«Где-то на станции дачной…». К 105-летию со дня рождения Ксении Некрасовой

Строки из стихотворения Ярослава Смелякова 1964 года посвящены поэтессе, у которой было одно из самых тихих имен в поэзии ХХ века. Вероятно, кто-то слышит имя Ксении Некрасовой впервые. Уникальное явление в русской лирике – диковинное, одинокое, не вмещающееся ни в какие рамки и не укладывающееся в литературные термины. Яркий, сильный, по мнению многих ее почитателей и исследователей, гениальный поэт. Писала она естественно, как дышала. Ее верлибры берут начало в фольклорной традиции, они близки наивной живописи. Стихи Ксении Некрасовой мудры и прекрасны, а судьба тяжелейшая, как и у большинства поэтов.

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки, ваша изысканность, ваши духи и белье? – Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке в стихотворение медленно входит мое…Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно: пренебреженье, насмешечки, даже хула. Знаю я только, что где-то на станции дачной, вечно без денег, она всухомятку жила… Она всем рассказывала о своем «великолепном детстве»: «Отец был горным инженером. Жили между Ирбитом и Шадринском, вблизи Егоршинских каменных полей…» На самом деле подлинная ее автобиография такова: «Родилась в 1912 году. Родителей своих не помню. Взята была из приюта семьей учителя на воспитание…»Из раннего детства ей запомнилось, что иногда к ней приезжала очень красивая, хорошо одетая дама, привозила дорогие подарки. Кто эта дама, ей не говорили. Потом она помнила эпизод: ее, маленькую, привели в лесной скит, где собралось много народу. И священник, подняв ее на руки, крестил ею толпу. Позже ей кто-то сказал, что она дочь Григория Распутина…Юность ее прошла на Урале. Окончила семилетку, училась в педтехникуме, потом служила культработником на Уральском заводе тяжелого машиностроения. В 1935 году Свердловский обком комсомола направил Ксению учиться в Москву, в Литературный институт. В тридцать седьмом вышла первая подборка стихов Ксении Некрасовой в журнале «Октябрь». Предваряя ее, Николай Асеев отмечал своеобразие ее дарования, «четкость и ясность ее строк…  при сохранении почти детской их простоты». Он писал: «Глубокий оптимизм наблюдения, изучения явлений, свойство видеть великое в малом, подчеркивание значительности всего живого, входящего в наш советский быт, пейзаж, чувство и мысль, – вот идея Ксении Некрасовой». Печатали Ксению и в других изданиях. Но окончить институт ей не удалось – началась война. Вместе с войной пришло горе. С мужем, горным инженером, и грудным сыном Тарасиком они ехали в эвакуацию. Когда начали бомбить, всех ехавших высадили в поле, и осколком прямо у Ксении на руках убило ее сынишку. Муж вскоре сошел с ума. Ксения же после всего пережитого получила травматический энцефалит и уже больше не могла работать. Руки не слушались ее. Отсюда этот детский почерк, неровные строчки. Отсюда незащищенность и простодушное доверие к миру. Впрочем, качества эти были присущи ей всегда. А стихи, дивные ее стихи! Необычные, сочные, очень русские. В красочных ее фантазиях есть что-то от лубка, речитатива, народной сказки. И цветет рябина горьким белым цветом у окна покинутой жены. На ветвях рябины почему-то птицы гнезд не вьют весенних, песен колыбельных не свистят в листве… И стоит рябина вся в цветах горючих… …горечь одиночества пряча у корней. Ее талант высоко ценили Михаил Светлов, Юрий Олеша, Алексей Толстой, Яхонтовы, Коненковы, семья Фальков.Михаил Пришвин писал в дневнике, что у Ксении Некрасовой, «у Хлебникова и у многих таких души сидят не на месте, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте». Но жизнь жестока. Ксению Некрасову нередко принимали за сумасшедшую, сторонились ее, гнали от себя. Однажды в редакции «Нового мира» Маргарите Алигер показали верстку стихотворений Ксении Некрасовой, и те очень ей понравились. Она сказала об этом вслух, но, когда заведующая отделом поэзии предложила сказать то же самое автору, Алигер отказалась: «Это совсем разное: стихи и их автор. Я с ней общаться не умею. Не получается как-то… Все-таки она… И, не задумавшись, с размаху, я произнесла то самое слово, которое в просторечье звучит достаточно грубо и вульгарно, ибо люди охотно пользуются им всуе и давно уже затерли и затрепали ту возвышенность, то изумление души, тот священный трепет, который вложил в него однажды и навеки великий русский писатель.И вот оно слетело с моих губ, это жестокое слово, еще и упрощенное женским окончанием, прозвучав в переполненной комнате достаточно громко и слышно, и что-то вдруг дрогнуло и изменилось в лице моей собеседницы, и тотчас же я словно всем своим существом ощутила, что в комнате что-то случилось, что-то ужасное, что-то непоправимое. Испуганно оглянувшись, я увидела, как много вокруг народу, и поняла, что все эти люди слышали ужасное слово и что этого уже не поправишь, и в тот же миг я увидела, что через всю комнату, сквозь расступившуюся толпу, прямо на меня идет Ксения. И, встретившись с моим взглядом, она тотчас же улыбнулась той самой большой, доброй улыбкой, которой всегда улыбалась мне в подмосковной электричке (Алигер и Некрасова часто встречались в болшевской электричке. – Н. С.)».«Сказать, что я растерялась, это значит ничего не сказать, – с горечью вспоминает Алигер. – Сказать, что я пришла в ужас, это тоже очень мало и бледно. Я не помню в жизни своей какой-либо хоть отдаленно похожей минуты. У меня словно железом перехватили горло, и из глаз брызнули слезы…- Ксения… Ксения… Ксения… Простите, простите меня! – лепетала я, задыхаясь от стыда, от муки, от страдания… Я схватила ее за руку, я готова была прижать к губам эту плотную, широкую, чистую ладонь, и она не отнимала ее, продолжая улыбаться. И вдруг она сказала громко, просто и отчетливо:- Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах.И были в этих словах такая чистота и отрешенность, такое покойное и непобедимое человеческое достоинство, такая высокая сила духа, которые я никогда с тех пор не могу ни забыть, ни утратить…»Да, порой она выглядела нелепо, странно. Ей негде было ночевать, и иногда она не хотела уходить из понравившегося ей дома. Просила, чтобы ее накормили. Радовалась каждому доброму слову, каждому крохотному подарку. В то же время многие ее уважали, даже побаивались. Острого ее языка, откровенных высказываний, непосредственности. Ее считали юродивой, а юродивые, эти чистые души, как известно, всегда говорят только то, что думают. А правда приятна не для всех. Конечно, Ксении помогали, но мало кто думал о ее судьбе по-настоящему. Когда стало совсем невмоготу, она написала письмо Поскребышеву. Как страшно читать эти пляшущие строчки! Вся жестокость мира, убежденность сильных в их превосходстве над слабыми, убогими, просто не такими, как все, снова встает перед нами. И ничем уже не поможешь. «В 1948 году меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут не понятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…» Из записки Симонову: «Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться, помогите мне, пожалуйста…» В конце жизни короткое счастье Ксении Некрасовой все же улыбнулось. Она родила мальчика, мечтала о том, как им будет хорошо вместе. Но жить по-прежнему было негде, и Кирюшу пришлось на время отдать в детдом. Желанную комнату дали совсем незадолго до ее смерти. Ксения не успела привезти туда сына. Однажды, возвращаясь домой, она почувствовала себя плохо и упала на лестнице – не выдержало сердце. Было ей всего сорок шесть лет. …Передо мной три маленькие книжечки Ксении Некрасовой: первая – прижизненная «Ночь на баштане» (1955), «А земля наша прекрасна!» (1958), вышедшая уже после ее смерти, и «Мои стихи» (1976).  Книжки миниатюрные, простенькие, но сделаны с большим вкусом. Потом наступило длительное затишье. Неожиданной радостью стал выход очень содержательной, очень красивой книги, в которой кроме стихов великолепные фотографии – в прежних изданиях их не было – и воспоминания (издательство «Слово», серия «Самые мои стихи», 1998). «Мой современник нежный», – обращалась Ксения Некрасова к людям своей эпохи. А мы? Услышим ли мы чистый голос большого русского поэта?«Станция дачная» из стихотворения Ярослава Смелякова – это подмосковное Болшево, где Ксения Некрасова снимала комнатку.Анна Ахматова писала, что на свете она знает лишь двух гениальных женщин: Марину Цветаеву и Ксению Некрасову. Удивительно, что обе они обитали в Болшеве, но с разницей в десять лет, и пути их не пересеклись. В Болшеве проживал также Сергей Николаевич Дурылин, богослов, литературовед, поэт, критик. Тихая дачная станция вошла в историю литературы.У Анны Андреевны Ксения Некрасова жила в Ташкенте в эвакуации. Это было счастливое стечение обстоятельств. Ахматова опекала и содержала бездомную Ксению, высоко ценила ее талант. Благодаря Ахматовой Ксения получила  писательский паек, а позже и комнату, где успела прожить только восемь дней. В 1944-м Анна Ахматова проводила Ксению в Москву с рекомендацией для Союза писателей, куда Ксению так и не приняли, и этого удара она пережить не смогла.В последнее время, начиная со столетия Ксении Александровны в 2012 году, появилось много новых материалов о ней. Фотографии, портреты, документальные свидетельства, анализ творчества. Открытием стали прозаические, дневниковые записи. Читала их, поражаясь остроте наблюдений, лаконичности, мудрости.«Толпе, массе свойственно воспринимать, впитывать в себя великие идеи и настоящее прекрасное, как земле дождь. И если сказанное по-настоящему велико, то простые люди пойдут за ним куда угодно и как угодно».«Моими учебниками являются совершающиеся факты на улицах и в зданиях Москвы. И, размышляя о виденном мною, я обыкновенно рассматриваю репродукции картин, где художник берет какой-нибудь характерный в определенное для времени мгновение факт и изображает его в образе, дает ему лицо, фигуру, платье и обстановку. Каждое мгновение существования факт есть существование в определенном образе мысли, меняется факт – меняются мысли. И только живопись может одеть мысль и поставить ее пред живущими в одном состоянии на веки веков. Вот поэтому я и учусь беспрестанно у свершившихся фактов на улицах и в зданиях Москвы и у мировой живописи старых и современных мне художников – отсюда и нужно исходить, если хочешь понять мои стихи».Стихотворения Ксении Некрасовой* * *Из года в годхожу я по земле,и за зимой зимапроходит под ногами,и день за днем гляжу на снеги наглядеться не могу снегами…Вот и сейчасНа черностволье липснег синей молнией возник.О, сердце у людей, живущих здесь,Должно оно любезным бытьот этих зим.Прозрачным быть оно должнои совесть, белую, как снег,нести в себе.Шел белый снегна белые поляны,и молнии мерцали на ветвях…ПлатьеМне подарилибархатное платье.А раньшедва только платьябыло у меня:льняного полотнаи шерстяное.Мне подарили бархатное платье.Я тут жеи примерила его,и в зеркало увидела себя.Средь отраженного окнагранитный высился дворец,пушистый звуксеребряных снегов,в замерзших окнахлюстры тлели,росли березы у стены.И чудно было сочетанье:я в платье бархатном,двореци белый снегв ветвях и на земле.Такой казалась я себенарядной!И с этим чувствомшла я по Москве.И все идущиенавстречу мненесли на обновленных лицахсветинку радости моей.И что-то мнехотелось людям дать -добро ли совершитьиль написать стихи.