Девять московских сестер: век спустя Три лика чеховской пьесы

Пьеса Чехова “Три сестры” написана в 1900 году. Вот уже сто лет ее играют на сцене и смотрят из зала, вслушиваясь и вглядываясь в самих себя, и трудно было бы предсказать, что когда-нибудь Чехов поведает и о нашей нынешней жизни. Ясно одно: его пьеса все еще остается недочитанной, и завтра зазвучит иначе, чем сегодня, и потому движение режиссерской
мысли в ее глубины бесконечно.

Вчера
Слухов и разговоров перед премьерой “Трех сестер” в “Современнике” ходило много, и надежды на нового Чехова здешней сцены, считающейся бессменным производителем театральных хитов, возлагались немалые. Тем более что многие помнили спектакль Галины Волчек начала 1980-х, а также знали, что Антон Павлович Чехов всегда держал марку самого непредсказуемого нашего драматурга.
В русском театре есть традиция переосмысления культовых пьес классики на разных этапах режиссерской биографии. Анатолий Эфрос ставил своих легендарных “Трех сестер” дважды, в 1968 и в 1982 годах. А Олег Ефремов дважды ставил “Чайку” – в 1970-м и в 1980-м. Это были абсолютно разные спектакли одного и того же режиссера, переосмысляющего одну и ту же пьесу на разных культурно-временных витках.
Сейчас такое явление стало модой. А мода зовется “редакцией”. Или “римейком”. Только и слышишь: новая редакция у Гончарова, новая редакция у Дорониной, а также Захарова, Трушкина и Виктюка. Да не новый образ нового времени, а лишь реставрация прежнего. Так рождаются сейчас многочисленные спектакли-воспоминания, воплощающие спорную идею о том, что “спектакль должен жить вечно”.
Входя в зал “Современника”, вы оказываетесь лицом к лицу с прежним спектаклем Волчек двадцатилетней давности, повторенным в точности. Та же декорация с возвышающимся мостом, на котором застыли, обнявшись, как триединый образ, чеховские сестры. Те же костюмы “от Зайцева”, считавшиеся когда-то суперсобытием и шиком. Та же утварь, та же мебель, тот же вальс, те же интонации и мизансцены.
Весь спектакль являет собой олицетворение давнего советского шаблона на тему “как надо нынче ставить Чехова”. Абстрактная философичность. Многозначительность построений. Горделивая репрезентативность стиля, вещающего нам: “Да, мы играем Чехова!” (Вспомните, сколько спектаклей с такими же гордыми названиями – “Играем Стриндберга”, “Играем Шекспира” – прошло в ту пору по сценам!) И во всем – скучный “собирательный образ чеховского спектакля” с пафосом обобщенной мелодии чеховского звучания.
Действие, расположенное на вращающемся кругу, помещено в туманную пустоту сцены. Жизнь в этой абстрактной пустоте томно и медленно движется по кругу, как волчок, подаренный Ирине на именины. Впрочем, от зрителя вся эта жизнь все равно предельно отдалена, “вписана в бесконечность”, и бытие трех сестер подернуто безнадежной дымкой тумана, напоминая стертую картинку. Идею которой различить нелегко.
Да мы и сами знаем наизусть о драме ускользающего времени, которое оказывается гибельным для чеховских героев (потому и мечтающих о прекрасной жизни через триста лет, что настоящая жизнь им в руки не дается). Знаем наизусть, с этим знанием и смотрим на сцену. Что же добавляют к нему новые три сестры? У них – все те же вечные вопросы. У режиссуры – никаких внятных ответов. Действие между тем длится долго и скучно, заставляя зрителей покидать зал уже в антракте.
В спектакле начала 1980-х многое решал сам актерский состав, собиравший в зрительном зале всю страну. Машу играла Марина Неелова, Вершинина – Валентин Гафт, Ольгу – Галина Петрова, Чебутыкина – Игорь Кваша, Андрея – Борис Дьяченко, Наташу – Елена Яковлева, Федотика – Авангард Леонтьев. Нынешний “беззвездный” состав уже никак не может гарантировать успеха. Новая молодежь, заполнившая спектакль, не обладает личностным масштабом своих предшественников. Одно лишь очарование молодости – не есть характер…
Если мы осмотримся вокруг и полюбопытствуем, как изменилось за прошедшее время видение чеховских “Трех сестер”, как трактуют эту пьесу, к примеру, Някрошюс, Белякович, Погребничко, Арцибашев, – то почти физически ощутим пропасть десятилетий между нами и современниковским спектаклем. “Просто Чехов” сегодня давно неактуален. Нужны новые идеи и новые формы. А если их нет – то ничего не нужно.

Сегодня
В отличие от “Современника”, поставившего барьер между нами и сестрами Прозоровыми, Театр на Покровке ведет экспрессивную игру на “растворение” спектакля в публике, дабы усилить ощущение его и нашей общности. Худрук театра Сергей Арцибашев демонстрирует отсутствие всяких дистанций в диалоге с любым из классиков. Поскольку в основе таких диалогов у него – абсолютно современные модели жизни, окончательно переводящие все в регистр сегодняшнего дня. И в этом он тверд, проявляя постоянство своей “классической линии” и ухитряясь так стереть грань между временами, что теряешься: где же тут, собственно, Гоголь, Чехов или Тургенев?
Чеховские “Три сестры”, пленившие не только Москву, но и иные города и страны, – это эмблема Театра на Покровке и его супер-спектакль. Пронизанность классики современностью была тут явлена в абсолютной крайности: зрителей усадили прямо за обеденный стол к Прозоровым (тот, что вы видите на снимке); стол, уставленный горящими свечами, живыми цветами, винами и закусками, которые полагалось вместе с актерами пробовать, и поднимать бокалы за здравие чеховских сестер. Зрителю, испытавшему здесь что-то вроде веселого шока, потом уже не были в удивление никакие арцибашевские “игры совмещений”, а слуги, подносящие нам вино и закуски в “Ревизоре” и “Месяце в деревне”, воспринимались совсем по-свойски.
Впрочем, мы ведь понимаем, что эти совместные застолья и “совмещения времен” – игры и приемы, без которых театр – не театр. По сути же дела все арцибашевские диалоги с классикой весьма и весьма драматичны. Его классические постановки по жанру своему – драмы и трагедии, во время которых льются слезы и переживаются катарсисы. Стирая грань между временами и идентифицируя себя с классическими героями, здешние актеры переживают их страдания как свои собственные, тревожа наше воображение такими порывами чувств и таким страстным проживанием жизни, какие нечасты на нашей сцене. В здешних спектаклях есть упоительный лирический трепет, есть высокий драматизм, есть истинный полет любви и страдания…

Завтра
“Три сестры” Валерия Беляковича в Театре на Юго-Западе – чистый образец современного постмодернизма.
Пиетета к классике (из которой он как раз и составил весь свой репертуар) Белякович не обнаруживал никогда. Все идущее на Юго-Западе с текстовыми первоисточниками практически несравнимо. Интерпретационный бунт и субъективный максимализм – тут основные локомотивы движения вдоль классических сюжетов. В “Трех сестрах” же “отвращение к тексту” – исходная точка всей постройки. Сентенции, звучащие в устах героев, кажется, уже невозможно произносить серьезно. И превозмогая оскомину от цитатности своих речений, три сестры отчаянно рвут и расшатывают привычные слоги, превращая каждую фразу в фарсовую репризу, от которой веет непреодолимой ненавистью к традиционному чеховско-сценическому канону. Перед нами не просто игровое расшатывание текста, а полный его подрыв.
Привычных чеховских сестер и их окружение узнать тут также трудно. Они ломаются, дурят и эпатируют нас как только могут, словно присваивая на наших глазах чужие маски, которые надо с блеском оправдать. Ирина (Карина Дымонт) берет отвязный, спортивно-залихватский тон, изображая оголтелую девчонку-хиппи в шортах и кожаных ботинках, выплевывающую чеховский текст с презрительной бравадой молодежной тусовки. Ольга (Нина Персиянинова), мужеподобная и воинственная, чеканит свои репризы, словно военные команды. Андрей (Вячеслав Гришечкин) паясничает, играя под домашнего придурка. Наташа (Галина Галкина) прикидывается простодушной идиоткой, находя эту игру экстравагантной и упоительной. Да все тут играют, примеривая себе некий стиль, манеру, облик, пластику и судьбу. Поскольку еще самое начало пьесы, и в их распоряжении еще есть время. Ведь все они – в преддверии перемен и будущего, которое пока еще полно надежд и пока еще в их руках. Да, они – дети военного и окружены исключительно военными. И сами сестры в привычной им военной форме давно превратились в солдаток – но они все еще переменят, и призыв “В Москву!” для них вполне реален. И потому их общая, наивно-неуклюжая попытка “чем-то стать”, “попасть в образ”, угадать собственную маску (то есть попытка воплощения) ничуть не кажется смешной.
Жажда перемен правомерна: бедные сестры в грубых солдатских ботинках влачат свое существование в некоей “клетке жизни”, замкнутой железной решеткой, и погруженные в мрачные своды подвала на Юго-Западе. Окружает сестер мир грубого солдафонства и пятнистых защитных униформ. И лязгающие решетки, на которые они вскакивают и повисают на прутьях, как птички.
Всеми ими движет общий экстаз поиска смысла своего существования, превративший пьесу в исступленный хоровой сюжет. Друг за другом герои отвоевывают себе место на авансцене, чтобы выдохнуть в зал страстную исповедь на тему “Кто я, зачем я?”
Вектор “Трех сестер” – трагическая эволюция персонажей. Сначала они ерничали, примеряли маски, дурачились и дурачили нас. А потом мгновенно повзрослели и постарели. В финале перед нами уже герои, осознавшие полную ненужность собственной жизни, раздавленные драмой невоплощения и переживающие ее крупно, с трагической болью. Они уже абсолютно точно знают, что счастье невозможно и что не будет ни светлого будущего, ни Москвы, ни другой жизни.
Белякович завершает свой спектакль “катастрофой всех жизней”, имея в виду, конечно же, и наше современное бытие. Течение времени гибельно не только для чеховских героев. Но по Чехову – надо все же жить и веровать. Во что – Белякович не знает.

Вот лишь три примера из множества сегодняшних интерпретаций Чехова, которого мы по праву считаем нашим вечным и неисчерпаемым собеседником.
Ольга ИГНАТЮК