Графиня, филологиня и принц Валентин

О чем говорят учителя после регионального совещания, объединившись где-нибудь вокруг чайного стола? Конечно, о школе, о детях. И просто о человеческом, житейском. Записать – такой “Педагогический декамерон” получился бы! Нет. “Вдруг ученики прочитают!” – протестуют мои собеседницы. И все-таки одну историю известной теперь сибирской учительницы рискую опубликовать – в дидактических целях. Утаим лишь фамилию героини – по ее настоянию остальные имена, адреса, подробности документально сохранены как свидетельства подлинности этой невероятной (с точки зрения взрослых) и типичной (с точки зрения подростка) истории.

Уральский госуниверситет (город тогда назывался Свердловск) поступила я по страстной любви к приключениям. Хотелось уехать от родителей, страну повидать. Дома, на Волге, остался любимый мальчик, которого скоро призвали в морскую авиацию: с филологией – а я поступила на филологический факультет – он находился в состоянии нескончаемой войны, из-за чего его не приняли в институт. По воле министра обороны мы оказались за пять тысяч километров друг от друга: он – в Крыму, я – на Урале. Полгода письма от него приходили почти ежедневно, с неизменной подписью “Твой по гроп Алик”.
В феврале, когда письма вдруг перестали приходить, я начала по ночам бегать на Главпочтамт, чтобы связаться с воинской частью – почему-то в Джанкой из Свердловска можно было звонить только с 2 часов ночи до 4 утра. Через тысячи верст шорохов, разрядов и помех чей-то неясный голос неизменно отвечал: “На переговоры не явился”. Истинная же помеха заключалась в том, что начались военные учения и авианосец унес моего героя так далеко от берегов России, что его и спутниковая связь, будь она в то время, все равно не достала бы. Но об этом я узнала через годы.
А тогда – месяц неизвестности, насмешки подруг, страшное подозрение, внушенное мамой, что мой друг меня бросил… Страдала я ужасно! Забросила учебу в университете, не ела: все деньги “прозвонила”. Тут профком дал мне какие-то талоны в диетическую столовую, там на меня все чаще начал поглядывать мальчик с черно-жгучими глазами… Вскоре он носил мои книги. Потом он подарил мне белую хризантему, признался, что увидел меня впервые в читальном зале имени Белинского, где собирались все студенты города, что он первокурсник Уральского политехнического института, приехал из Первоуральска, зовут его Валентин. Теперь я вспоминаю, что был он чем-то похож на юного Мефистофеля, если у того была юность. А тогда… Очей очарованье! Тонкие черты лица, длинные пальцы, гордая посадка всегда непокрытой головы… Вскоре он стал провожать меня домой.
Тут нужно небольшое отступление. Университетское начальство в ту пору поступало мудро, расселяя первокурсников – от греха подальше – не по общежитиям, а по арендуемым университетом квартирам: определяли “на постой” к одиноким пенсионеркам, преимущественно врачам, библиотекарям, педагогам. Мне посчастливилось жить на квартире у человека необычайно великодушного и сердечного – у Паулины Соломоновны Гольденберг, учительницы истории, которой причинила я массу хлопот и неудобств. Жила она в старинном доме на улице 8 Марта, в цокольном этаже, под мрачной аркой. Как бы поздно я ни вернулась, меня ждал вечером горячий чай, а утром – высушенные и вычищенные обувь и одежда, сброшенные накануне у входа. И вот этого золотого человека я однажды подвергла смертельной опасности.
Виноваты во всем были весна, дурманящие ароматы цветущего дендропарка, куда я бегала на свидания со своим политехническим Принцем, а главное – мои взбалмошные 17 лет.
Как всем влюбленным девицам, мне мой Принц казался человеком необыкновенного ума, красоты и благородства. “Погибнешь, милая, но прежде Ты в ослепительной надежде Блаженство темное зовешь, Ты негу жизни узнаешь, Ты пьешь волшебный яд желаний” – мои подруги теперь ядовито переключились с журнала на оперу, но я-то понимала, что им “просто завидно”. Понимала я и то, что такая обыкновенная девушка, как я, не может надолго привлечь внимание столь блистательного человека: он наизусть читал стихи, о которых в университете, по крайней мере на первом курсе, еще не слыхали. Он рассказывал, что знаком с самой Верочкой Баевой (студенткой, которая стала потом знаменитой оперной певицей, народной артисткой), и однажды принес билеты на концерт с ее участием в консерватории: “Аве Мария” Моцарта.
И вдруг, когда мы прогуливались у дома Демидова, меня осенило: тайна! Нужна тайна! Вот чем я воспламеню его сердце! В тот же час моя бедная Паулина Соломоновна – она болела гипертонией, была крохотного роста и жила на пенсию по выслуге лет – из учительницы превратилась в графиню, наследницу тайных демидовских богатств, а ее облезлая коробочка с лекарствами, оклеенная старыми открытками, которую она хранила в старом комоде, превратилась в антикварную шкатулку с сапфирами, аметистами и алмазами, которыми старушка любуется по вечерам, при пламени свечи. “И тогда по стенам разливается разноцветное сияние”, – вдохновенно сочиняла я под влиянием сказов Бажова, а мой друг ошеломленно замолкал и о чем-то напряженно думал.
Словом, когда мы собрались идти на концерт, а я не застала в условленном месте своего Принца, отчаянью моему не было предела. Я стояла битый час в назначенном месте, лил беспощадный дождь, лились мои слезы, гремел трамвай, громыхал гром, шекспировские страсти бушевали, конец света! Я отправилась в свой мрачный подвал и на все расспросы Паулины Соломоновны, решившей, что я осталась без стипендии, никак не реагировала, зарывшись в тощие подушки. И вдруг – когда уж двенадцать ночи миновало – бухнула тяжеленная дверь подъезда, в темноте сырого коридора кто-то нежно позвал меня по имени! Он нашелся! Он пришел несмотря на грозу! Вихрем я метнулась к порогу, лихорадочно стала отодвигать засовы и крючки – их было не счесть. Как вдруг сзади в меня вцепилась маленькими ручками Паулина Соломоновна!
– Не открывайте! Кто там?! Порядочные люди в такой ливень дома сидят! – шипела она разъяренной кошкой и тянула меня за ветхую ночнушку изо всех сил.
– Открой, малыш, не бойся, я один. Клянусь, – раздались за дверью вечные слова волшебных заклинаний.
И тут же длинное стальное лезвие проникло в щель двери и… сбросило крючок. Но Паулина Соломоновна успела притянуть дверь к себе и щелкнуть маленькой задвижкой. Чем бы кончилось это противоборство Графини и Принца, не знаю. Вдруг чиркнула спичка, чей-то пьяный голос начал ругать темень, грозу и пропавшую куда-то лестницу. Сосед со второго этажа, молодой врач “скорой помощи”, возвращался домой.
– Старики, вас не пускают? – участливо спросил он заплетающимся языком, видимо, намереваясь помочь из вечной солидарности всех влюбленных.
Но “старики” не собирались принимать помощь постороннего – они тут же исчезли, исчез с ними и нож…
Наутро я отправилась в деканат Политехнического института. Выслушав меня, кругленький доцент вышел в коридор, поманил меня пальцем и посоветовал никому ничего не рассказывать: зачем,мол, девушке позориться, ведь этого студента уже отчислили “по итогам зимней сессии” и где он сейчас, неизвестно.
Неизвестно и мне. Жив ли? Сейчас кажется – найди я его тогда, могла бы спасти, как спасла меня Паулина Соломоновна, не обронившая и слова упрека. Она была настоящий Учитель. Может, потому и я всю жизнь пытаюсь, рвусь спасать других семнадцатилетних мальчишек и девчонок, когда их фантазии, любовь к приключениям и риску навлекают на них опасность. Этим сумасбродным головушкам я верна “по гроп жизни”. Что поделаешь: любовь все превозмогает, даже рассудок…

Галина ФРОЛОВА