Человек среди людей

Я сразу вспомнил заявление одного из очень крупных тогда наших руководителей, который изрек, что вообще русская литература – литература нерыночная, а потому она нам не нужна. У меня все тот же вопрос: а что, «Маленький принц» или «По ком звонит колокол» – это рыночная литература?

Кстати, если придерживаться этой же логики, то придется отказаться и от Ветхого Завета, и от Евангелия, и от Корана – нерыночная это литература. Христос, тот вообще считал, что не место менялам, то бишь рынку, в храме.
Рассуждения Иваницкой возмутили одного из лучших наших критиков и литературоведов, автора книги о Чехове Андрея Туркова. О чем он и рассказал в рецензии на мою книгу.
Где-то в конце семидесятых годов ученики одного из моих старших классов подарили мне на день рождения (а это было до изучения Чехова в школе) молоточек со словами из рассказа «Крыжовник» на ручке его.
Прошло лет сорок. В декабре 2018 года я прочитал книгу Чулпан Хаматовой и Катерины Гордеевой «Время колоть лед». Я воспроизведу две страницы (335 и 336) из этой книги, они написаны Катериной Гордеевой.
«Две тысячи шестой в России был объявлен Годом благотворительности. В День России в Кремль пригласили самых выдающихся граждан страны. Присутствующие праздно сидели за полными яств столами. Выступали трое: президент Владимир Путин, музыкант Юрий Башмет и актриса Чулпан Хаматова. Когда дошла очередь до Хаматовой, она вышла к микрофону, вздохнула и начала говорить:
«Взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников, но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен».
В этот миг Хаматова подняла глаза на зал Большого Кремлевского дворца. Многие гости так и замерли с вилками, застывшими по пути ко рту. Некоторые перестали жевать. Лица большинства гостей выражали немой ужас. Хаматову было невозможно прервать, слова Хаматовой было невозможно не слышать. Ну не вый­дешь же из зала во время кремлевского обеда.
«Мне-то страшно не было, а вот Галине Борисовне Волчек, видимо, было. – Мы идем по бульвару вечером того самого июньского дня 2006‑го: Чулпан впервые пригласили в Кремль на званый обед, ей впервые доверили выступить перед президентом. – Знаешь, я прямо увидела, как у многих людей, которые подняли на меня глаза, промелькнули все эти жуткие кадры хроники генетической памяти. И они испугались: кто-то за меня, кто-то за себя. Когда я встретилась взглядом с Галиной Борисовной, в глазах ее был такой ужас, что я даже слово какое-то забыла, споткнулась».
Едва присутствующие перевели дух, Хаматова продолжила:
«Очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка <…> и все обстоит благополучно».
Повисло мертвое молчание.
Хаматова выждала как можно дольше и объявила: «Антон Павлович Чехов, «Крыжовник». Зал взорвался облегченными аплодисментами. Зазвенели рюмки, вилки, зашуршали официанты, – ко всеобщей радости, больше ничто не угрожало задуманному сценарию праздничного обеда».
Нет необходимости представлять Чулпан Хаматову как актрису. Но, может быть, не все знают, что она вместе со своими друзьями и единомышленниками создала фонд «Подари жизнь», который подарил жизнь многим и многим детям с тяжелыми онкозаболеваниями. Слово и дело таких людей укрепляют веру, надежду и убеждают, что в прошлом нашем было не только то, от чего мы не могли не отказаться, что нам нужно было преодолеть, но и нечто несомненное и вечное.
Одним из направлений очередного итогового сочинения была вот такая проблема: «Цели и средства». В комментариях ФИПИ к этому направлению мы прочитали: «Во многих литературных произведениях представлены персонажи, намеренно или ошибочно избравшие негодные средства для реализации своих планов. И нередко оказывается, что благая цель служит лишь прикрытием истинных (низменных) планов. Таким персонажам противопоставлены герои, для которых средства достижения высокой цели неотделимы от требований морали». Не буду говорить подробно о том, что каждый раз, читая в комментариях к предлагаемым направлениям итогового сочинения только об обращении к литературе, я часто вспоминаю слова Пастернака: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Ведь в предложенной проблеме аргументы истории, аргументы обществознания могут оказаться куда более весомыми, чем примеры из прочитанных (если они прочитаны) книг. Я уже не говорю о собственном опыте. Но дело не только в этом. Отдают ли себе отчет составители тематики итоговых сочинений, к какой бездне, к какой трагедии они подвели выпускников школы, предложив эту тему? Интернет рядом с этими комментариями по проблеме тут же подбрасывает эти самые литературные аргументы. Ограничусь лишь тремя примерами:
Сальери. Цель: превосходство в творчестве. Средства: зависть, убийство.
Печорин. Цель: найти свое предопределение («зачем я жил? для какой цели я родился?»). Средства: срывать цветы удовольствия жизни, принося страдания другим.
Андрей Болконский. Цель: быть полезным России. Средства: честность, требовательность к себе, смелость.
Все это не только убого и примитивно, но и попросту безграмотно, невежественно, не имеет никакого отношения к тем произведениям, о которых здесь говорится.
Теперь о самом главном. В философском альманахе «Квинтэссенция» (1991) впервые опубликована статья русского философа С.Л.Франка «Ересь утопизма». Она посвящена вопросу, который и мы не раз себе задавали: как могло случиться, что «воля, руководимая не личной корыстью или похотью, а нравственным мотивом любви к людям, стремлением спасти их от страданий и неправды и утвердить правильный порядок жизни, вылилась в волю преступную и гибельную»? Трагедия эксперимента по воплощению утопического замысла, по словам Франка, привела к «результатам прямо противоположным, вместо искомого царства добра и правды он привел к безмерному умножению зла». Как это стало возможным? В чем причина этой трагической метаморфозы? Как могло случиться, что из «страстной любви к живым людям и их конкретной судьбе рождалась бесконечная жестокость к ним»? Потому, отвечал Франк, что эти люди «считались помехой при осуществлении порядка, долженствующего обеспечить их блага».
Вот она, великая трагедия непримиримого противостояния этих самых целей и средств их достижения. ФИПИ требует литературных аргументов. Я готов их привести. При этом я обращаюсь к литературе двадцатых-тридцатых годов.
Николай Островский любил роман Виктора Кина «По ту сторону». Кин был репрессирован, роман был изъят, сам я его прочел уже в другую эпоху. В романе этом один из героев, Матвеев, боец революции, говорит: «Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесо­образно, но и справедливо, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, – если ты не думаешь о себе, то имеешь право не думать о других. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, а третью изнасиловали? Надо думать о своем классе, а люди найдутся всегда».
В «Необычайных похождениях Хулио Хуренито и его учеников» Ильи Эренбурга рассказывается о встрече главного героя в Кремле с «важным коммунистом». Важный коммунист говорит о тех людях, которые «упираются, не понимая, что их же счастье впереди, боятся тяжелого перехода, цепляются за жалкую тень вчерашнего шалаша». Что же делать с ними? «Мы гоним их в рай железными бичами». Книга вышла в 1922 году, правда, глава, которую я сейчас цитировал, была восстановлена только в издании 1989 года.
В романе Евгения Замятина «Мы» приводится обращение газеты к создателям межпланетного корабля «Интеграл»: «Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на других планетах, – может быть, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, – наш долг заставить их быть счастливыми».
Михаил Шолохов, «Поднятая целина»:
«- Гад! – выдохнул звенящим шепотом, стиснув кулаки. – Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь? Да я… тысячи станови зараз дедов, детишков, баб… Да скажи мне, что надо их в распыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порежу! – вдруг дико закричал Нагульнов…»
Эдуард Багрицкий, стихотворение «ТВС»:
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди – и не бойся с ним рядом
встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься – а вокруг враги;
Руки протянешь – и нет друзей;
Но если он скажет: «Солги», – солги.
Но если он скажет: «Убей», – убей…
<…>
О мать революция! Не легка
Трехгранная откровенность
штыка…
Сейчас часто вспоминают эти сроки, но не упоминают, кто их произносит в поэме. А между тем там об этом сказано: «Вы ко мне, Феликс Эдмундович?»
Готовя к итоговому сочинению, я в трех школах, прочитав этот отрывок, спрашивал: «А кто такой Феликс Эдмундович?» Только в одной школе один ученик ответил на мой вопрос. Мы плохо представляем, что знают о нашем прошлом наши ученики. В 2018 году выяснилось, что треть окончивших школу вообще не знают о репрессиях советского периода.
И все-таки хотя бы один документ. 1928 год. Пятаков, один из руководителей партии: «Чтобы быть в партии, участвовать в ее рядах и грядущих мировых событиях – я должен отдать без остатка самого себя, слиться с нею, чтобы во мне не было ни одной частицы, не принадлежащей партии, с ней не согласной. И еще раз скажу, если партии для ее победы, для осуществления ее целей, понадобится считать белое черным – я это приму и сделаю это моим убеждением».
Ведь и раскулачивание, коллективизация, репрессии – все это, и не только это, оправдывалось как необходимость в борьбе за великие цели. А лес рубят – щепки летят. Понятно, что и в годы войны коллизия средств и целей возникала постоянно.
Готовя в своей школе учеников, литературу которым я не преподавал, к итоговому сочинению в 2014 году по направлению «Война», я показал им фильмы Андрея Тарковского «Иваново детство», Григория Чухрая «Баллада о солдате» и эпизод из фильма Алексея Германа «Проверка на дорогах». Фильм этот был снят в 1971 году, но на экраны страны вышел только в 1985‑м.
Партизаны готовятся взорвать мост через реку. И не просто взорвать, а сделать это в тот момент, когда на мосту окажется немецкий эшелон. Все готово. Уже слышен стук колес приближающегося поезда. И в это время по реке плывет к мосту огромная баржа, на которой сотни и сотни советских военнопленных. Сейчас нужно нажать на кнопку и взорвать мост. Но командир отряда, в прошлом сельский милиционер, которого блистательно играет Ролан Быков, на эту самую кнопку не нажимает.
– Взрывай! – отчаянно кричит комиссар отряда (Анатолий Солоницын).
– Так там же наши…
– Какие наши! Это же военнопленные!
Мост взорвут только после того, как баржа уже проплывет под ним.
До сих пор жалею, что не сделал тогда следующего шага: не сказал, чтобы все прочли небольшую повесть Василя Быкова «Круглянский мост». Тем более что, как я выяснил уже сейчас, она есть в Интернете. Сюжет вроде бы тот же: партизанам нужно взорвать переправу. Но события развиваются в повести совершенно по-другому. Кстати, и повесть эта трудно шла к читателю.
Приведу выписку и из документа: приказ Ставки Верховного Главнокомандования об уничтожении населенных пунктов в прифронтовой полосе (без даты, ноябрь 1942 г.):
«Лишить германскую армию возможности располагаться в селах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населенных пунктов на холод и поле, выкурить их из всех помещений и теплых убежищ и заставить мерзнуть под открытым небом – такова неотложная задача, от решения которой во многом зависит ускорение разгрома врага и разложение его армии.
Ставка Верховного Главного Командования приказывает:
1. Разрушать и сжигать дотла населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40‑60 км в глубину от переднего края и на 20‑30 км вправо и влево от дорог.
Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе действия бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и партизанские диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью и подрывными средствами…»
Я привел эту выписку с единственной целью: показать, что нельзя научить учеников писать сочинения на философские и морально-нравственные темы, не обращаясь к сложным, нелегким ситуациям жизни, истории, литературы. Нельзя учить писать, думая и размышляя, только на манной каше банальных и примитивных явлений и ситуаций. И еще. Я глубоко убежден, что если мы сами рассуждаем на эти темы, думаем, как вести разговор о них в школе, то должны опираться на знание того, что думают обо всех этих вопросах сами наши ученики. И на заданную проблему у меня есть большой многолетний опыт. К нему сейчас и перейду.
В середине 70‑х годов в течение нескольких лет я предлагал своим ученикам прокомментировать один из ключевых эпизодов романа Александра Фадеева «Разгром», романа о Гражданской войне на Дальнем Востоке. Левинсон, который убедился, что дальше держаться в этом районе невозможно и единственный путь – на север, в Тудо-Вакскую долину, далеко по хребтам, вместе с доктором Сташинским принимает решение дать яд больному Фролову. И доктор дает Фролову мензурку с ядом. Невольным свидетелем этой сцены становится Мечик, и сцена эта потрясает.