На чтение: ≈ 12 мин.Сам я думаю, что и безответная любовь обогащает. Вспомним хотя бы Татьяну Ларину и евгения Базарова. Хорошо знаю это и по школьной жизни.Итак, почти четверть моих учеников с автором предложенного текста не согласны. Но тут возникают две опасные коллизии. Когда я в течение года читал учителям нашего округа цикл лекций о том, как, на мой взгляд, нужно готовить к части С ЕГЭ по русскому языку, то ко мне потом подходили учителя и говорили: «А не подставляете ли вы своих учеников, когда учите спорить с предложенным на экзамене текстом? Ведь на экзамене не говорят «нет» – только «да».
Я хорошо понимаю, что для вопроса этого есть основания. В методическом письме для проверяющих часть С, составленном в недрах ФИПИ, сказано, что на экзамене не нужно доказывать истину, ибо на экзамене предлагаются тексты, выражающие нравственные аксиомы, а потому задача ученика лишь подтвердить их. Правда, непонятно, почему тогда в задании сказано: «Напишите, согласны или не согласны Вы с точкой зрения автора прочитанного текста». Прочитав все доступные мне пособия для учителей и учеников по подготовке к части С ЕГЭ по русскому языку, я не нашел ни одного примера, в котором бы ученик с чем-то не соглашался. Чего же удивляться, что так часто думают и сами ученики. «Но ведь ты же сама так не думаешь!» – сказал я как-то после проверки очередного мониторинга своей ученице. «Конечно, не думаю, – ответила она мне. – Но я решила: раз они прислали такой текст, значит, и нужно написать то, чего они от меня ждут». Я сейчас не рассуждаю в системе координат «правда – неправда», хотя хорошо понимаю, как губителен для души и для всей нашей жизни такой опыт разрушительного цинизма. Нет, я сейчас исхожу из другого. Только тогда, «когда строку диктует чувство», рождается живое, волнующее, искреннее слово. Иначе – словоблудие. И второе: а если при проверке экзаменационных работ эксперт будет ориентироваться на ту шпаргалку, которая перед ним лежит, а в данном случае искать в ученической работе рассуждения об ответной любви пропорционально собственной? Я отвечу на этот вопрос чуть позже, когда буду говорить о превентивных мерах, которые помогут избежать скандала столь же позорного, как диссертационный скандал. Рассказывая об этом сочинении, я использовал ту технику поэлементного анализа ученических работ, которую разработал, когда на рубеже 60-70-х годов служил в Московском городском институте усовершенствования учителей. Она была нами использована при составлении тех отчетов о положении дел в московских школах, которые мы два раза в год представляли руководству. Это давало возможность делать сущностный анализ. На этой методике были построены и наши методические письма для учителей Москвы, которые издавались десятитысячным тиражом и доводились до каждого учителя. Один из моих служебных отчетов, напечатанный в журнале «Литература в школе», был переведен на английский язык и опубликован сначала в советском журнале, издававшемся для американцев, а затем взят ими в коллективную монографию «Что читают дети мира», где Советский Союз был представлен этой моей статьей. В дальнейшем такой поэлементный анализ, направленный на постижение сущности, я всегда делал в сочинениях своих учеников. На этом принципе построены все мои книги, особенно последние три: «Зачем я сегодня иду на урок литературы» (издательство «Захаров»), «Педагогическая непоэма» (издательство «Время») и особенно «Сочинения о жизни и жизнь в сочинениях» (издательство «Национальный книжный центр»). К сожалению, сейчас сущностный анализ выполнения выпускниками страны задания С не проводится. Мы не знаем, какие примеры они приводят, сколь велико среди них списанное из всякого рода банков данных в Интернете или пособий для учащихся, не знаем, каковы примеры из их жизни, к которым они обращаются, есть ли спорящие и сколько их. А когда я однажды заинтересовался, как раскрыто одно из заданий хотя бы в сотне работ, мне сказали, что я их никогда не увижу. И вообще у меня такое ощущение, что волнует только цифирь: сколько баллов, каковы результаты, сколько стобалльников. И хотя просчитываю каждую работу, которую пишут мои ученики, меня волнует прежде всего, что стоит за этими цифрами. И тут возникает еще один вопрос. Как же все-таки могут люди с высшим филологическим образованием составлять не просто спорные, а абсолютно безграмотные задания для учеников? Несколько лет назад я в качестве эксперта был приглашен на совещание в Комитет по образованию Государственной Думы. Туда пригласили и руководящих чиновников Гособрнадзора. И я их спросил: «У вас, бесспорно, работают люди, получившие разное образование. Есть филологи, есть математики, есть историки. Скажите, вы пробовали для себя сдать ЕГЭ по своему предмету?» Мне ответили, что мой вопрос некорректен: ЕГЭ рассчитан на современных учеников, а они учились куда как давно. Между прочим, я учился еще раньше их. А через год перед Думой выступала Любовь Глебова, и ей задали тот же вопрос. Я ведь не к тому, чтобы с помощью ЕГЭ определять профпригодность или профнепригодность учителей или чиновников. Хотя в одном из округов Москвы таким, на мой взгляд, беззаконным способом проходила переаттестация учителей. Про себя я знаю, что, возможно, на 100 баллов ЕГЭ по русскому языку я не сдам. Во всяком случае, когда мы, учителя нашей школы, после мониторинга, во время которого мы тоже выполняем предложенные ученикам задания, естественно, кроме С, садимся, чтобы сверить ответы, почти каждый раз кто-то из нас допускает ошибку. Да и сам рекламный зазыв, с которым я постоянно встречаюсь в книжных магазинах: «Путь к ста баллам» вызывает у меня усмешку. Когда в Государственной Думе после первого проведения ЕГЭ как обязательного для всех экзамена был проведен круглый и многолюдный стол, на меня самое сильное впечатление произвело сообщение математиков: они взяли два списка – московских стобалльников и список победителей математических олимпиад. Списки эти не совпали. Дело в другом. Только изнутри, побывав в шкуре ученика, можно понять все его проблемы во время выполнения экзаменационного задания и всю сущность самого экзаменационного задания. Я, кстати, неплохо сдал экзамен по истории, а когда начал сдавать экзамен по обществознанию, то через несколько заданий бросил это бесполезное для меня испытание. И мне было бы очень интересно, как выполнят ЕГЭ по истории и обществознанию депутаты Государственной Думы и Совета Федерации. Дело даже не в том, как они сдадут. Главное, что глубже поймут всю эту проблематику. Об этом, кстати, сказал Дмитрий Медведев, после того как сдал ЕГЭ его сын. Сказал, что теперь он по-другому видит все это. Убежден, что скандал диссертационный, как и то, о чем мы сейчас говорим, замешан на одном и том же – непрофессионализме, безответственности, халтуре. Только там уже перешли через границу закона, а здесь пока еще нет. Что же сделать для того, чтобы навести порядок в наших экзаменационных делах? Вот несколько предложений. Во всех информационных материалах (я их называл шпаргалками) должно быть сказано, что нельзя требовать от ученических работ, чтобы именно это и было написано выпускниками, что у них есть полное право идти своим путем, не соглашаться с предложенным в задании решением. Во всех регионах после экзамена провести обсуждение экспертным сообществом предложенных экзаменационных заданий и об итогах обсуждения информировать Министерство образования и науки, которое должно, обобщив все материалы по предметам и по стране, информировать педагогическую общественность и, если нужно, принять административные меры. В Москве в виде опыта создать экспертную группу, которая в ходе проверки экзаменационных работ по русскому языку перепроверит все стобалльные работы, снизив оценки части С, если в работах будет обнаружен плагиат. Современная техника позволяет справиться с этой проблемой. Я сам видел в одном издательстве, как компьютер проверял на плагиат предложенную рукопись: текст сразу на дисплее зеленел. А в начале нового учебного года провести выборочную сущностную проверку части С по отдельным школам и по отдельным экзаменационным заданиям. Поскольку прозрачность – лучшее противоядие всяческим злоупотреблениям и выбивает почву из-под разного рода слухов и домыслов, нужно вернуться к проблеме, о которой в свое время много говорили, но замолчали, убедившись, что тут ничего сделать нельзя. Я говорю о пересчете первичных баллов на стобалльное измерение. Никто – ни мои ученики, ни родители, ни общественность – не знает, как вся эта подковерная операция проводится. Я сам знаю лишь один критерий. Если после просчета по всей стране обнаруживается, что какой-то вопрос решен всеми, то его цена падает: дескать, раз все сделали, значит, это легко. А если задание выполнило меньшинство, цена за его выполнение повышается: значит, особо сложное. Чушь это полная. Лев АЙЗЕРМАН, кандидат педагогических наук
Выбор читателей
Комментарии