«ИнтернацЫонал», ой, то есть… Скидок не делать!

​Кузнецов Николай Иванович. Это меня так зовут. «Кузнецов» – самая распространенная русская фамилия. «Николай» – имя тоже, прямо скажем, нередкое. Да и отчество «Иванович» далеко не эксклюзив. Был, по крайней мере, еще один мой полный тезка и однофамилец – легендарный разведчик времен Великой Отечественной. Он был разведчиком, а я учитель. В школе. И 25 последних лет работаю все в одной и той же школе в одном из спальных районов Москвы. Учу русскому языку и литературе. Сейчас семеро из моих учеников – дети тех, кто у меня учился ранее, то есть, получается, мои «внуки». А Димка Баткаев – «два раза внук», ибо учил я и его папу, и маму. И уже они называли меня Разведчиком, прозвищем, которое прилипло еще в молодости, когда только начинал работать, 35 лет назад, именно из-за полного совпадения ФИО моего и того самого, легендарного…

Если вдруг оказываюсь в компании, где узнают, что я учительствую, то обязательно начинают разговоры про детей. И иногда спрашивают, есть ли такой класс, который мне особенно дорог и памятен. Есть. Вернее, был, потому что класс распадается сразу после того, как получили аттестаты: никогда уже не соберутся они в полном составе. Так уж жизнь устроена, что всегда кто-то обязательно бывает занят. Или уже ушел от нас. Навсегда. И так, к сожалению, бывает. А те, самые дорогие мне, окончили школу лет 17 назад. Или уже больше?…..Брать их в качестве учителя и классного руководителя я поначалу очень не хотел. И вот почему. (Учителя-профессионалы меня поймут.) После распада… точнее, полураспада, гигантской нашей общей страны в московских школах (думаю, не только в московских!) появилось огромное количество детей из стран ближнего зарубежья: потянулись в Россию люди, потому что дома им просто невозможно порой заработать на жизнь. Многие из ребят либо плохо, либо совсем не говорят по-русски, но отказать им в приеме в школу мы не имеем права. И скидок на то, что русский для них неродной, никто не делает. Вот и предложила наша директор Людмила Павловна, женщина спокойная и мудрая, попробовать собрать их в один класс, чтобы не чувствовали они себя «понаехавшими», чтобы постепенно осваивали премудрости говорения и понимания на русском. А потом, в старших классах, можно будет и смешать их с остальными.Хотели попробовать. А классным руководителем и учителем русского языка к ним решили назначить меня – самого опытного «русака» в школе. Отреагировал я очень бурно: убеждал, что не справлюсь, что не владею методиками преподавания русского как иностранного, но Пална наша тихо мигала глазками под толстенными линзами своих очков, давала мне прокричаться, а потом снова спокойно говорила:- Ничего, любезный Николай Иванович. Справитесь. Я в этом не сомневаюсь. Вы только посмотрите: мы же практически создали IV Интернационал на базе отдельно взятой школы. Да и кого я к ним впущу на растерзание? Слабых женщин? У них семьи, дети, мужья…- Ясно, любезная Людмила Павловна! А меня, значит, пусть терзают. Меня вам не жалко?..- Вас они терзать не станут, ибо… – и далее Пална начала приводить какие-то эфемерные аргументы, в которые, чувствовалось, и сама она не слишком верила.- Да и как я с ними объясняться-то буду, если многие с трудом говорят по-русски?- Вы талантливы, а потому освоить два десятка языков, тем более что многие из них схожи, вам не составит труда…Одним словом, к концу этого многочасового педагогического совета я был номинирован на звание «Солнца отечественной педагогики», и все сделали вид, что я согласен. Возразить я не успел, потому что в нужный момент заплакала (то есть увлажнила глаза дежурной слезою) наша завуч Мисюся (помните, у Чехова: «…Мисюсь, я взбесюсь…»?), а в миру Валентина Ивановна. А женских слез я не выношу. Пусть даже и фальшивых.Все. Вышел я с того педсовета классным руководителем интернационального 5-го «В» класса. Взял у секретаря список, глянул в него: Мосоян, Кенжаев, Гурбан-заде… И далее – грузины, осетины, казахи… В качестве экзотического бонуса – Сум-Бай-Фу (китаец) и Еу… Ев… и не выговоришь… Женя, короче, Блему (камерунец). Всего 21 человек. В графе «русский язык» против всех фамилий стояло – «неродной». Класс! «Именно они призваны оценить метафорическое богатство поэзии Максимилиана Волошина, имени которого они не только не слышали, но даже выговорить не смогут. Никогда», – думал я, бредя, неся свое тело, в котором едва трепетала поруганная душа, в сторону дома. Ночью снились кошмары, и почему-то всплывала одна и та же фраза: «Это тебе в наказанье дано…». Ведь говорила же мама: «Не ходи в пединститут, козлом отпущения станешь…» Что? Ослушался родительницу? Захотел призвание реализовать, Антонсеменовичмакаренко дутый! Вот и получи теперь, Разведчик, гранату от иностранных партизан…1 сентября. Погода  великолепная. Тут бы отпуск продолжить на море где-нибудь: смотреть на полураздетых женщин, целовать им руки (при случае, если позволят), а не о поурочном планировании думать.А эти пришли все, конечно, с дежурными гладиолусами и астрами. Тишина – гробовая. Смотрю на класс и никак понять не могу, что не так… Ясно: нет ни одной светловолосой головы, все брюнеты. Даже странно!.. Но все хорошенькие. Потому что дети не бывают некрасивыми. Никогда. Ничьи. А теперь уже и мои тоже…И начали мы. Начали учить друг друга. Сейчас, спустя много лет, понимаю, что они старались даже больше, чем я: убирать класс, дежурить по школе – с этим проблем не было совершенно. Но вот в тетрадях!.. Все по Маяковскому: «Направо посмотришь – мамочка мать!.. Налево – мать моя мамочка!..». Тут уж кто-то очень старался, кто-то – не… а кто-то – совсем не… Меня они воспринимали как цыплята курицу. Я был первым учителем в школе, которого им показали. Импринтинг. Многие из них долго верили, что единственным, а те тетки, которые приходили на других уроках, приходили так просто, поговорить на почти неведомом языке неведомо о чем. Помню, как еще в пятом классе пришла после своего урока ко мне наша математик Журина и, хохоча, рассказала:- Вдруг в середине урока встает из-за парты Руида Гурбан-заде и направляется к дверям. Спрашиваю ее: «Ты куда пошла?» Она отвечает: «Я к дяденьке нашему. Сейчас приду…»Семья этой азербайджанской девочки жила в Карабахе и после начала того чудовищного противостояния народов, которые всегда жили рядом, вынуждена была беспрестанно переезжать, а потому до прихода к нам она и дня не училась в школе. Мама, бывшая учительница, обучала ее дома сама. Всему. И русскому тоже.На перемене шестиклассники побили нашего грузина Нику Какабадзе. Подбежал к ним микроскопический узбек Ислом Кенжаев:- Я нашему муаллиму (так по-узбекски звучит «учитель») все расскажу. Он аскар («воин» значит), он вас накажет…Я думал, что теперь стал курицей, а они видели во мне воина. Нужно было соответствовать…- Давид! Ты почему укусил Ираклия?- Он обзывается. Сказал, что я осетин.- Ну так ведь ты же на самом деле осетин. И гордись этим. Осетины – очень смелые люди и очень красивые. А ты у нас самый красивый из всех осетин мира! А какой замечательный поэт есть у осетин, его зовут Коста Хетагуров. И он был счастлив тем, что был осетином!(Слава богу, помнил хоть что-то еще из университетского курса литературы народов СССР!)Зато какое же сочинение написал мне Давид к 9 Мая! Помню его до сих пор. Наизусть. Орфографию автора воспроизводить не буду, потому как небезопасно это для зрения и нервной системы читателя. Но оцените порыв и темперамент: «Была война. Мне было 20 лет. Однажды я надел белый маскировочный халат и пошел в разведку. Вдруг вражья пуля влетела мне в грудь. Очнулся я уже в кабинете. Передо мной стоял фашистский полковник и орал: «Выдавай своих!» Я посмотрел на него полными ненависти партизанскими глазами, плюнул в рожу и умер». После этого я понял, что новый Толстой на Кавказе уже родился…Сразу были те, кто с восторгом шел на контакт. Например, моя драгоценность. Нушик Мосоян. Она сразу стала моим замом. По любым вопросам. И стала как-то мягко и не претендуя на лидерство.- Николай Иванович, они все ушли уже домой. (Вздыхает, как все армянские святые вместе взятые.) Дела, наверное, у всех. Давайте я опять пол помою в классе.Меня уже тогда поражала мудрость этой маленькой армянской женщины: и не предала никого, и меня не огорчила.И класс признал ее лидерство. Сразу и безоговорочно.После первой четверти устроили мы с ними огонек. Понакупили они всякого съестного. Нушик убедила девчонок, что нужно сделать еще и салаты. Стоят рядом Нушик и Алсу Бозтаева, режут. Я издалека наблюдаю, как страдает Нушик, глядя на неумелую нарезку Алсу… Что-то будет делать?- Алсу, – говорит Нушик, – а ты попробуй вот так, помельче, резать. Так и покрасивее, и повкуснее получится… Нет, еще помельче… Вот какая ты молодец! Меня мама учила-учила, а я все равно долго не могла. А ты сразу научилась.И дальше режут.Уже потом ребята стали звать ее «мать наша Нушик» и на всех торжествах, при каждом застолье на мой вопрос: «Ну кто первым скажет застольную речь?» – дружно кричали, что, конечно, «мать», конечно, Нушик, кому же еще. Начинала она всегда одинаково: «Ну, дети мои…». Мне кажется, что это обращение было адресовано и мне тоже.В выпускных уже классах она совершенно отстранила меня от дел: и классный журнал заполняла, и к учителям подходила с просьбой, чтобы обратили внимание на Диану и Артура, потому что они претендуют на золотую медаль, но сами застенчивые и ни за что не подойдут к преподавателям с вопросами.Я как-то сказал классу:- Могу спокойно умирать, вы и без меня самостоятельно можете функционировать как социальная единица. Отряд не заметит потери бойца.Кто-то из ребят сказал:- Нет, Николай Иваныч. Какой же отряд без Разведчика.Все хмыкнули и спрятали улыбки. Я тоже.Улыбался и Женя Блему, наш камерунец, редкостный бездельник.На мой вопрос «Чего ты хочешь от жизни?» он отвечал: «Ничего не хочу, хочу только слушать музыку и танцевать брейк-данс!»Я по глазам видел, что не врет. По отметкам это тоже было заметно. Мама его приходила в школу и рассказывала:- Дома он ничего вообще не делает. Приходит из школы, швыряет прямо с порога портфель через весь коридор и бежит в подвал – они там с ребятами танцуют.Танцевал, правда, он отменно. Профессионально. И все. Больше в его жизни ничего не существовало. Кроме Нушик. Ее наш негритенок боготворил. Только благодаря ей и смог окончить 9 классов. Иногда безделье его меня доводило практически до исступления. И тогда я кричал: «Никогда! Никогда впредь не будут учиться в нашей школе камерунцы, а с фамилией Блему особенно!..»А Нушик по-старушечьи вздыхала, когда речь заходила об успехах, точнее о неуспехах Жени, и говорила, скорбно подперев пухлую щечку кулачком:- Ну что же делать, Николай Иванович. Он же талантливый. А все талантливые люди сложные. С ними терпение нужно… С вами нам же тоже нелегко.И улыбается так светло и ясно, что возражать ей ну никак не хочется.Как в любом классе, были у нас закадычные друзья. Закадычных врагов, слава богу, не было. Дольше всех держался особняком китаец. Но в конце концов растопил его загадочное сердце наш «ИнтернацЫонал», и он влюбился. После школы женился на нашей казашке Алсу и увез ее за Великую Китайскую стену, там теперь и живут. Правда, пишут до сих пор – мне иногда, Нушик часто.Самой замечательной парой друзей были у нас Ника Какабадзе и Давид Догузов. Ника – сама страсть, «поэзия бури и натиска», и Давид Большой (был еще и Давид Маленький – Давид Манукян). Занимался он борьбой, как и положено осетинскому парню, был умен, миролюбив и просто катастрофически спокоен. Всегда. Везде. А потому его полностью уравновешивал Ника – взрывной, темпераментный, все делавший со страстью и надрывом, всегда фонтанировавший идеями. Это именно с его подачи в 10-м классе перед 8 Марта парни пошли ночью грузить лес в Южном порту, чтобы заработать деньги на подарки девочкам, чтобы у родителей не просить. И накупили… всяких плюшевых медвежат, лисичек и зайчиков. Но каждая из игрушек была обязательно похожа на свою новую владелицу. Женя подарил, конечно же, Нушик (пусть бы кто-нибудь только посмел сделать это вместо него: Африка убил бы соперника со всем жаром своего знойного сердца). А подарил черепаху с огромными глазами. Ну просто вылитая Нушик: степенная, толстенькая, с мудрым взглядом.И эта самая мудроглазая Нушик «спонсировала массовую пьянку» в 8-м классе…У зама моего, естественно, был комплект ключей от нашего кабинета литературы. Ребята частенько вечерами без меня собирались там, слушали музыку, разговаривали, репетировали что-нибудь к очередному школьному конкурсу. Так вот, не знаю уж, чья это была идея, но противостоять ей Нушик не смогла или не захотела. Она собственноручно выдала 50 рублей на приобретение двух бутылок пива, каковые и были доставлены ребятами из близлежащего ларька. И распиты. Всем «ИнтернацЫоналом». Несмотря на то что многие его члены были мусульманами, а Коран, как известно, строго запрещает употребление горячительных напитков. Назавтра в классе все было прибрано, но крышка от пивной бутылки, случайно закатившаяся под ножку стола, была мною обнаружена. Что и стало поводом для внутреннего разбирательства. Я стенал, проклинал тот день и час… Ну, одним словом, – все как положено. «ИнтернацЫонал» каялся, заверял, частично плакал и давал торжественные обеты. К чести ребят могу сказать, что более подобных инцидентов до самого окончания школы у нас не случалось.Уроки литературы, особенно в старших классах, у «ИнтернацЫонала» чаще всего были непредсказуемы.Они могли терпеливо «пересидеть» Тургенева с его «Отцами и детьми» и в совершеннейшем восторге обсуждали «Господ Головлевых». Могли быть совершенно не растроганы судьбою Анны Карениной и до сипоты кричать на «Суде над Раскольниковым»:- Николай Иванович! А можно у нас будет два Раскольниковых (я и Давид!)?- А можно, я буду Татьяна Ларина и выступлю на суде свидетелем?- А ты будешь оправдывать или осуждать Раскольникова?- Конечно, оправдывать! Ведь не может хоть кого-то осуждать Татьяна. Она как наша Нушик…- А я буду «лошадью из сна Раскольникова». И не думайте, что оригинальничаю. Просто им, лошадям, мы, люди, всегда понятнее…Я с трепетом ждал, как-то они воспримут Серебряный век русской поэзии.Надо признаться, что разочарован не был.Были они почтительны к стихам «королевы» Ахматовой. И единодушно неистовствовали от гениальной «принцессы» Цветаевой. А ее «Повесть о Сонечке» назвали «самой гениальной книгой XX века».А над финалом «Москва – Петушки» рыдали даже мальчишки. Когда я прочитал им сцену с зарезанным поездом человеком, которому ребята засунули в рот окурок, кто-то в классе сказал: «Какие мы свиньи…»Пелевин со своими «Затворником и Шестипалым», «Проблемой верволка в средней полосе», «Никой» долго будоражил им души.И… все.Как-то уж очень неожиданно они окончили школу.На Последнем звонке попросили, чтобы я сказал пару слов. Я храбрился, пытался даже острить, делая вид, что их уход из школы для меня событие радостное. И сказал пару слов:- Наконец- то…И сел. И улыбался, потому что плакать хотелось. Но я же не курица, а воин. Нужно было соответствовать.Уговорились с ними, что нашим днем для встреч будет первая пятница каждого февраля каждого года, 6 часов вечера. Я всегда буду их ждать в нашем классе……Я сдвигал столы в большой общий длинный стол. И они приходили. Мы зажигали свечу и пускали ее по кругу: к кому свеча подходила, тот и рассказывал, что с ним приключилось за то время, что мы не виделись. Последней говорила Нушик (она сидела во главе стола, справа от меня). Говорила о тех, кого сегодня не было. Она все обо всех знала. Потому что все ей писали.А через пять лет… привела на один из таких вечеров русского парня и сказала, что они с Женей (конечно, а как же могли звать ее избранника!) скоро поженятся и уедут куда-то на Север, потому что Женя ее нефтяник, а сурдопедагоги (Нушики!) везде нужны.Давид с Никой пропали года через три после окончания школы. И даже Нушик о них ничего не знала. «Что же… Что же… – так я думал. – Всякое бывает в жизни. Не до нас им…»И совсем недавно встретил Нику. Он худой такой стал. И старый. Глаза – моего ровесника. Все рассказал…- Помните ту самую войну Грузии и Осетии в августе 2008 года? Я был на ней. И воевал, потому что дед говорил, что мужчины всегда воюют. Я одним из первых входил в Цхинвал после артобстрела. Был приказ: пленных не брать, провести зачистку. Один дом прошли, другой. Брать и так некого. Выходим из третьего дома – на пороге лежит паспорт. Я поднял, раскрыл. Это Давида паспорт был. И я тогда подумал: «Это что же, я могу убить человека, с которым вместе 11 лет был? Убить того, кто меня столько раз защищал? Нет. Не могу…»…И я ушел. Назад в Россию ушел… И Давида своего найду… Ну чтобы паспорт ему отдать…