Поэту Глебу Горбовскому исполнилось 70. Юбилей этот предполагает определенный душевный покой и желание подвести итоги. Но не таков Горбовский. Его почти невозможно найти. Веселый дух бродяжничества не покидает его – то он на Ладоге, то под Новгородом, то у друзей под Питером. Он не дает интервью, неохотно общается с чужими людьми. Как он признался в своей последней книге “Распутица”, так “спасает себя и свои строчечки от нужного и совершенно не нужного общения”.
Может быть, это правильно. Совсем не обязательно лезть в душу и жизнь человека, когда издано 40 книг стихов, 7 книг прозы и воспоминаний, – читайте, там все сказано. И все-таки с Глебом Горбовским все по-другому. Каждый, кто хоть раз увидел и услышал его, влюбляется раз и навсегда в этого свободного, ироничного, задорно-хулиганистого мудреца. К сожалению, в зале Государственной капеллы Санкт-Петербурга было немного рядовых почитателей поэта. Глеб Горбовский давно не давал вечеров, и маленький зал с трудом вместил его старых друзей и многочисленных именитых гостей. Но благодаря самому юбиляру вечер не вылился в торжественное заседание Союза писателей, как это часто бывает.
Поэт совершенно не выглядит на свой возраст. Он противится солидности. Он подвижен, бодр, по-мужски обаятелен и, зная его удивительную биографию, только удивляешься времени, пощадившему его. Всем, любящим Горбовского, наверное, известна его жизнь. А если нет, то обязательно прочтите его книгу воспоминаний “Остывшие следы”. Поверьте, это одна из тех книг, после которой становится грустно, что она не бесконечна. Репрессированные учителя-родители, четырехлетние скитания по дорогам войны, детская колония в Поволжье, лесоповал, побег босиком в Ленинград, под вагонами, на крышах поездов – только слабый пунктир по его юности. Это была жестокая школа колючей проволоки и окрика, пули и виселицы. В стихах об этом, однако, – мало. Но когда его спрашивают, почему, намекая на прошлую цензурность темы, Горбовский просто отвечает: “Я не хотел и не хочу пугать людей”.
Его первая книга называлась “Поиски тепла”, и этот поиск пронизал всю его жизнь и поэзию. И это не поиски уютного камина, а скорее горящей души-звезды. А если не дано ее найти, то: “Чихать! Гори огнем, Двадцатый век, Пусть пепел вьется надо мной, как черный снег. Век был жесток. Хоть я зачат был в нем. Прости-прощай… Очистимся огнем!”
Горбовский чувствует любую ненатуральность. Когда от правительства Петербурга ему преподнесли компьютер с пожеланием того, чтобы ему легче было теперь записывать свои стихи, он развел руками. И всем стало ясно несказанное: “Ну а раньше я их как писал?” А когда один из поздравляющих сказал, что “его поэзия – лебединая песня России”, поэт чуть заметно поморщился. Метафора действительно сомнительная.
Глеб Горбовский легко отвечает на непростые вопросы. Например, его спросили, как он решился написать “Исповедь алкоголика”, не жалеет ли об этом? Поэт даже удивился: “А чего жалеть. Пьют ведь сильно. Может, бросит кто-то. А слава забубенная мне не нужна – было время, я не пил 20 лет. И писал. А говорили: “Горбовский кончился. Не пьет”. Но я точно знал, что писал стихи, за которые не стыдно. А про русское пьянство я еще в 1958-м на Сахалине все сказал, если помните…”
Конечно, помним. “Все позабыто, сбыто, пропито. Не было Пушкина. Не было. Не было”. Воистину взгляд в пропасть. На вопрос, почему поэт так стремится к одиночеству, скитаниям, когда вокруг так много близких и любящих его, он ответил: “Наверное, одиночество – это судьба. Или страсть. И от этой страсти я как зачумленный всю жизнь. Я ведь очень много пишу. И эта отрава – литература, творчество, писанина – в жизни выела все. Были и есть люди, сочетающие это с нормальной, домашней жизнью. А я так не могу. И даже радуюсь этому. Одно из последних стихотворений так и заканчивается: “Хорошо, что я не Афанасий Фет!”
По окончании вечера, отстояв бесконечную очередь за автографом, я спросила, что бы поэт пожелал читателям “Учительской газеты”? Глеб Горбовский вздохнул: “Ах, учителя… Тяжелая работа… Надежды и мужества вам!”
Елена ПОЛТОРЕЦКАЯ
Санкт-Петербург
Комментарии