Это прекрасное и коварное море

Сколько помню себя, люблю море! Любила и тогда, когда его еще не знала, не видела. У нас нет моря, мы живем в поселке ТЭЦ между цепью Карасунских озер (их десять) и рекой Кубань. Восторгалась морем по репродукциям с картин Айвазовского, с которым познакомилась очень рано.

м

Рисовать начала лет с шести. Оторвать меня от работы было просто невозможно. Только заслышав крик Бориса – старшего брата: «Витька! Домой!», спешно собирала свои кисти и краски… Мы преклонялись перед старшим братом, он был для нас первым пионерским и комсомольским вожаком.

Итак – море. Увидела его впервые в одиннадцать лет в Геленджике. Отличников награждали бесплатной путевкой в пионерлагерь. Вот так и попала в незабываемую ребячью республику.

Краски и кисти были всегда при мне. Рисовала до усталости. Уже солнце идет к закату, лагерь давно ушел на ужин, вожатая Тамара прибегает, зовет меня, надрывая свой красивый голос, а я делаю последние мазки. Ах, как прекрасен закат на широком морском просторе! Мне как-то даже показалось, что это мои нечаянно оброненные и унесенные волной краски растаяли в воде и окрасили море во все цвета радуги…

Стихи сочинялись о море, песни пелись о море, цветные изумительные сны-сказки – тоже о море.

И вот я старшая вожатая пионерского лагеря. «Старшая», как называют меня между собой мальчишки пятнадцати-шестнадцати лет. А вообще для всех – Виктория, без отчества. Я студентка пединститута, через несколько лет буду учителем русского языка и литературы. В пионерскую яркую жизнь влюблена беспредельно. Признаюсь по секрету: во мне и сейчас еще живет старшая вожатая, несмотря ни на что! Сколько мне лет? Восемьдесят! Не осуждайте! Сами придете, как говорят, «в возраст» – почувствуете, что прав был Оскар Уайльд, произнесший свой потрясающий парадокс: «Трагедия не в том, что человек стареет, а в том, что он, старея, остается молодым!»

Но вернемся к воспоминаниям о море. Перед каждым летним лагерным сезоном сдаю экстерном все экзамены (замечу в скобках: всегда на «отлично»), перехожу на следующий курс и уезжаю на три месяца работать с ребятами. К студенческой хотя и повышенной стипендии это большая прибавка, да и практика воспитания подростков – тоже клад.

В одном из сезонов (я тогда работала в великолепном пионерлагере города Адлера) идет заезд новой смены. Можно представить, какая непростая штука их всех принять, разделить по возрасту на отряды, разместить по корпусам, комнатам, верандам и тому подобное. Словом, дел невпроворот, а тут еще тысяча вопросов тех, кому отдаешь под ответственность сформированные группы. Очень молоды мои отрядные вожатые. Комсомол направил только что окончивших школу, а я опытная: у меня за плечами трудовые военные годы в паровозном депо, где рядом – фронт. Мне двадцать два года! Вот и кручусь, стараюсь все предусмотреть, ничего не забыть, проинформировать, проинструктировать, предупредить.

В самый разгар работы подбегает вожатая старшего отряда мальчиков. Они уже бросили свои рюкзаки с личными вещами в отведенном им помещении и собрались хоть на несколько минут сбегать к морю. Среди них есть и такие, кто впервые приехал на юг, моря не знает, никогда не видел. Ну как тут выдержать? Нетерпение охватило всех: и тех, кто первый раз здесь, и тех, кто каждый год на море.

Это все сбивчиво, скороговоркой говорит мне хорошенькая вожатая Любочка: «Разреши! Мы только туда и обратно! Ну позволь порадовать их!»

Возле нее уже сгрудились «просители» – мальчишки с умоляющими взглядами и великой надеждой в голосе.

Что делать Старшей? Отказать тоном, не допускающим возражений, грубо отняв у них радость встречи с новой, необычной, многообещающей жизнью у моря, или все-таки разрешить: пусть посмотрят, пусть увидят и станут по-настоящему счастливыми? Я медлю, я боюсь! А вдруг она не справится?

Ребята понимают мою нерешительность и с новой силой убеждают, обещают: «Только посмотрим – и обратно!» Скрепя сердце, разрешаю: нельзя не доверять. Любочке работать с ними целый месяц… Ушли!

В заботах первого лагерного дня пролетает час. «Пора бы им вернуться!» – мелькнула мысль. Но меня опять отвлекают дела…

Небольшого роста мрачный паренек подошел и встал напротив меня. И застыл, не произнося ни слова. «Чего тебе?» – я тороплюсь, он молчит, в глазах – слезы.

«ЧТО?!» – осеняет меня неопределенная, страшная догадка. «…Было двадцать пять, а вышло двадцать четыре…» – только это и уловил мой слух. Я срываюсь с места и бегу. Куда? Пока не соображаю. «Мы за Мзымтой…» – кричит паренек, пытаясь догнать меня. Я оставляю его далеко позади. Там, впереди, грохочет, бросает в беспорядке свои бегущие волны разъяренная Мзымта, сумасшедшая, бурная река, через которую переброшен длинный мост с деревянным настилом. Потрясающее зрелище – эта своенравная река, встречающаяся с тяжелыми, плывущими прямо на нее волнами моря. Тут, в самом устье горной реки, сталкиваются два потока: бешеная Мзымта и вскипающие в схватке с нею волны моря.

«Я добегу только до половины моста… – всплывают в моем мозгу беспорядочные мысли. – До половины… а там – конец… Через барьер моста легко перепрыгнуть…»

«Как?!! – возмущается все во мне, – сейчас, через несколько минут – конец?» Мне страшно: я боюсь себя, своего отчаяния, своих действий…

…Вода мне очи вымоет,

Волной расчешет волосы

И песенку любимую

Споет нездешним голосом.

Как нарочно, дразня, мгновенно выдает память эти строки, сочиненные давно после сна-сказки о девочке, бегущей по волнам…

Так это было сказано мною обо мне?!

…И тело невесомое,

Как пена, белоснежное,

Навеки убаюкает

Морская синь безбрежная…

Продолжает звучать, насмехаясь, внутренний голос.

Нет! Нет! Нет! После всего пережитого, после горящих вагонов, откуда выскочили чудом после бесконечных «мессершмиттов», летящих над нами и сбрасывающих бомбы, после великого спасения из-под фашистского дула, направленного прямо в сердце? Умереть после всего этого? Отдать свое Будущее, полное светлых ожиданий и надежд? Нет, я не смогу! Но я должна! Мальчик погиб. В воду побежали 25, вернулись 24! Виновата я – старшая вожатая! Погибнуть! Это справедливо!..

Вот я уже на самой середине моста… Внизу клокочет, бесится Мзымта. Волны, покрытые белой пеной, бросаются на огромные камни и разбиваются вдребезги, далеко распыляя брызги. Я оглядываю поручни, ища самое низкое место…

Взгляд падает в самый конец моста, где неожиданно возникает, всплывает серая туча. Что это? Туча увеличивается в размерах, поднимается выше, и до моего сознания доходит, что эта серая масса – поднимающиеся с низины на мост ребята. Головы свесили, лиц не видно, но чувствую: взгляды прикованы к земле. Мальчишки убиты горем. Они не идут даже, а как-то волокут ноги.

Непреодолимое желание охватывает меня: узнать, спросить, понять, как это произошло…

Отрываю ноги с трудом от досок моста. Надо, надо встретить этих мальчишек. Не помню, как подбежала, не помню, что прозвучало в первой фразе, но помню, как обожгли меня слова кого-то из ребят: «Он и не хотел идти с нами…» и другой продолжил: «Тяжело ему было с баяном…» «Сами же хотели песни петь!» – добавил кто-то. (Я еще не знала ни их лиц, ни их имен.)

«Какой баян? – встрепенулась я. – Где он?» Но никто ничего не ответил. Вожатая только плакала навзрыд и не могла произнести ни слова.

«Где баян?» – вскричала я. Что-то трепетало во мне невообразимо мрачное, щемящее, и сквозь этот мрак неожиданно проскользнул лучик надежды, едва уловимый намек на нее… И все поняли!

Мы миновали мост с кипящей внизу рекой и, как только ступили на твердую землю, понеслись к лагерю…

Я прибежала первой, влетела в палату, отведенную первому отряду. Груда брошенных рюкзаков, сумок, чемоданчиков возвышалась, закрыв собой всю середину комнаты… В глаза бросилась удивительная картина: рядом с вещами стоял на полу… огромный баян! Все внутри у меня затрепетало, а ноги, став ватными, подкосились.

И тут среди сумок и рюкзаков, валявшихся курток и свитеров, подложив под голову чей-то старенький портфельчик, сладко спал светлоголовый мальчик двенадцати лет. Я без сил опустилась рядом, взяла мальчика за плечо и тихонько, чтобы не испугать, позвала: «Проснись!»

Проем двери был запружен мальчишками первого отряда. Они стояли как вкопанные, никто не проронил ни слова.

«Проснись, дорогой мой!» – повторила я тихо, приподняв легонько голову спящего. Мальчик открыл сонные глаза – на меня глянули два чудесных «василька»… Он ничего не понял, потер веки, улегся поуютнее, подложил кулачок под подбородок и снова заснул.

Что тут началось! Ребята словно очнулись после перенесенного шока. Все разом подбежали к мальчику, тормошили, поднимали, кто-то звал его: «Коля!» Видимо, тот, кто шел рядом и не хотел помочь…

Наконец-то развязались языки! Выяснилось, что Коля все отставал и отставал. Груз мешал ему идти так же быстро, как все. Он садился несколько раз посреди дороги: «Дальше не пойду! Я устал!» Но мальчики снова и снова упрашивали его (а может, заставляли) идти. Никто не видел, как бедный Коля остался сидеть на своем баяне за несколько метров до моста через Мзымту. Когда отряд ушел далеко и его не стало видно, юный баянист поднял свой инструмент и поплелся в лагерь. Хотелось спать. Он прибыл издалека, ночь в поезде была бессонной. Уставший мальчик забрел в ту комнату, где все побросали свои вещи, лег возле баяна и заснул…

Вот и вся история, которая чуть не стоила мне жизни.

Но это еще не все!

Ах, море, море! Сколько неповторимого счастья и мучительных бед приносишь ты нам, любящим тебя безмерно и преданно!

С того памятного дня, как произошел нелепый и ужасный случай с Колей, испугавший всех нас, Старшая предприняла меры предосторожности. Но что может придумать девчонка двадцати двух лет?

«Буду сама контролировать купание, но не на берегу, а в море!» – решила я. Да, да, именно в море!

В часы купания вхожу в воду и плаваю вдоль пляжа, чтобы никто за эту линию (условную) не вышел. Нелегко, конечно. Устаю всех защищать от их собственной чрезмерной самонадеянности.

Однажды так устала, что захотелось отдохнуть минутку: опуститься на мгновение «солдатиком» на дно, оттолкнуться, вынырнуть и продолжать свое «сторожевое» плавание вдоль берега. Здесь неглубоко, делала так не раз.

Итак – рывок, опускаюсь, но дна нет! Иду все ниже – дна нет! Глаза открыты, перед ними – водная муть, какие-то белые «крошки» плавают в беспорядке. «Микрофлора что ли?» – успеваю подумать, но страха еще нет: хочу добраться до дна и оттолкнуться. Так делала, должно же дно появиться! Не знаю, на какой глубине почувствовала что-то твердое под ногами – с быстротой молнии вылетаю из бело-зеленого тумана на поверхность моря. Обдает солнце яркими лучами, слепит глаза. Радостно плещутся дети, наши юные пловчихи на пляже о чем-то болтают, смеясь. Спиной к морю стоит их наставник – физрук лагеря Владимир Николаевич – все-все схвачено единым взглядом в доли секунды… «Прощаюсь?..» – мелькнуло в сознании, а губы вдруг сами крикнули истошно: «Владимир Никола-и-ич!» Еще взгляд успел уловить, как повернулся физрук и пролетел над волнами черной стрелой… Дальше – темнота. Не знаю ничего…

Очнулась в палате медпункта. Врач и сестра кинулись к кровати, лишь только открыла глаза. Не поняла, конечно, где я и что со мной. Позже девчонки-пловчихи рассказали мне все подробности, волнуясь, перебивая друг друга. Они рассказали о том, что после того как я исчезла с глаз, через несколько мгновений на поверхности воды показались мои пальчики. Нет не руки, а только кончики пальцев, трепещущие, зовущие…

Пишу, а меня охватывает ужас, хотя прошло с тех пор 55 лет! Старалась не вспоминать!

Как вынесли из воды, как возвращали к жизни – ничего этого ребята не видели: их немедленно увели с пляжа. Пролежав несколько дней в изоляторе, снова вернулась к работе.

В пионерской республике жизнь кипучая, деятельная, плещет через край: некогда болеть. Все как будто отошло на второй план. Военные игры, костры, походы, карнавалы и встречи с друзьями пионерии – людьми интересными, бывалыми, мудрыми – вот что занимало чувства и мысли.

Вдруг из дома телеграмма. Странная какая-то, непонятная: «Волнуюсь, как здоровье Виктории. Мама». И сразу вызов на переговорный. Почта далеко, время поджимает, бегу и терзаюсь неизвестностью.

Откуда волнение? Я исправно посылаю письма. Пишу ночью, спешно, коряво, засыпая от усталости, но шлю…

Мама пришла к телефону с Евой и говорит первой, без комментариев моей старшей сестры: «Витя-джаным (Душа моя), нас сэнсын? (Как ты?) Хаста дугульсын? (Не больна?) Сагъсын? (Живая?)…»

Голос у мамы прерывается. Слышу: страх за меня душит ее.

«Мамочка! – кричу в трубку что есть силы. – Я здорова! Что вы все взволновались? Не пойму!..»

В трубке раздается голос Евы: «Витечка! Мы знаем: ты тонула!» Дальше обе плачут.

Договорили кое-как – вышло время. На следующий день письмо от Евы. Она рассказывает: мама болеет, вызвали врача. Та пришла с новой медсестрой. Когда маме стало лучше, миловидная сестричка, собирая свой медицинский чемоданчик, без умолку что-то рассказывая о себе, обронила: «…на море была, в лагере – просто сказка: пальмы, кедры, магнолии. Одно слово – Адлер…» И без всякой связи: «А у нас в лагере вожатая чуть не утонула, еле спасли…» «Какая вожатая?» – обомлели и мама, и Ева. «Старшая», – отвечает медсестра, собираясь уходить. Мама теряет сознание. Снова открыт чемоданчик, снова лечат пациентку, которую едва не убили своей болтовней.

Это повергло в смятение всю нашу семью, и старенькая моя мама, которая не имела сил даже выйти на улицу, пришла на переговорный, чтобы услышать мой голос.

Вот какое продолжение получило чрезвычайное происшествие на море! Прекрасном и коварном!

И все же… Как бы ни было оно злобно и неукротимо, непредсказуемо и обманчиво, я люблю это море, даже после почти смертельной шутки, которую оно сыграло со мной в далекие годы.

Знай же, море, что на моем рабочем столе, как прежде, стихи – о море, песни – о море, кисти и краски для миниатюрных полотен – копий с картин Айвазовского, из которых можно составить маленькие картинные галереи «От штиля до бури». Так их много на стенах моей квартиры и в квартирах сыновей: «Неаполитанский залив», «Ночь. Голубая волна», «Вид Одессы в лунную ночь», «Волна», «Прибой у крымских берегов», «Ледяные горы в Арктике», «Девятый вал», «Буря на море ночью»…

Я не могу их перечислить, и все – о тебе, море!

Я дарю свои взгляды влюбленные

Каждой новой твоей волне,

Что ж ты слезы свои соленые

Сыплешь градом на руки мне?

Успокойся, не плачь, не бейся

Головой о камни прибрежные!

О тебе вдохновенная песня

В моем сердце звучи по-прежнему!

Краснодар

Виктория БАГИНСКАЯ, учитель русского языка и литературы, ветеран Великой Отечественной войны