Болони бояться – в Европу не ходить

Людмила ВЕРБИЦКАЯ, ректор Санкт-Петербургского университета, академик РАО, профессор, доктор филологических наук, лауреат премии Президента в области образования была приглашена на международную конференцию «Участие профсоюза в осуществлении образовательной политики в контексте современных тенденций» и приняла приглашение, хотя все ее время расписано буквально до минуты. Людмила Алексеевна посвятила свое выступление Болонскому процессу, и это неудивительно, ведь более опытного эксперта в этой области найти трудно. Санкт-Петербургский университет начал готовить бакалавров и магистров задолго до того, как Россия подписала Болонскую декларацию, и сегодня СПбГУ – базовый университет по отработке ее требований.

В классических университетах сегодня есть исследовательские институты (в Петербургском их 15), студенты получают возможность очень рано, некоторые прямо , включиться в исследовательскую работу. Научные сотрудники принимают участие в образовании студентов, а преподаватели соответственно сами ведут исследования в институтах. Поэтому так важно сегодня подумать о вузовской науке.

Без перестройки не обойтись

Россия переживает особый период, который проходили все страны, вступившие в постиндустриальную фазу развития. Модернизация или перестройка образования необходима. За последние 15 лет в России очень многое изменилось. Мы живем в стране с иным политическим устройством, с иными социальными отношениями, и, безусловно, образование не может оставаться прежним.

Поэтому не случайно 5 лет тому назад, в 2001 году, Государственный совет рассматривал проблемы образования, и Сергей Леонидович Катанандов, который выступил с докладом и на недавнем заседании Госсовета 24 марта, тогда тоже делал доклад. За время, прошедшее с 2001 года, вопросы образования дважды рассматривались на президентском совете и неоднократно обсуждались на заседании Правительства РФ. Здесь очень важен системный подход. И 25 октября 2005 года на заседании Совета при Президенте РФ по науке, образованию и технологиям как раз была предпринята попытка посмотреть на проблемы образования целиком, в комплексе.

Если мы посмотрим на то, что произошло за последние годы, то будем вынуждены констатировать некоторые факты, которые не могут нас не тревожить. Мы ведь хорошо знаем, что число дошкольных учреждений сократилось в два раза, далеко не все дети в возрасте от 7 до 15 лет посещают школу. Те данные, которые мы получили, готовя вместе с рабочей группой доклад к заседанию совета, приводят в недоумение: 277 тысяч детей этого возраста находятся по разным причинам вне школы.

У нас очень непростая демографическая ситуация. В 2005 году петербургские школы выпустили 38,2 тысячи детей, а в 2011 году их будет 12,4 тысячи, то есть практически в три раза меньше. Эти цифры не могут не настораживать.

Мы хорошо понимаем, как обстоят дела со здоровьем детей: в вузы приходят те ребята, которые оказались больными уже в школе. У нас в университете прекрасный медицинский центр, созданный на базе медицинского факультета, три поликлиники, и мы имеем возможность каждый год оценивать состояние здоровья нового университетского пополнения. Как показал анализ, среди ребят, принятых на первый курс в 2005 году, здоровых только 10,5%. Такие тенденции были отмечены в тех данных, которые мы приводили в докладе на президентском совете.

Плохо обстоят дела со средним профессиональным образованием, сегодня трудно найти квалифицированных рабочих. Много проблем в средней школе. Она должна быть абсолютно бесплатной, но все мы хорошо знаем, какие формы получения денег сегодня применяются. Принципиально иным должен быть статус учителя, и есть большая надежда на то, что все мы станем свидетелями реального изменения в этом отношении.

Главный вопрос – как учить

Когда противники Болонского процесса говорят, что у нас лучшее в мире высшее образование, по-видимому, они ориентируются на ту ситуацию, которая действительно была когда-то. Да, у нас было очень хорошее образование, единые требования, единые стандарты, от которых нельзя было отойти.

Если в Советском Союзе было чуть больше 900 вузов, то сейчас в России 3335 высших учебных заведений, причем только 640 из них государственные. Только 460 коммерческих вузов аккредитованы и имеют соответствующие документы. Платные филиалы государственных вузов работают по-разному.

Когда 18 сентября 2003 года мы поехали в Берлин с тогдашним министром образования РФ Владимиром Филипповым, чтобы он от имени России высказал намерение вступить в Болонский процесс, то услышали возражение от эстонского министра. (А по правилам мнение представителей стран, присоединившихся к Болонской декларации, должно быть единым, если хотя бы один из министров выступил против, России бы отказали). Серьезные претензии у министра образования Эстонии вызывало качество работы тех российских филиалов, которые открыты в его стране. Владимир Михайлович тогда пообещал их закрыть, надеюсь, что свои обещания он выполнил.

Если мы по-настоящему проанализируем уровень специалистов, выпускаемых всеми государственными и негосударственными вузами, то выяснится, что качественно работают не больше ста. Три раза в неделю я бываю в Москве и по дороге от самолета в аэропорт каждый раз вижу объявления новых вузов, в которых написано: в университет ходить на занятия не нужно, даем специальность менеджера, бухгалтера, аудитора, маркетолога. (Физике, химии и прочим наукам в подобных университетах не учат). Проблема в том, что диплом, выдаваемый таким специалистам, единого государственного образца, его получают все без исключения, и это самое страшное.

Не секрет, что есть хорошие коммерческие вузы, которые работают качественно. Но есть и такие, где вы платите двести долларов, если ходите на учебу четыре раза в неделю, триста долларов – за три раза, четыреста – за два. Поэтому говорить о том, что у нас сегодня лучшее в мире образование, нельзя. Мне кажется, что те, кто противится Болонским требованиям или набору определенных критериев, не понимают этой ситуации.

Мы должны думать о будущем наших студентов, обеспечить им реальную мобильность. Любой студент западного вуза имеет право в течение одного семестра учиться в любом другом университете. Когда он возвращается в свой вуз, ему ничего не нужно пересдавать, поскольку есть единые модульные блоки и критерии оценки знаний, единый набор требований. Речь идет о немногом: как перестроить систему образования России таким образом, чтобы стали возможными общие модули.

Традиционная российская система основана на пятилетней подготовке специалиста. Санкт-Петербургский университет с 1992 года, задолго до того, как страна приблизилась к Болонскому процессу, начал работу по подготовке бакалавров и магистров. С 1996 года мы стали выпускать бакалавров на физическом и геолого-почвенном факультетах, и без работы не остался ни один выпускник. Проблема не в том, сколько лет учить, а в том, как учить.

Сегодня многие требуют сохранить систему подготовки специалиста. Скажу сразу, что, настаивая на четырехлетнем, а не на трехлетнем бакалавриате, как в западных странах, мы учитываем, что у нас одиннадцатилетняя школа, а не 12-летка, предлагаем два года магистратуры, знаем, как ее сочетать с аспирантурой. Когда мне говорят, что подготовить педагога за четыре года невозможно, честно говоря, я не понимаю, почему нельзя это сделать.

Мы хорошо знаем, во что превращалось пятилетнее обучение в советский период. В Санкт-Петербургском университете каждый курс по полтора месяца был на «картошке», летом студенты строили, в сентябре отдыхали, то есть фактически пятилетнего курса не было. Не говорю о тех специальностях, которые совершенно особо рассматриваются и у нас, и за рубежом: медицинские, творческие, некоторые инженерные, связанные с наукоемкими технологиями. О них отдельный разговор, и никто не требует, чтобы все сразу перестроили систему образования соответствующим образом. В тех случаях, когда моносистема признана, она, конечно, должна остаться. Но, как мне кажется, попытки затянуть процесс окончания приема на подготовку специалиста непродуктивны, это ни к чему не приведет. Мы должны перестроить свою систему высшего образования. Есть прекрасный опыт, скажем, у Тульского госуниверситета, который достаточно давно готовит своих студентов по системе «бакалавр-магистр», выпускает отличных преподавателей для школы.

Школа без учителя?

Другая проблема заключается в том, что в среднем по России только 10% выпускников педагогических университетов идут работать в школы. Это настоящая трагедия. Губернатор Санкт-Петербурга Валентина Ивановна Матвиенко не знает, что делать, какую надбавку еще дать учителям. Школьный учитель в городе получает больше профессора Санкт-Петербургского университета. Вместе с тем попробуйте найти преподавателя русского языка и литературы – это невозможно. А если небольшой процент выпускников Российского государственного педагогического университета идут преподавать русский язык и литературу в школе, то через год они уходят.

Дело, наверное, не только в статусе педагога. Кстати, когда я встречаюсь с учителями, они говорят, что труднее положения учителя русского языка и литературы в школе нет ни у одного другого преподавателя. И по объему выполняемых нагрузок, и по количеству тетрадок, которые он проверяет. Ведь мы только говорим, что компьютер вошел в нашу жизнь. Где те школы, где учитель реально может сесть и за пять минут проверить, что сделали ребята, с помощью компьютера?! Тут возникает много проблем, и нам нужно пойти на кардинальные изменения в высшей школе, в том числе в педагогической.

Студентам нужна мобильность

Петербургский университет – базовый по отработке болонских требований, при этом каждый из 20 факультетов сам решает, в какой момент он будет готов перейти на эту систему. Есть факультеты, которые давно готовят бакалавров и магистров, у которых общие образовательные модули с целым рядом европейских университетов, которые оценивают знания в системе кредитов, как это делают европейские высшие учебные заведения. Но далеко не все это делают. Кто-то еще только переходит на этот процесс, и мне кажется, что внутреннее сопротивление в вузах связано еще с тем, что эта перестройка требует серьезной сущностной работы. На русском отделении филологического факультета, где я читаю курсы введения в языкознание, теоретической фонетики и методику преподавания фонетики, на требования Болонского процесса перешли с этого года. Я много времени потратила на то, чтобы принципиально по-иному перестроить свой курс лекций. Ведь количество лекционных часов сокращается за счет самостоятельной работы и числа семинарских, практических занятий. Студент не может обойтись без общения с преподавателями на лекциях, у нас в университете такие яркие профессора, слушать которых просто счастье. Математики, например, будут всю жизнь помнить, что Людвиг Дмитриевич Фадеев читал им лекции. Лекции необходимы, но к ним нужно готовиться по-настоящему, а это большая дополнительная работа.

Говоря о качестве образования, мы должны думать о тех требованиях, которые предъявляем к студентам, когда принимаем у них зачет или экзамен. Если студент знает, что у него модульные блоки такие же, как в Гейдельбергском университете или в любом другом европейском вузе, он поедет туда на стажировку совсем с другим чувством.

На кафедре общего языкознания, которой я заведую, есть албанское и новогреческое отделения. Каждый год я посылаю студентов в другие университеты, и они вынуждены дважды сдавать экзамены: в том университете, где проучились год, и в Петербургском, когда вернулись. Этого не нужно будет делать при образовательных модулях и при единой оценке знаний.

Мои студенты рассылают анкеты во все университеты, выбирают любой, но потом возвращаются и говорят: «Лучше Санкт-Петербургского нет», и тогда я становлюсь счастливой. Учиться надо в Петербургском, а повышать квалификацию в европейских университетах.

Докторам ничего не угрожает

В российской прессе был большой шум по поводу того, что у нас есть и кандидатская степень, и докторская, а на Западе хотят всех уравнять, оставив только степень доктора философии. Все совсем не так. В сентябре 2003 года, когда мы с Владимиром Филипповым были в Берлине, я приняла участие в заседании рабочей группы, которая занималась как раз проблемой ученых степеней и званий.

Как известно, Санкт-Петербургский университет был основан Петром Первым в 1724 году. Первые 17 профессоров университета приехали в Петербург из Германии, первым ректором университета тоже был немец, наша система образования очень близка к немецкой. Поэтому, наверное, немецкие коллеги поняли меня, когда я рассказала им о том, что же такое докторская ученая степень в России. На самом деле западные коллеги думали, что кто-то из академиков приезжает к нам, входит в зал ученого совета и назначает новых академиков. После моих объяснений они поняли, что по существу докторская работа – это открытие направлений, это соответствующая школа, а потому никаких возражений против докторских степеней у них не было. Никто не потребует от нас с завтрашнего дня прекратить делать открытия, защищать докторские диссертации, а также присваивать докторские степени.

Таким образом, очень важно понять: требования Болонской декларации, во-первых, гибкие, во-вторых, нам необходимо их выполнить, чтобы войти в международное образовательное пространство, в-третьих, это не заставит нас отказаться от того прекрасного, что у нас есть. И, в-четвертых, ничего своего национального, русского мы не потеряем.

В академики

с первого курса

Без науки нет образования, без образования нет науки. Это прекрасно понимал Петр Первый, основав не только Петербургский университет, но и гимназию при нем, а также Российскую академию наук. Была выстроена цепочка, когда выпускники гимназии поступали в университет, а выпускники университета пополняли ряды Академии наук.

В классических университетах сегодня есть исследовательские институты (в Петербургском их 15), студенты получают возможность очень рано, некоторые прямо с первого курса, включиться в исследовательскую работу. Научные сотрудники принимают участие в образовании студентов, а преподаватели соответственно сами ведут исследования в институтах. Поэтому так важно сегодня подумать о вузовской науке.

Российская академия наук вроде бы своего добилась, во всяком случае мы знаем, что с 2008 года зарплата в РАН дойдет до 30 тысяч рублей. Но неизвестно, что будет происходить с наукой в вузах, там, где студенты, аспиранты (в одном Петербургском университете вместе с соискателями их 500 тысяч). Я очень надеюсь, что материальная проблема будет решена. Без современного оборудования в лабораториях невозможно развить науку. Мне внушает оптимизм то, что изменения в лучшую сторону все-таки происходят.

Ответы на вопросы

– Есть требования по зарплате в рамках Болонского процесса. К каким странам они предъявляются и зачем?

– Они предъявляются к тем странам, которые уже вступили в Болонский процесс. Требования Болонской декларации – шаг на пути к вступлению во Всемирную торговую организацию. Мы знаем опыт некоторых стран, например, Польши, где в университетах зарплата после вступление в ВТО выросла до 2000 евро. Выступая на президентском совете, я назвала профессорскую зарплату в России – 6900 рублей, в лучшем случае – 8000 тысяч. Научный сотрудник получает иногда вообще 500 рублей в месяц. Человек вынужден искать второе, третье, четвертое место работы, добиваться грантов. Все это нужно менять, индексация на 26% – это не повышение, ибо инфляция эту прибавку фактически тут же съедает.

– Вы говорили о подготовке бакалавров в университетах гуманитарного профиля, а как быть инженерным вузам, где традиционно готовят специалистов?

– Я говорю не только о гуманитарных профилях. Петербургский университет на 60% имеет как раз естественно-научное направление, в частности, нашим профессором был Дмитрий Иванович Менделеев. Инженерные и медицинские направления должны рассматриваться особо. Наши естественно-научные факультеты традиционно дают фундаментальное образование, которое предоставляет студенту возможность приспособиться к условиям работы, не связанным непосредственно с тем узким направлением, которым он занимается. Никто от нас не требует принципиально изменить этот подход: как мы учили студентов думать, размышлять, анализировать, ничего не принимать на веру, так и будем учить.

– В российских вузах есть корпоративная культура преподавателя, студента, сотрудника. Что с ней произойдет, когда студент станет учиться в другом вузе за рубежом?

– Думаю, что наша культура только обогатится при взаимодействии с другими культурами.