На чтение: ≈ 18 мин.Год 1870-й был обозначен как начало современной эпохи не столько в связи с появлением Парижской коммуны, сколько из-за мистера Форстера. Тогда в Британии было введено обязательное обучение, ликвидирован патронаж в системе государственной службы и установлено в качестве правила поступление на службу на основе конкурса. Достоинства стали меркой, соответствие стандарту – критерием приобретения блестящей профессии и дальнейшей карьеры. И это явилось большим достижением, если учесть, сколь решительно многие наши предки были против «конкурсных мужланов» (competition wallahs) в английском правительстве.
Памятуя об этой оппозиции, представляется поразительным, что к 1944 году наиболее талантливые из выпускников Кембриджа и Оксфорда уже входили в управляющий класс, чтобы решать там судьбы нации; выдающиеся молодые люди из провинциальных университетов заняли едва ли менее значимые позиции в науке и технике, а достойная молодежь из средних школ (grammar schools) – административные посты. Менее способные пошли в младшие служащие (clerical grades). Наконец, большое число мужчин и женщин прямо из неполной средней школы (позднее названной «современной вторичной школой» (secondary modern school) приступили к выполнению технических и оперативных функций, составив основную массу государственных служащих. Такова была модель, которую любой разумный организатор мог тиражировать. И в тысяче копий она была распространена по всем отраслям торговли и промышленности, начиная с крупных компаний, таких как Империал Кемикалз и Юнилеверс, а затем всеми процветающими общественными корпорациями.
Порок этой во всех других отношениях образцовой системы заключался, однако, в том, что жизнедеятельность всего остального общества, и особенно в сфере образования, отнюдь не была организована на такого рода принципах. Образование оставалось весьма далеким от сколько-нибудь адекватного применения критерия способностей. Некоторые способные дети, вполне отвечающие квалификации помощников министров, оказывались вынужденными покидать школу в пятнадцать лет и становились почтальонами. Других, обделенных способностями, но богатых связями, протаскивали через Итон и Байоль, и они становились спустя несколько лет высшими чиновниками министерства иностранных дел…
Сегодня мы открыто признали, что демократия – не более чем ожидание. Нынешнее правление осуществляется не столько через народ, сколько через наиболее умную часть народа – не аристократию по рождению и не плутократию по богатству, а истинную меритократию таланта. Точно так же старый аппарат с помощью умения и такта осуществлял гораздо большую власть, чем парламент, поскольку он был хорошо подобран и обучен. Ныне каждый член меритократии имеет аттестационный рейтинг – минимум 125 баллов. Однако разве ретроспективный метод Таубера не показывает, что и в XX столетии большинство членов административного класса имело индекс выше 125? Это были зачатки нынешней системы. И если сегодня обществом правит интеллект и его верховенство в трех четвертях мира не оспаривается, то это в огромной степени благодаря дальновидности зачинателей британской гражданской службы. Не будет слишком большим преувеличением сказать: наше общество в такой же степени памятник им, как и ранним социалистам…
Доктрина равенства, давно заменившая в сознании мало-мальски образованных людей все иные представления, настолько глубоко укоренилась, что наши предки лишь очень нескоро подошли к пониманию значения одного простейшего факта: все профессии конкурируют друг с другом на равных исключительно при условии ограниченности интеллектуального потенциала. Только на исходе первой половины ХХ столетия ущербность интеллектуального потенциала страны постепенно становилась очевидностью для тех, чей уровень был выше. Государство осознало: единственный способ быстро заполучить кадры хороших инженеров, физиков, государственных служащих, работающих на пределе заложенных природой возможностей, состоит в том, чтобы, начав с трехлеток, осуществить систему отбора, исключающую риск потери хотя бы одного таланта. Теперь, стало быть, речь уже не шла о дефектных, ущербных или отклоняющихся от нормы детях, которым до 1972 года уделялось больше внимания, чем детям с ярко выраженными способностями. В идеальном мире, свободном от недостатка ресурсов, на несчастных можно было бы тратить большие средства. Но не было, никогда не было и никогда не может быть такого идеального мира. Речь могла идти только о начальных школах, где учеников делили на способных и неспособных, и о лицеях, где способные получали то, что им положено. Они должны были получать щедрые дотации. И они получали их…
Предпринятый здесь обзор прошлого показывает, насколько радикальными оказались перемены. В те дни ни один из классов не был однороден с точки зрения интеллектуальных способностей: умные представители высших классов имели столько же общего с умными представителями низших классов, как и с глупыми представителями сограждан по классу. Однако по мере разделения людей соответственно уровню их способностей разрыв между классами неизбежно становился более значительным.
С одной стороны, высшие классы больше не ощущали своей ущербности, вызываемой неуверенностью в себе или самокритикой. Теперь выдающиеся представители нации знали, что их успех есть лишь награда за их собственные способности, их усилия, их неоспоримые достоинства. Они заслужили право принадлежать к высшему классу. Они знали также, что не только соответствуют высшему калибру, обеспечивающему хороший старт, но и получили первоклассное образование благодаря природным дарованиям. Таким образом, они становились обладателями предельно мыслимых знаний о сложнейшей динамике технической цивилизации. Они овладели наукой, а именно ученые унаследовали власть над миром. Что общего они могут иметь с теми, кто закончил учебу в 16-17 лет, довольствуясь обрывками примитивной собачьей науки? Как можно им вести диалог с низшими классами, если говорят они на совершенно ином и несравненно более точном языке? Сегодня элита знает, что, если не произошло грубой управленческой ошибки, устраняемой немедленно по ее обнаружению, стоящие ниже на социальной лестнице представители нации одновременно стоят ниже и в других жизненно важных отношениях, а именно по уровню интеллекта и образованности, которым в более последовательной системе ценностей придается решающее значение. Ныне члены меритократии настолько переполнены сознанием собственной важности, что утратили симпатию к управляемому ими народу. Они столь бестактны, что люди низшего калибра страдают от их совершенно неуместных оскорблений. Школы и университеты пытаются утвердить более разумный стиль обращения, призывая задуматься, чего стоил бы в конце концов современный человек, если бы не чудеса, данные нашему миру природой, но сегодня состояние отношений с низшими классами далеко не то, каким оно должно быть.
Что касается низших классов, то их положение в обществе также изменилось. Ныне каждый человек, каким бы бедным он ни был, знает, что ему предоставлены любые шансы. Людей испытывают на тесты вновь и вновь. Если в какой-то момент они оказываются не в форме, у них есть возможность продемонстрировать свои способности во второй, третий, четвертый раз. Но в случае получения общей оценки «тупица» постоянно они уже не могут больше претендовать на что-либо. И их собственное представление о себе почти совпадает с истинным и весьма нелестным образом. Разве могут они не признать, что в отличие от прежних времен статус их низок не потому, что им не был предоставлен шанс достичь большего, а потому, что они на самом деле низшие?
Впервые в человеческой истории низшие не находят никаких оснований для самоуважения. Так современная психология пришла к своей тяжелейшей проблеме. Человек, утративший самоуважение, рискует утратить и жизнеспособность (особенно если этот человек оказывается хуже своих родителей и падает на низшие ступени социальной шкалы) и соответственно легко выпадает из ранга хорошего гражданина и хорошего исполнителя… Этим людям надо было иметь свой миф, и они получили то, что им было нужно, – миф о физической мужественности. К счастью, он уже существовал в рудиментарной форме, так что новая школа смогла превратить его в современный культ физического (в отличие от умственного) развития. Любовь англичан к спорту была давней традицией, особенно сильной у низших классов. Новая школа, таким образом, не порывала с прошлым, а, напротив, опиралась на него, прививая своим ученикам уважение к физической силе, культуре содержания тела и умелости рук. Рукоделие, гимнастика и игры стали основой учебной программы. Такой просветительский подход достигал двоякой цели: культивировался ручной труд и в то же время более полнокровным становился отдых. При этом воспитание культуры отдыха было, пожалуй, наиболее важным. Более способные из учеников получали тренировку, необходимую для участия в активных играх, и они могли заниматься этим и после школы. Но и у других учащихся, составлявших огромное большинство, крепла привязанность к боксу, футболу и другим видам спорта благодаря тому, что они могли наблюдать за ними у экранов своих телевизоров. Они также ценили физические успехи, как вы, представители высших классов, достижения интеллекта.
Во-вторых, в процессе развития заочного обучения взрослых была не только широко развернута сеть региональных учебных центров, но и каждому человеку вне зависимости от прежних его результатов предоставлялась возможность периодической перепроверки своего интеллектуального уровня через 5 лет. Учитывая, что психиатрическое лечение стало доступным буквально для каждого, многие из тех, кому в свое время помешали реализовать индивидуальные возможности трудности эмоционального характера, впоследствии полностью освобождались от них.
В-третьих, даже перестав надеяться на самих себя, родители утешались тем, что как бы ни был низок их собственный коэффициент интеллекта, их дети (или внуки) все же будут иметь шанс оказаться в рядах меритократии.
Четвертым спасительным средством была, собственно, сама умственная ограниченность, в силу которой низшие классы и обретали свой статус. Общим заблуждением многих социологов является приписывание низшим сословиям тех же качеств, которые свойственны им самим. Социологи, разумеется, были бы очень огорчены, если бы их лишили их законного статуса. Но низшие классы являются объектами, а не субъектами исследования. Здесь совсем другая психология. Люди невысокого интеллекта обладают драгоценными свойствами: они ходят на работу, они покорны, они верны своему семейному долгу. Но они лишены амбиций, непосредственны и неспособны представить себе общую картину современного общества с такой ясностью, чтобы выразить какой-либо эффективный протест. Некоторые из них испытывают смутное недовольство, не слишком понимая, что можно сделать, и идут к психологу или священнику. Но большинство представителей данного сословия свободно и от этих чувств, ибо не ведают, что с ними творят.
Пятым и наиболее важным моментом спасения будущего было применение научной системы отбора в сфере производства. Продвижение по служебной лестнице на основе способностей со временем заменило продвижение по стажу и старшинству.
25 лет назад агитаторы все чаще поднимали вопрос о будущем обществе. Из этих дискуссий выросли нынешние теории равенства, от которых нас теперь трясет. Почему, спрашивали они, человек может считаться выше человека? Потому, следовал ответ, что мы слишком уж узко подходим к богатой палитре меняющихся ценностей или критериев, в соответствии с которыми один человек судит о достоинствах другого. Когда Британией правили воины, власть которых опиралась на их умение убивать, лучший боец считался и лучшим человеком, а к мыслителям, художникам и поэтам относились пренебрежительно. Когда землей управляли землевладельцы, люди, зарабатывавшие на жизнь торговлей, проповедью или пением, считались менее достойными. Когда Британией управляли промышленники – все остальные классы считались низшими. Но, говорили они далее, никогда не было столь всеобъемлющего упрощенчества, как нынче. Ибо теперь Англия нацелена единственно на экономический рост, и о людях судят исключительно по тому, в какой мере они могут обеспечить рост производства или знаний, соответствующих той же потребительской цели. Если их потенциал не превышает возможностей среднего работника ручного труда, с ними не считаются. Если же они выдают продукции столько, сколько ученый, изобретение которого позволяет заменить труд десятков тысяч людей, или администратор, способный организовать толпы технарей, тогда их считают великими.
Майкл Янг (Michael D. Young)
Возвышение меритократии (The Rise of Meritocracy, 1870-2033: The New Elite of Our Social Revolution).
Впервые опубликовано: Лондон, 1958.
Впервые на русском в извлечениях: Утопия и утопическое мышление. М., 1991.
Перевод с английского
А. Волкова.
Выбор читателей
Комментарии