Инициация наоборот. Какова природа ксенофобии?

«Скин-движение» перестает быть уделом полуграмотных «пэтэушников». С этим фактом из статьи «Против Лома нет приема» («УГ» №28 от 10.07.07) трудно не согласиться. Все чаще эта субкультура находит приверженцев среди вузовских студентов. Тревожная тенденция. Во-первых, это говорит о растущей популярности ультранационалистических идей, которые преодолевают одну за другой границы социальных слоев. Во-вторых, нельзя не согласиться с тем, что экстремист-интеллектуал страшнее необразованного. Он способен привнести в движение свое стратегическое мышление и тем во много раз усилить его. Чтобы ответить на вопрос, почему «ботаники» становятся «скинами», нужно проанализировать природу ксенофобии вообще.

Большинство публикаций на эту тему грешат либо голым пафосом осуждения, либо попытками объяснить феномен ксенофобии социально-экономическими причинами. И то и другое не приносит результатов. Очевидно, что нужны другие подходы, радикально иной взгляд на проблему.

Первый стереотип, от которого необходимо избавиться, это представление, будто ксенофобия – это ненависть «титульных наций» к «малым народам». Исторический опыт показывает, что чем малочисленнее этнос, тем интенсивнее у его представителей проявляется отторжение всего чужого, тем больше страхов за свою национальную идентичность. Значит, преодоление ксенофобии не должно сводиться к воспитанию толерантности только у представителей титульной нации. Нужно работать и с малыми народами, в том числе с иммигрантами.

Второй стереотип – чем демократичнее и цивилизованнее государство, тем меньше ксенофобии. Это абсолютное заблуждение. Ксенофобия не зависит от политического режима. Демократия, гарантированная свобода слова, диалог власти и общества – лишь необходимые условия, но не механизмы преодоления этого явления. «Цивилизованные» народы вовсе не менее поражены этим недугом, чем «варварские». Цивилизация лишь «загоняет» импульсы ненависти вглубь, в сферу коллективного бессознательного, откуда они периодически прорываются с удвоенной силой. Свежий пример – сверхагрессивное поведение полиции Таллина по отношению к русским демонстрантам во время известных событий.

Общий вывод таков: ксенофобия присуща и «малым» народам и «большим», и демократиям и авторитарным странам, и цивилизованным нациям и «примитивным».

Ксенофобия, безусловно, негативное явление, угрожающее самому существованию общества. Я давно размышляю над этой проблемой. И у меня сложилось впечатление, что, кроме очевидных причин, как-то социальное расслоение, взаимные исторические обиды и бытовые столкновения, существует что-то еще, что-то уходящее корнями в глубь коллективного бессознательного. Как объяснить, что этнические конфликты самые кровавые и жестокие? Почему обиды, причиненные «чужаком», простить ему сложнее, чем «своему»? Никакими рациональными факторами, никакой социальной неустроенностью не объяснить ту одержимость, с которой бритоголовые совершают свои преступления.

Классик сказал: «Все мы родом из детства». Чтобы понять скрытую природу ксенофобии, нужно обратиться к «детству» человечества – к первобытности.

Однажды я сделал удивительное для себя самого лингвистическое открытие. Известно, что на территории Древней Руси и современной Прибалтики много веков назад жил народ финно-угорской группы, который наши предки прозвали «чудью». «Чудь» значит чудной, непонятный, странный. Но от того же корня происходит слово «чудо», то есть что-то сверхъестественное, вторжение потусторонних (чуждых миру сему) сил. Я предположил, что слова «чужой», «чуждый» этимологически связаны с «чудом». И действительно, во всех первобытных и традиционных обществах чужак всегда связывался со сверхъестественным. Вспомните колдуна из сказки об Аладдине. Он ведь был иностранцем в Багдаде – приплыл из Магриба. А шамаханская царица, оказавшаяся ведьмой! Как часто в мифах и сказках всего мира колдуны или демоны, боги и ангелы являлись героям в образе бродяг, странников, путешественников. «Странник», «странный», «потусторонний» (а может, и «страшный») – однокоренные слова. И это очень важно для логики мифа, логики, которой, если верить Юнгу, руководствуется наше подсознание.

Столкновение с чужаком означает соприкосновение с чудом, с сакральным, и поэтому несет потенциальную угрозу. Не случайно латинское слово «sacrum» переводится не только как «священный», но и как «проклятый». Сакральные рощи греческих жрецов и кельтских друидов, в которых те общались с богами, были проклятым, запретным местом для непосвященных. Профана, осмелившегося нарушить запрет, охватывал страх, насылаемый богом Паном.

Другой пример. В Древней Руси монахов называли «иноками», что значит иной, чужой. Таким же чужим должен был казаться и простой сельский священник. Не потому ли испокон веков существует у нас поверье, что встретить попа вне церкви не к добру? Сакральное опасно и чуждо. Но в мифологическом мышлении действует и обратная логика – чуждое сакрально. Этим объясняется, на мой взгляд, страх перед всем чуждым и «чужими». Но этим же объясняется и преклонение перед ними. У многих традиционных народов издревле существует обычай гостеприимства, когда пришельца окружают почти царскими почестями. В мусульманских странах на гостя не распространяется обычай кровной мести. Там говорят: «Гость – подарок Аллаха». Эта поговорка ярче всего доказывает связь «сакрального» и «чужого» в коллективном бессознательном.

Всем известна история о призвании варягов. Легенда эта вовсе не говорит, как утверждают некоторые русофобы, о неспособности наших предков создать государство. Историкам известно, что практика приглашения представителей иностранных монархических кланов была распространена у многих народов в древности и средневековье. Большинство современных королевских династий Европы были основаны чужеземцами. Причем только в XIX веке монархи-инородцы стали ассоциировать себя с титульной нацией и культурно ассимилироваться с ней. Безусловно, приглашение иностранной династии было сопряжено с геополитическими и иными рациональными соображениями. Но для традиционного общества гораздо важнее была уверенность в «божественном» происхождении королевского рода. Не поэтому ли предпочтение отдавали иностранцам? «Чужой» равно «сакральный».

Все это позволяет, на мой взгляд, понять скрытую, «изнаночную» сторону ксенофобии. Под маской «чужого» наше подсознание видит «сверхъестественное», которое притягивает и пугает, отталкивает и завораживает.

Теперь мы имеем ключ к пониманию подросткового и юношеского «неонацизма». Подсознание мыслит, как первобытный человек. В первобытном и традиционном обществе юноша, достигнув определенного возраста, должен был пройти очень сложный и травматичный обряд инициации. Ритуал означал не просто превращение ребенка во взрослого, инициация включала личность подростка в контекст существовавшей в данном обществе сакральной традиции. У современных народов нечто подобное сохраняется в рудиментарном виде. Например, ритуал принятия в пионеры в СССР или торжественное принятие присяги в армии.

Душа современного подростка также жаждет сакрального, хотя он сам этого и не осознает. Особенно остро это чувствуют юноши думающие, относящиеся к жизни с особой рефлексивностью. Таковым, возможно, был поначалу и Михаил Проскурин, скинхед из Омска. Жажда инициации, неосознанная тяга к священному толкает многих в экстремистские организации. Ведь эти общества всегда построены по принципу духовного братства, хотя их духовность негативна. Как же связаны собственно ксенофобия и подростковая тяга к инициации? Дело в том, что внутреннее духовное содержание инициатических обрядов – борьба с демонами, которых юноша должен побороть в своей душе. «Чужое», как мы выяснили, на подсознательном уровне тождественно «сверхъестественному» и часто со знаком «минус». Подсознание видит в «инородце» нечто инфернальное, «черта». Кстати, иногда скинхеды так и называют своих этнических «врагов». Бесчеловечные садистские нападения скинов на их жертв – это как бы «инициация наоборот». Вместо борьбы с реальными демонами в своей душе, вместо глубокого внутреннего катарсиса они нападают на беззащитных прохожих. Французский религиозный философ Рене Генон считал, что такая «контринициация» исходит от сатаны. И действительно, как похожи эти бритоголовые подростки на бесноватых! Направив свою энергию на борьбу с ложными бесами, они оказываются в плену собственных, которых должны были бы одолеть в случае подлинного инициатического преображения.

Возникает логичный вопрос: что делать, как этого избежать? Во-первых, общество должно всеми силами поддержать стремление традиционных конфессий привлечь молодых. Для этого старшие поколения должны ориентироваться на традиционные ценности. Надо вернуться к древнему принципу: «семья – малая церковь». Лучшая профилактика всех подростковых проблем – дать ребенку возможность в семье получить соучастие в традиционной духовности. Не какой-то абстрактно-гуманистической, а именно традиционной. Ибо только традиция обладает силой глубокого инициатического преображения.

Во-вторых, нужно массово знакомить подрастающее поколение с культурой народов нашей страны (хотя бы наиболее многочисленных). На мой взгляд, возможно и желательно использовать для этих целей так называемый региональный компонент школьного образования. При этом надо постараться избегать фрагментарности. Необходимо «погружение» в другую культуру, насколько это позволяет массовое образование.

Много лет назад непонятый и отвергнутый философским сообществом мэтр Генон писал об универсальности языка Традиции. Нельзя смешать «свое» и «чужое», но можно сделать их более близкими, интегрировать в единый язык традиционной духовности. И тогда «чужак» перестанет представать в инфернальном образе.

Алексей ЦАРЕГОРОДЦЕВ, аспирант Челябинского государственного университета