Формула Пушкина

Есть книги, написанные на языке улицы, – это Зощенко. Есть книги, написанные на лабораторно очищенном русском языке, – таков Набоков. Есть книги, написанные на изнасилованном русском, – это Платонов. Есть даже роман, написанный на русском как иностранном, – «Захват Московии» Михаила Гиголашвили, и я перечитываю его регулярно, потому что тоже учу иностранцев русскому языку.

Им я объясняю, что Пушкин – это растворимая литература: его присутствие невидимо, но ощутимо, как рафинад в чае. «Мой дядя самых честных правил», «Подруга дней моих суровых», «Что пройдет, то будет мило» – все это впиталось в русский язык, навсегда изменив его вкус и состав. Самая длинная литературная цитата в собрании великого коллекционера афоризмов Константина Душенко – из пушкинского «Памятника», который дается почти целиком и целиком же сбылся. Растворимый (или, как говорил Достоевский, всеотзывчивый) Пушкин недаром стал самым подходящим среди писателей героем анекдотов, в первую очередь хармсовских, но и «Веселые ребята» Пятницкого и Доброхотовой-Майковой тоже ничего.
Порой мне кажется, что Пушкин предвосхитил даже блоги. «Онегин…» и «Повести Белкина» сегодня выглядят как самые фейсбуко-ориентированные тексты русской классики: фрагментарность, приветы френдам, море флуда, рисунки на полях, автокомментарии, фейковые аккаунты типа «рассказано титулярным советником А.Г.Н.». Пушкин называл «Онегина…» романом в стихах, Тютчев видел в нем лишь «хорошую поэму», но писательский гений проявился, как и было обещано, через двести лет: в «Онегине…» предсказан блог. «Забалтываюсь донельзя», – жаловался автор Дельвигу, в отсутствие Фейсбука обходясь «Онегиным…».
Коль скоро я зашел с козырей – с метафор, то вот еще одна. Пишу эту колонку перед радийным эфиром, куда позвали поговорить, разумеется, об имениннике. Тема была заявлена – «ЭлектроПушкин»: ему ведь в этом году 220. Почему ток все еще бежит по проводам?
Понять его гениальность (и продемонстрировать ее другим, например ученикам) на самом деле легко по рекламному принципу «до и после»: прочитайте любую сатиру Кантемира, а потом «Сказку о царе Салтане», и почувствуете пропасть. Но понять, почему становится радостнее, когда вспоминаешь насквозь зацитированное Лукоморье, сложнее, и тогда все отделываются общими фразами, мол, он ведь «наше все». Между тем «нашим всем» Пушкин служит всего 160 лет – с 1859 года, когда Аполлон Григорьев одарил нас соответствующей формулой. Смахивая на национальную идею, она всем оказалась впору, но сам адресат предложил вариант получше.
От всех остальных литератур русская отличается склонностью к поучительству. Классики постоянно чему-то учат, правда, порой не тому и иногда сами того не желая. «Не убий!» – грозит хмурый Достоевский. «Не спеши!» – машет рукой создатель Обломова. «Не болтай!» – качает головой неразговорчивый Чехов. «Возлюби народ свой как самого себя!» – рыдает Некрасов. А Пушкин?
«Письмо твое <…> крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер, погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята, мальчишки станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри – холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».
Для твиттерной эпохи есть вариант покороче: «Говорят, что несчастие – хорошая школа; может быть. Но счастие есть лучший университет».
«Не хандри» – такой совет Пушкин дал не только Плетневу, но и всей русской литературе. Она, правда, его не послушалась и последующие двести лет только тем и занималась, что хандрила. Но еще не все потеряно.
– Кто сейчас Президент России? – спросил китайских студентов преподаватель.