На чтение: ≈ 13 мин.Владимир ЛИЧУТИН родился в городе Мезень Архангельской области в 1940 г. Служил в армии, работал на заводах Ленинграда. Окончил факультет журналистики Ленинградского госуниверситета, Высшие литературные курсы. Автор повестей «Белая горница», «Иона и Александра», «Вдова Нюра», «Душа горит», «Крылатая Серафима», романов «Фармазон», «Любостай», дилогии «Скитальцы», эпопеи «Раскол». Член Союза писателей России.
– Владимир Владимирович, вашу фамилию не отнесешь к распространенным. Но на карте около Новой Земли – остров Михайлы Личутина, а Якова Личутина из Мезени Ломоносов приглашал кормщиком в экспедицию Чичагова. Получается, род Личутиных давний. Что вам известно о своем родовом древе?
– Род Личутиных делился на три ветви: Богошковы, Лазаревичи и Тазуи. Последние пошли от одного из Личутиных, которого в детстве выкрали ненцы, увезли в Тазовскую губу, он там вырос, женился на ненке, народил много детей и уже в старости вернулся в Мезень. Мои предки были мореходцами, тяжелый северный хлеб добывали с риском для жизни. Они, как и Окладниковы, Откупщиковы, Каркуновы, Малыгины, представители других известных поморских фамилий, своими подвигами, своей беззаветной жизнью остались в памяти народа. Их имена сохранила местная топонимика, независимо от того, занесены ли они на карту или нет. Есть на карте остров Михайлы Личутина, есть сопки Лазаревичей, реки Богошковых и Тазуев. Этот родовой дух должен был каким-то образом проявиться во мне и, может, по той причине тянет меня Зимний берег.
– А в какой семье вы родились?
– В самой простой. Отец был сельским учителем. Его мать, моя бабушка, – купеческого сословия, из семьи Мельниковых. Это знаменитая ученая семья. Глава ее – брат моей бабушки – был академиком, главным, кажется, терапевтом Советской Армии. Академиками стали и его дети. Сын был директором Пулковской обсерватории, другой сын – знаменитый хирург-онколог.
Отца своего я не помню и даже не представляю, потому что, когда он погиб на войне, мне было два года. Отец с матерью познакомился, когда учительствовал в тундровой деревушке. Она училась тогда в 4-м классе. В 16 лет вышла замуж за своего учителя.
Из армии он каждую неделю присылал огромные письма с заданиями по математике, по литературе. Мать их выполняла. Два года отец как бы экстерном обучал ее. Последнее письмо от него пришло из-под Орши…
Единственное, что у моей матери было счастливого, – жизнь с мужем. А потом цепь несчастий и горя легла на ее плечи. Война, отец погиб, куча детей на руках, ни работы, ни крыши над головой… Несмотря на всю бедность мать, помня как бы обет перед отцом, решила все-таки выучить детей. Все получили высшее образование.
– В былые времена нашу армию, куда ныне иные родители боятся отдавать сыновей, без иронии называли школой жизни, формирующей лучшие качества молодых людей. В свое время вы служили в армии. Какой след оставила она в вашей жизни?
– В силу характера, взбалмошного, неуступчивого, противоречивого, армия во мне отложилась двояко. Конечно, в армию мы все шли охотно. Если бы меня в армию не взяли, я бы это переживал как конец света. Все считали бы, что я какой-то гнилой, больной, несовершенный. Для нас солдат был совершенным человеком. Чего стоили вид, форма солдата, пришедшего из армии, его сияющие знаки отличия, начищенные сапоги, сверкающие бляха, пуговицы!
Я окончил техникум, поработал немного, и меня призвали в армию. Предложили в сержантскую школу. Я воспротивился: «Не хочу быть солдафоном…» Меня отправили в воинскую часть под Воронеж. Только там я понял, в чем соль службы. Постоянно учения: монтаж-демонтаж связи, все вручную. У нас не было такой, как сейчас описывают, похабщины. Отношение благожелательное, но все равно мне было тяжеловато.
Приехал в часть полковник, который набирал в сержантскую школу, я – к нему: «Возьмите меня, пожалуйста». Так я оказался в сержантской школе, а после нее стал начальником радиорелейной станции. Служба была тоже довольно нелегкой: самому нужно разворачивать антенну станции. По инструкции положена лебедочка, но ее не монтировали. Приходилось поднимать антенну вручную. Но я уже штангой позанимался, немножко подрос. И экипаж установил рекорд наших частей.
Я тогда занимался спортом, бегал кроссы километров на 10 от воинской части. Такая безобидная «самоволка» завершилась гауптвахтой. Часть поехала на учения, меня оставили в казарме готовиться в… дисбат (дисциплинарный батальон. – Прим. авт.). Ночью будят: «Подъем!» Меня и еще несколько человек посадили в вагон, ничего не говоря. Везут день, другой. Граница. Переехали – оказались… в Будапеште. Назначили меня начальником клуба части. Вместо дисбата. Такие парадоксы были в моей службе.
Двойственность, которая была в начале службы, исчезла. Воспоминания самые лучезарные несмотря на всю тяжесть службы.
– После службы вы поступили на факультет журналистики, окончив Ленинградский университет, работали в газете. Как случилось, что всерьез занялись литературой?
– Все время пытался писать, получалась графомания. Видимо, есть биологические часы, когда что-то в человеке просыпается. Лет в 28-29 как-то все стронулось…
Первую мою повесть «Белая горница» встретили очень здорово, хотя она, конечно, не отвечала тем восторгам, похвалам, которые на меня посыпались со всех сторон.
– Тем не менее периода ученичества у вас не было?
– У меня не было периода подражательства. Люблю все открывать. Даже все открытое и использованное мне нужно заново пройти самому. Я восхищался «Привычным делом» и «Плотницкими рассказами» Василия Белова, «Последним сроком» Валентина Распутина, «Последним поклоном» Виктора Астафьева, но подражать им не мог в силу склада своего характера.
Писатель все время находится в состоянии сомнения. Чем его работа сложна? Часто посещает мотив тоски и бессмыслия дела: кому это нужно? Все это ерунда, все бездарно, копаешься, прожигаешь дни. Вся жизнь писателя отмечена только рукописями.
Например, роман «Раскол» я писал 14 лет. Больше ничем не занимался. Думал, приступая к роману, что жизнь моя бесконечна, напишу такую книгу, которая полностью меня встряхнет и сделает из меня нового писателя. И я писал каждый день, писал, ни на что не отвлекаясь. 14 лет пролетело! Когда кончил писать роман, ужаснулся: сколько жизни у меня улетело! А что я в это время видел? Жизнь писателя обыденна, сера и замедленна, потому что в ней нет практически никаких красот. Как монах в келье, так и писатель живет в своем мире и свою жизнь погубляет день за днем – в часах песочек сыплется… Как на дороге, на тропинке стоят вешки, чтобы не заблудиться, так и в жизни писателя идет такая тропка извилистая, на ней вешки – книги. И больше ничего.
– Вы начинали свой творческий путь в советские времена, однако ваши книги не укладывались в прокрустово ложе социалистического реализма. Что вы можете сказать об этом?
– Так получилось, что у меня ни в одном произведении нет социальных, идеологических примет. Не оттого, что я был противником строя. Но такие слова, как «коммунист», «председатель колхоза» или «электричество», трудно влезают в музыку предложения. Или, к примеру, куда сегодня без телевизора? Но он никак не идет в строку, хоть что не делай. Подобные слова я не то чтобы не перевариваю, они музыкально далеки от меня. Вот в чем дело.
О советской литературе. В ней, конечно, было много идеологии, без чего, видимо, не обойтись. Это издержки любого государства. Но в ней есть выдающиеся образцы, в ней были и останутся Алексей Толстой, Михаил Шолохов – самый великий писатель ХХ века, Платонов и Булгаков, Виктор Курочкин и Виктор Астафьев, Василий Белов, Виктор Лихоносов, Валентин Распутин…
– Герои ваших произведений, по словам архангелогородца Николая Жернакова, «внешне ничего героического не совершают, они неприметны, обычны. Но сама «обычность» их необычна, полна драматизма и страсти подлинной жизни». Где и как вы находите своих героев?
– Для меня важно, чтобы сначала возникла философская идея. Когда она возникает, я начинаю искать героев. К примеру, у меня возникла идея, что время имеет множество направлений. И внутри этих направлений образуются всякие воронки, как в реке. Время идет не поступательно вперед, оно взвихренное, идет туда-сюда. То есть одно время идет вперед, а другое – назад. Я стал искать героев «под идею», приехал на Печору, случайно нашел свою дальнюю родственницу – двоюродную сестру отца, слепенькую уже старушку Серафиму. Написал о ней. За двадцать дней родилась повесть «Крылатая Серафима».
Вот так у меня сначала – идея, потом – герои. Они из жизни. Это какая-то часть жизни, костяк становой, а все остальное – фантазии писательские, но на основе жизни, естественно.
– Вы пишете: мужчина – добытчик, опора семьи. Но во все века у него была еще одна ипостась: воин. Как вам видится роль воинства, роль армии как государственного института?
– Без армии, без институтов власти русский народ просто иссякнет, рухнет, рассыплется. Чтобы защитить народ, нужна сильная армия. Да, в будущем, когда мы будем богаты, она, наверное, станет профессиональной. Но, во-первых, профессиональная армия очень дорога. Во-вторых, есть пагуба покорения ее «элитой» государства, опасность прикорма. За зарплату, да еще при низкой духовности армию могут заставить делать что угодно. А система всеобщего призыва в армию – это еще и система духовного воспитания человека. Я знаю по себе, о чем уже говорил, какой я был до армии, каким стал после. В армии возникает ощущение времени. Тебе становится жаль времени, тебе хочется ухватить его в кулак и не выпускать. Именно в армии возникает цель жизни.
Беседу вел Леонид ГОРОВОЙ
Фото Николая КОЧНЕВА
Выбор читателей
Комментарии