Хороший народ! “Знаменитый Павлюк” Павла Нилина

“Однажды я спросил его: “Дед! Зачем живут люди?..” (Стараясь говорить голосом Луки и подражая его манерам). – “Для лучшего люди-то живут, милачок! Вот, скажем, живут столяры и все – хлам-народ. И вот от них рождается столяр… такой столяр, какого подобного и не видала земля, – всех превысил, и нет ему в столярах равного. Всему он столярному делу свой облик дает… и сразу дело на двадцать лет вперед двигает”.
М. Горький. “На дне”

На общем сером фоне литературы социалистического реализма явление такого героя, как чудак, было скорее случайностью, чем закономерностью, исключением, а не правилом. И зачастую давалось в трагикомической тональности. В одном ряду с известными шукшинскими “чудиками” стоят герои Нилина, автора двух замечательных повестей – “Испытательный срок” и “Жестокость”. Рассказ “Знаменитый Павлюк” в известном смысле представлял собой увертюру к этим произведениям. Во всяком случае, именно он был выделен критикой в качестве лучшего в творчестве писателя 30-х годов.
Рассказ создан на основе воспоминаний о реальных событиях. Они происходили незадолго до революции. Главный герой – Павлюк – воспитывался в детском приюте и в дальнейшей жизни мог рассчитывать только на самого себя. В первую очередь предстояло овладеть каким-либо ремеслом, материально обеспечить свое существование. Таковым ремеслом оказалась работа по жести. Вряд ли мальчику пришлось выбирать. Тем не менее повезло: специальность жестянщика отторжения не вызывала. Больше того – с каждым месяцем работать становилось все интереснее. Овладев ремеслом, пошел дальше – к мастерству. Захотелось уже обрести себя в деле…
Это всегда интересно. Особенно когда речь идет о рабочей специальности. Труд Павлюка граничит с творчеством. Нилин полагает, видимо, что творческий характер возможен у любого вида профессиональной деятельности.
Павлюк работает “по порядку”. Это, однако, порядок не ремесленника, а Мастера: это – действо. “…Начинал резать жесть. Делал он это почти торжественно, неторопливо и шевелил при этом губами, будто читал молитву”.
Сначала герой входит в жестяное дело, вынуждаемый самой жизненной ситуацией; позднее – относясь к нему уже как к призванию. С течением времени работа по металлу начинает приносить ему все больше духовного удовлетворения, материальное – отступает на второй план. Вместе с другими сферами жизни. При ослабленных легких жестянщика тот сырой подвал, в котором оборудована мастерская, явно гибелен для него. Но даже “встав на ноги”, он не торопится подыскать более здоровое помещение. До этого у него как-то все не доходят руки. Семьей обзавестись – тоже. Впрочем, здесь мы выходим уже к рассмотрению нравственной сферы жизни главного персонажа рассказа. Разговор о ней должен быть особый, без упрощений. Да, Павлюк – эгоцентрист, всегда почти сам в себе. С другими людьми ему трудно. Самые алчные этим пользуются (например, хозяин дома, в котором он арендует подвал). И Павлюк привычно уступает. Оттого извозчик Хохлов думает о нем как о простофиле. Где ему понять, что уступает Павлюк совсем не по слабо-, а по великодушию! Как обретший “дело жизни”, он полагает себя счастливым человеком. И действительно: в духовном плане он богаче многих и потому на уступки идет, жалея их.
Гражданская сфера жизни Павлюка почти исключительно состоит из понимания общественного смысла своей профессии. “Эх ты, голубь! – вдруг засмеялся Павлюк и потрогал меня за плечо. В первый раз потрогал по-свойски. – Это ты про какого говоришь? Про Варкова? Про Хинчука? Это, брат, еще не народ. Эти только живут около народа. Народ – это мастеровые, у кого ремесло в руках и кто необходимое дело делает. Вот это называется народ…”
Единственным собственно гражданским поступком мастера, о котором упоминается в рассказе, является его завещание с пожеланием отдать его имущество туда, где и сам воспитывался когда-то как “казенный мальчик”. Что же касается политики (напомним: события происходят в канун революции), то, судя по всему, Павлюк ею не интересуется вовсе.
Главной преградой на пути гармонизации характера Павлюка является болезнь. Он и не женится тоже по доброте душевной: не желая “связывать” человека (подвергая любимую опасности заражения чахоткой или обрекая жену на раннее вдовство).
Кстати, болезнь – еще одно обстоятельство, усиливающее эгоцентризм Павлюка. Вступать в контакт с людьми ему очень трудно. Войти в особенности характера человека он не умеет. Казалось бы, уж с подмастерьем (в отсутствие собственных детей) он мог бы вести себя помягче. Но нет: “Объясняя мне что-нибудь, например как надо загибать уголки, он тоже никогда не смотрел на меня и говорил таким голосом, точно в подвале, помимо нас двоих, присутствуют еще двадцать человек, которым тоже необходимо знать, как загибают уголки…”
Чем с людьми, жестянщику проще даже с котом Антоном (уж не оттого ли, что тот – тоже Мастер своего дела?). Ну а как же сами эти окружающие? Каково отношение их к Павлюку? “Большинство людей нашей улицы любили Павлюка. Многие уважали его за кротость характера, за доброту и за мастерство, несравненное в своем роде. Многие сердечно жалели его, говорили: “Ведь какой, посмотрите, мужик двужильный! Непонятно, в чем душа держится, а все работает, стремится. Жалко смотреть даже”.
Здесь соседи в самую десятку попали. Именно в труде своем обретает Мастер точку упора для противостояния смерти. И еще – алчным обывателям, хамством своим подталкивающим его к краю могилы. Подытоживая чувства, лежащие в основании нравственной позиции обывателя, слишком привязанного к материальной сфере жизни, Нилин иронизирует: “Но всякому человеку, собравшемуся жить бесконечно, было обидно уступить соседу законную свою часть имущества на неизбежном дележе после смерти одинокого жестянщика. И всякий хотел знать поэтому: когда же умрет Павлюк? Это необходимо было знать, чтобы раньше всех поспеть к дележу”.
На фоне этой пошлости последней улыбкой жизни явилось для мастера внимание товарищей по цеху. Существование в условиях рыночной конкуренции развело их в разные стороны. Но теперь оба мастера своим человеческим долгом полагают навестить умирающего третьего. Их визит многозначен. Во-первых, поддержать коллегу: кто, как не профессионал, способен по достоинству оценить мастерство коллеги! Значит, оба визитера могли предполагать, какой заряд энергии получит человек, для которого работа была всем. Вторая цель – нравственная. Визиты должны были подчеркнуть, что взаимное отстранение было продиктовано условиями экономического существования, а не личной неприязнью и что эти условия перед самым главным в жизни – Мастерством и Человечностью – второстепенны.
“И вот однажды, когда он ставил на стол чугунок со щами, в дверь постучали, и вошли двое – Костя Уклюжников, известный в нашем городе жестянщик, и с ним еще неизвестный мне паренек.
Павлюк очень удивился этому визиту. Костя Уклюжников к нему раньше никогда не ходил. Встречались только на базаре, в скобяном ряду, где продают изделия и железный материал. И вдруг Костя пришел на квартиру да еще с товарищем. А зачем?
– Просто так, – сказал Костя. – Шли мы мимо. Дай, думаю, зайду к знакомому, наведаем его. Говорят, прихварываешь ты, Андрей Петрович?
– Какое там прихварываю! – улыбнулся Павлюк. – Отхворался уж…
– Поправляешься, что ли? – спросил Уклюжников.
– И не поправляюсь, и не хвораю, – сказал Павлюк. – Одним словом, отхворался вчистую…
– Непонятный ты мне человек, Андрей Петрович, – признался Костя. – Очень скрытный у тебя характер. А я как раз подумал: может, помощь какая тебе нужна, может, в чем-нибудь я тебе пособить могу. Мы ведь все-таки знакомые давно и тем более – одного ремесла…
– Одного – это правильно, одного ремесла, – согласился Павлюк. И как будто обрадовался даже, уцепившись за эти слова. – Но помогать мне теперь уже ни к чему. Ни к чему мне помогать. Я скорей тебе помогу. Вон у меня жесть остается, сколько жести хорошей. Если хочешь, возьми, раз уж пришел…”
Цель была достигнута, о чем можно судить по следующей реплике Павлюка: “Хороший у нас народ, – почти весело сказал он, проводив Линева (второй визитер. – М.Б.). – Хороший, совестливый, чувствительный. Среди хорошего народа живем…” (Раньше реакция была противоположной: “До чего ж дешевые люди бывают на свете! Обидно подумать даже…”) И больше ничего не сказал”.

Михаил БАБИНСКИЙ