменко: Усачев, Пинегин, ваша покорная слуга и музыканты, наш полный состав, те, кто записывал эти песни в студии. Я так спокойно об этом говорю, но внутри все просто подпрыгивает от радости. И проблема только одна: как впихнуть в один вечер все, что нам хочется спеть?

– Вы положительно отзывались о книге Карен Прайор «Не рычите на собаку»: «Прайор много лет дрессировала дельфинов, а их невозможно заставить, они просто уплывают. И ее книга о силе положительного подкрепления. Мы с Темкой и моим вторым мужем Леней Головановым пару месяцев играли в дрессировку по этой книге. Кто-то выходил из комнаты, а двое загадывали, что он должен сделать: пойти к полке, снять книжку или, например, сделать три приседания. И подкрепляя какие-то его действия, поддерживая крупицы нужного поведения, добивались этого. Очень смеялись и научились хорошо друг друга понимать». Это единственный в вашей биографии пример подобной «дрессировки по книге»? Могли бы припомнить еще случаи, когда художественные произведения приносили такой практический результат?

– Очень люблю книги, из которых можно что-то взять в свою повседневную жизнь, особенно когда ты столкнулся с трудностями. Пару лет назад, в апреле 2019-го, я осознала, что за прошлый год написала всего две песни, и обе – в долгих отъездах из дома, а потом и вовсе замолчала на полгода. Авторский блок, если ты по жизни ощущаешь себя прежде всего автором, а потом уже артистом, – это полная катастрофа. Надо было выбираться. Я проходила тренинги, прочла тонну книг о вдохновении и творческой продуктивности, изучала нарративные письменные практики. Но вау-эффект наступил после книги Екатерины Сигитовой «Рецепт счастья», в которой была глава о Внутреннем Критике. Очень советую ее всем, кто тоже пытается выбраться из творческого кризиса! И еще одну – «Держись и пиши» Екатерины Оаро. У нее очень мудрый, теплый и ободряющий голос, читаешь и веришь: можно справиться.

Были бы эти книги, эти знания у меня в 2019-м, может, мне не было бы тогда так плохо. Но нет худа без добра: если бы не мой собственный кризис, я бы не начала рыть носом землю в поисках выхода из авторского блока и не нашла бы то, чем захотелось поделиться с коллегами по творческому цеху.

Первый подход был год назад, когда я сделала онлайн-квест «Тайный Сад», месяц мы вместе исследовали теорию и практики вдохновения, а потом я поняла, где еще есть белые пятна, и пошла за вторым высшим. И мое образование, и годы, посвященные творчеству, все сошлось в этой теме, и сейчас это то, чем мне интереснее всего заниматься и о чем уже есть что сказать.

– Про воспитание вашего сына Даниила вы рассказывали: «…его форма протеста – слово «нет». Ему что-то предлагаешь, и он сначала отвечает «нет» и лишь потом думает, а что вообще ему сказали. Но я понимаю, что, не пройдя эту стадию отрицания, он не сможет сформироваться в самостоятельную личность. И пока у нас с ним, к счастью, есть контакт и доверие». Это мудрые слова. Как изменились отношения с сыном с 2017 года, когда вы рассказывали об этой ситуации?

– Много воды с тех пор утекло, но контакт и доверие – это то, что стараюсь сохранять. Мне повезло узнать, что это такое, когда значимый близкий на твоей стороне, и я хочу, чтобы у него в жизни тоже была такая опора, несмотря на все кризисы, которые должен пройти подросток, чтобы стать взрослым.

– Какой совет вы бы дали педагогам, как вести себя, сталкиваясь с этой стадией отрицания? Могли бы привести примеры из собственной практики, когда это было результативным?

– Поверьте, опытные педагоги знают об этом гораздо больше меня! И, пользуясь случаем, хочу еще раз от всего сердца поблагодарить Даниных учителей – Татьяну Алексеевну Юрочко и Марию Валерьевну Перевезенкову, весь педагогический коллектив гимназии №1521 за неравнодушие, чуткость и душевную щедрость.

В 2013-м Даня, упав с лошади, получил серьезную травму и полгода после этого обучался дома. Татьяна Алексеевна, несмотря на всю свою безумную загруженность, приходила заниматься с ним математикой. А потом, будучи классным руководителем сына, оказала нам невероятную поддержку в очень сложный период его жизни, когда вся эта история с травмой и адаптацией после нее аукнулась ему депрессией. Ребенку, который проходит такое испытание, безумно важно знать, что есть взрослые, которые его понимают, верят в него. Без этого понимания и принятия, без того спокойного, уверенного оптимизма, которым с нами делились Татьяна Алексеевна и Мария Валерьевна, честно скажу, не знаю, как бы мы справились, нам было очень непросто. Но Дане невероятно повезло встретить в жизни таких Учителей, и мы им бесконечно благодарны.

Понимаете, подростки и так очень уязвимы, а уж когда они попадают в кризисные ситуации, и вовсе могут быстро соскользнуть в зону риска. У педагогов тут есть два легких пути и один сложный. Можно просто отмахнуться, можно, наоборот, не разобравшись, начать давить и запугивать карательными мерами. А можно попробовать поговорить с человеком и понять, а что, собственно, с ним происходит. Это труднее всего, потому что для этого нужны желание, силы и время, которого учителям так отчаянно не хватает. Нужны мудрость, терпение и великодушие. Это очень сложный путь, но только так ребенок может вынести из школы самый главный урок – что такое быть человеком.