На чтение: ≈ 30 мин.Атеизм – слово в наших краях если еще и не ругательное, то как минимум подозрительное, почти неприличное. Попробуйте заявить о своем атеизме, и вы убедитесь, как странно реагируют на это окружающие, даже те, о вере которых никогда бы и не догадался. Косые взгляды и холодок моментального отчуждения даже со стороны, казалось бы, друзей – вот плата за независимость и свободу мышления.
Атеизм, отрицание Бога и его воли, преподносится массовой культурой как своего рода пугало – атеист как одиозная личность, почти преступник. Масс-медиа настойчиво культивируют образ безбожника – аморалиста, беспринципного человека, для которого “нет ничего святого”, живущего по принципу “после нас хоть потоп”, для которого место Бога занято культом наживы, денег, всевозможных пороков. Такой человек лишен нравственности, утверждает теистская пропаганда: он не сдерживается никакой уздой и поэтому способен с легкой душой на любое самое отвратительное и опасное преступление. Наиболее кратко и лаконично данная точка зрения выражена в знаменитом вопросе Ивана Карамазова из романа Достоевского “Братья Карамазовы”: “Если Бога нет значит, всe дозволено?”
Героя романа, как известно, эта сентенция довелa до психушки. При здравом рассуждении, тем не менее, не совсем ясно, в чем здесь загвоздка. Во всяком случае, вопрос этот не столь неразрешим, как казалось уважаемому классику, а проблема, которая вроде бы, по Достоевскому, решается абсолютно однозначно, на поверку оказывается весьма иллюзорной. Скажем прямо: притянутой за уши (как и большинство подобного рода проблем, измусоленных вышеозначенным классиком на тысячах страниц его отнюдь не тонких романов).
Бога нет – значит всe дозволено. Попробуем разобраться.
Прежде всего необходимо определиться с самим понятием “атеист”. Слово это по происхождению греческое, состоит из двух семантических основ (a – приставка, означающая отрицание; theos – бог). То есть дословно – безбожник.
Поэтому вряд ли можно назвать атеистом человека, отрицающего все на свете (“все святое”, как любят выражаться теисты). Если для человека вопрос о существовании Бога никогда не имел никакого значения и если такая проблема вообще перед ним не стояла (он просто не задумывался над ней), такого человека, по всей видимости, назвать атеистом нельзя.
Тот человек, который отрицает существование Бога и его воли в этом мире на основании каких-либо отдельных причин – будь то личная озлобленность (не верю всем назло!), или мысленная прихоть (я так хочу, и все тут), или своего рода мода (есть мода и на веру, и на неверие), – тот человек также ни в коей мере не может быть назван атеистом. Неверие его поверхностно – меняется настроение эпохи, меняются жизненные ситуации, бытовые условия, и из такого “атеиста” получается вполне искренний верующий. Человек может уверовать и при извиняющих обстоятельствах, когда необходима сильная духовная поддержка “извне”: при болезни, нищете, смерти близких, потере надежды, предательстве друзей и т.п. Говорить всерьез об атеизме таких людей, конечно же, нельзя.
Кто же такой атеист?
Это прежде всего человек, сознательно пришедший к этому мировоззрению в результате долгих и упорных поисков, человек, ищущий истинные жизненные ориентиры. Невозможно прийти к атеизму, не имея представления о тех религиозных концепциях, которые существуют в мире. Только в случае, если доводы этих концепций окажутся неудовлетворительными, человек обратится к взглядам, им противоположным. В любом случае такой человек ищет не возможности избавиться от Бога во что бы то ни было, он ищет те ценности, опираясь на которые он смог бы осмыслить бытие и определить свое место в нем, а уже исходя из этого, строить свою жизнь. То есть преследует те же цели, что и верующий, сознательно, во взрослом возрасте приходящий к Богу, – с помощью Бога верующий точно так же осмысливает бытие и находит себя в жизни. Атеист справляется с этой задачей иным способом – с помощью здравого ума, логики и доказательного скептицизма.
И верующим, и атеистом движет одно стремление – стремление к преодолению бессмысленности (абсурда) бытия и обретению душевного комфорта, который является залогом счастья. Различие между верующим и атеистом лишь в способе достижения вышеозначенной цели.
Даже ребенок, если это не олигофрен, понимает, что нельзя постоянно есть одни только конфеты и мороженое, потому что это вредно. Отчасти он доверяет авторитету родителей, отчасти собственному опыту. У ребенка (а затем подростка), умственно и физически здорового, живущего в спокойной атмосфере любви и умеренного достатка, чья любознательность удовлетворяется увлекательными знаниями о реальном мире, а не байками и нелепыми домыслами, сопряженными с бессмысленными табу и запретами, – у такого ребенка развивается спокойное понимание, “что такое хорошо и что такое плохо”. Этот ребенок не станет, скажем, мучить птичку не из-за угрозы быть поставленным в угол или побитым, а из-за нормальной доброты и отвращения к причинению страдания, из-за того, что он сам знает, что такое “больно”, и из-за того, что его родители сами никого не мучают, в том числе и его самого. И с возрастом у такого ребенка понимание переходит в реальное осознанное нежелание причинять страдание кому бы то ни было, прежде всего окружающим людям.
Таким образом, моральный императив, выраженный Иисусом в золотых словах Нагорной проповеди, является нормой для здорового, выросшего среди родительской любви и трезвого просвещения человека. Знания и навыки, которыми он овладевает в дальнейшем, лишь развивают в нем подобные качества. Развитой, образованный человек получает доступ к культуре земной цивилизации, к науке и искусствам, которые, как было подмечено еще в Древнем Риме, не только развивают мозг, но и смягчают нравы. Развитой разум, способный различать черное и белое, правду и ложь, – вот надежный барьер жестокости и тщеславию, алчности и непримиримости.
Такой человек отдает себе отчет в том, что счастье – отнюдь не в максимальном удовлетворении плотских желаний, которые только возрастают по мере их насыщения, а в гармоничном наслаждении жизнью и тем добрым, что она доставляет нам в руки. Не рваться за наслаждениями, но наслаждаться тем, что имеешь.
Простейшим рассуждением человек уничтожает желание использовать зло: допустим, для достижения какого-либо удовольствия необходимо причинить страдание другому человеку – причинение страдания сопряжено с тяжкими заботами и проблемами, возможен отпор, а то и неудача – в любом случае удовольствие окажется не полным и не стоящим усилий, которые были приложены. Даже обман – наименее тяжкое из преступлений – так или иначе связан с конечным разоблачением (через короткий или долгий промежуток времени – неважно), что сводит на нет смысл достигнутого через обман удовольствия.
Причинение страданий оказывается весьма непродуктивным и нерациональным способом жизни. Таким образом, о вседозволенности не идет даже и речи. Сам предмет спора отсутствует, а следовательно, отсутствует и проблема.
– Но это же утопия, просветительский идеализм, – скажет искушенный читатель. – В реальной жизни таких людей раз-два и обчелся, а большинство людей как раз противоположны – обуреваемы различными пороками и темными страстями, и ни знания, ни образованность не только не обуздывают, а, напротив, лишь подхлестывают их пороки, например, ту же алчность!
Спорить с этим не приходится. Возразим лишь слову “утопия”. В реальной жизни люди, суть мировоззрения которых мы только что вскользь обрисовали, есть. И сознательный атеизм таких людей не только не помеха их нравственности, но и надежный гарант при всевозможных испытаниях, которым нравственность подвергается, поскольку человек будет держаться в испытаниях только тех убеждений, к которым он сам пришел, и только их он будет защищать. Атеизм же, как правило, убеждение сознательное, а зачастую – и выстраданное.
Нуждается ли такой человек в вере в Бога как гаранте нравственного поведения? По всей видимости, нет.
Кто же нуждается в такой вере? Человек, который воспитан таким образом, что без угрозы наказания не может быть хорошим и добрым, то есть нравственным. С раннего детства его воспитывают либо с помощью наказаний и запретов, либо с помощью угроз. Такой ребенок не будет мучить птичку (раз уж мы избрали несчастную в качестве примера) только потому, что побоится получить за это по шее. Никто не потрудится объяснить ему, почему нельзя мучить птичку: скажут просто нельзя, а то – по шее, и все.
Сказывается определенный психологический тип. Человек хотел бы помучить, но боится наказания, и лишь потому не мучает. И такое миропонимание (вбитое в него отцовским ремнем) он переносит на все остальные явления всей своей дальнейшей жизни. Он нравственен – но лишь потому, что “городовые стоят”. Но вот представился случай совершить безнравственный поступок: скажем, обокрасть кого-нибудь – без угрозы наказания со стороны. Хотя бы пьяного, лежащего на земле с полным денег бумажником, который торчит из кармана.
Что совершит такой персонаж? Девять случаев из десяти – вытащит деньги.
Именно такой человек и нуждается в вечном, неотступном “городовом”, от которого никуда не денешься – придется быть нравственным. И такой городовой находится, для большинства верующих его роль с успехом выполняет Бог, с которым тесно связаны понятия греха и воздаяния.
Так кто же более нравственен: атеист, сознательно приходящий к невозможности совершать безнравственные поступки, или верующий, удерживающийся от них под страхом наказания?
Возразят: “Многие верующие нравственны не из страха наказания; они религиозны с раннего детства, и именно религиозность их семьи, их родителей сделала их таковыми”.
Но с помощью чего? Опять же с помощью страха. Первое, с чем сталкивается ребенок, растущий в религиозной семье, – атмосфера всепроникающего страха, угрозы неотвратимого наказания: ведь, как учит Евангелие, “все согрешили и лишены славы Божией” (Рим. 3:23). Да, настоящий, “потомственный”, честный христианин или мусульманин не заберет бумажник у пьяного. Может быть, в этот момент он и не подумает о грехе и наказании. Но в основе такого действия всe равно будет лежать не осознанное убеждение в том, что этому человеку без денег будет плохо, а примитивный страх, запуганность.
Раскроем Библию. Какие сюжеты изложены на первых же еe страницах? Наказание Адама и Евы, их проклятие, изгнание из “сада Едемского” (Быт. 3). Уничтожение всей жизни на земле всемирным потопом (Быт. 7) якобы за то, что земля “растлилась” (как и многие “ругательные” библейские термины, слово туманно по смыслу – как его понимать? А ведь мы до сих пор не имеем грамотного перевода “Священного писания” на современный русский язык!) И далее: кары, которым Бог подвергает свой “избранный” народ – евреев – и все прочие народы заодно. Тот, кто вырос в религиозной семье, вряд ли рискнет отрицать то глубоко ужасное впечатление, которое производят эти и им подобные сюжеты на слабое еще и абсолютно некритичное детское сознание. А картины Апокалипсиса, поданные как неопровержимое пророчество о будущем, способны травмировать психику и более взрослого неискушенного и доверчивого человека. Тем более что зачастую всe это рассказывается людьми темными и невежественными, с трудом понимающими смысл библейских фабул. Страх, зароненный в детстве, преследует верующего всю последующую жизнь, мешает осмыслить корни многих идей “Священного писания”, становится преградой разумному, здоровому рассуждению.
Создается впечатление, что сама мысль “если Бога нет, то всe дозволено” есть мысль, могущая созреть только в недрах сознания очень религиозного человека, поскольку ни один атеист, как известно, ничего подобного ни разу и не заявлял. Есть в этой мысли нечто, напоминающее зависть, какой-то отголосок сожаления: эх, если бы Бога не было, уж и развернулся бы я! Здесь смешано всe: и глубокие детские страхи, и нереализованные жизненные возможности, и неудовлетворенные вполне естественные и невинные желания, и заложенная вглубь, раздутая неверным, извращенным воспитанием тяга к реальному злу, безнравственным поступкам, которой нет и не может быть у сознательного атеиста. Почему? Да потому что, как известно, сладок именно запретный плод. А доступный – кто бы на него обратил внимание? Религиозное же воспитание обращает в запретный плод едва ли не все жизненные удовольствия. Само собой, религиозный нравственный запрет распространяется на настоящие, а не мнимые негативные поступки, например, воровство или убийство. Однако постоянное напоминание о грехе, которым так увлекаются проповедники всех христианских конфессий, способно возыметь совсем уж нелепые последствия. Как говорится, если человека все время называть свиньей, он-таки захрюкает. А тут “все согрешили”! Чувствовать себя вечным грешником, вечным парией – есть ли участь горше? Знать, что над тобой все время нависает фигура Отца с ремнем в руке?
Поистине знать это – означает всю жизнь оставаться ребенком, боящимся, что “папаня ремня даст”! Kак же совмещать такое с реальной жизнью, в которой детство – лишь начальный период в развитии человеческой личности? Волей-неволей приходится грешить, совершать безнравственные поступки. А что делать? Ведь если выполнять требования Нагорной проповеди в полном объеме, бескомпромиссно – так, каковы они на самом деле – не ища лазеек, говоря об аллегоричности, относительности, опосредованности (то есть лукавить перед самим собой), то придется: держаться подальше от любой женщины (Мат. 5:27-30); и если уж дернуло жениться, не разводиться ни в коем случае, будь твоя жена хоть исчадие ада (Мат. 5:32); не клясться никому, никогда и ничем (Мат. 5:34-37); уступать любой несправедливости, злу и насилью (Мат. 5:39-41); любить, благословлять и молиться за врагов, обижающих и гонящих, какими бы мерзавцами и подонками они ни были (Мат. 5:44); не трудиться (Мат. 6:26-27) и жить лишь сегодняшним днем (Мат. 6:34) – а ведь именно атеистов обвиняют в философии “после нас хоть потоп”; и не судить ни о ком и никого (Мат. 7:1-5). Есть ли на свете хоть один христианин, отвечающий всем этим требованиям?
Остается только уповать на милость Отца, который не только карает, но и милует. Причем милует широко, поистине со вселенским размахом – прощает любой грех, лишь было бы раскаяние.
Знаменитая притча о блудном сыне (Лук. 15:11-32) дает широкий простор для совершения разнообразнейших грехов – все равно Отец простит! Если же можно творить, что хочешь (лишь бы успеть вовремя раскаяться), то почему же атеистов, а не верующих, упрекают в лозунге “Бога нет – все дозволено”? Ведь получается: “Бог есть – тоже все дозволено”!
– Но вы противоречите сами себе! – скажет внимательный читатель. – Получается, что Бог всепрощающ, и следовательно, бояться совершенно нечего. Как же быть с вашим утверждением, что верующие нравственны из-за страха, по принуждению?
Зачем же тогда нужны все эти страхи, внушаемые той же Библией? И если Библия утверждает всепрощение, как соотносится оно с описаниями “кар Божьих”, наказаний, умерщвлений? Как увязать кротость и доброту Нагорной проповеди или притчи о блудном сыне с угрозами и проклятиями Иисуса, которыми насыщено все Евангелие? Даже ближайшие ученики Иисуса ведут себя отнюдь не в соответствии с его проповедью!
Вот апостолы привлекают к себе уверовавших в Христа, привлекают, между прочим, и словами о добре, всепрощении, нестяжательстве, “отдай рубашку” и т.п. “И никто ничего из имения своего, – свидетельствует Лука, – не называл своим, но все у них было общее” (Деян. 4:32). Но из неофитов некто Анания с женой Сапфирою отдал апостолам не все из стоимости своего имущества, которое было продано во славу Иисуса, некоторую часть оставил себе, “зажал” одним словом. Что и говорить, поступок неблаговидный, откровенно жлобский – нехорошо поступил Анания. Любой бы на месте апостолов возмутился и с позором выгнал бы жмота вон. Что же делают наши смиренники, последователи добра и ненасилия?
“Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? для чего ты положил это в сердце твоем? ты солгал не человекам, а Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и великий страх объял всех слышавших это” (Деян. 5:3-5).
Вот так, всепрощающее божество умертвило бедного Ананию за мелочь, собственно, за пустяк. А ведь он и не украл, а свое пожалел: даже по-человечески вполне простительно.
Далее та же участь постигает и Сапфиру, его жену, хоть она и виновата-то была лишь в том, что послушалась своего мужа (на чем, кстати, настаивает то же Евангелие), – вряд ли бесправная женщина возразила бы в деле, касающемся денег. Но и она “упала у ног его и испустила дух; и юноши вошедши нашли ее мертвою и вынесши похоронили подле мужа ее. И великий страх объял всю церковь и всех слышавших это” (Деян. 5:10-11).
Заметьте, два раза на одной странице – “великий страх”. Это ли метод привлечения людей в “веру добра и милосердия”?
Весь-то грех Анании состоял в том, что он по простоте душевной решил заключить выгодную сделку с божеством, по-простецки переосмыслив слова самого же Иисуса: “собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкопывают и не крадут” (Мат. 6:20). Так осмысливали эти слова и все последующие поколения христиан. Мысль о том, что блаженство, райская “жизнь вечная” есть сокровище (товар), которое можно приобрести “на небе”, естественно, не в христианстве родилась: любая языческая религия строится на подобного рода взаимоотношениях человека и божества. Человек приносил жертву – божество было довольно, человек таким образом покупал себе счастье или успех стоимостью в одного (несколько) козла, барана, быка, а иной раз – и человека.
Увы, Иисус лишь модифицировал эту идею: “собирайте себе сокровища”, то есть копите их, как деньги в банке, делайте выгодное вложение капитала. Вот и Анания решил “вложить”, восприняв всю апостольскую проповедь как своего рода акционерное общество, но при этом застраховал себя от возможного банкротства. Он ведь не знал, правду ли говорит Петр со товарищи или это попросту мошенники? В чем же его грех? Во все времена после апостолов миллионы простых христиан во всем мире так и воспринимали и теперь воспринимают учение Иисуса – отсюда и ларьки возле церкви, и храмы, возведенные на обещанные деньги, и украшенные добровольными даяниями иконостасы, и пр. А еще раньше – индульгенции, купленное прощение. И мало кто задумывается над безнравственностью самой возможности “собрать сокровища” добрыми делами и верою… А возможности подать нищему не из сострадания и желания помочь, а из-за того, что “на том свете зачтется”, – каково? Нравственно это или нет?
А пострадали лишь Анания с женой. Незадолго же перед этим Иисус, погибая на Голгофе, простил распятого разбойника (убийцу, преступника!) только за изъявление страха (“или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же?” – Лук. 23:40), Ананию же, простого недалекого обывателя, не пощадил. Да и Петр – не он ли трижды (!) отрекся от Христа (Лук. 22:54-62) – не нашел в себе достаточно милосердия, чтобы простить жадного иудея!..
Получается одно: Бог – слишком непредсказуем и, несмотря на всю громко заявленную всепрощаемость, карает слепо и жестоко за мелочи, странным образом закрывая глаза на тяжкие грехи и преступления. Так что на долю верующего остается одно – страх, страх в любом случае, “великий страх”, в полном соответствии с евангельскими словами. Господь – справедливый судия, но судит по своей прихоти: взять, к примеру, Иова – захотел – покарал; захотел – наградил. Недаром страхом перед непредсказуемостью Господа полна и древнейшая христианская молитва: “…и не введи нас во искушение” (Мат. 6:13); казалось бы, зачем Господу “вводить во искушение” своих адептов, не дело ли это сатаны? Но тем не менее…
И потому нет у верующего иного выхода, как терпеть, безропотно снося все на свете, грешить с надеждой на сомнительное прощение и при этом толковать о нравственности своей и безнравственности атеиста. Как раб подчиняется хозяину из страха и из страха служит, так и верующий трепещет грозного Отца и не смеет преступить его требования. Но нет ли здесь элементарной подмены понятий, когда черное называют белым, зло – добром, нетопыря – птицей? Говорить о нравственном чувстве рабов удивительно, ибо нельзя любить и уважать хозяина, которого боишься. Но вот умер хозяин, и рабы начинают бесчинствовать: громить дом, напиваться до полусмерти и гадить повсюду, где только можно. Не то ли произошло в милой сердцу Федора Михайловича Достоевского “богоизбранной” православной России, в которой церквей было едва ли не больше, чем жилых домов, и “народ-богоносец” истово исповедовал Христа? Но куда делась великая христианская мораль “богоносца”, когда ловкие демагоги уверили его, что “Бога нету”? Неужели испарилась, ушла в песок, как вода? Неужели нескольких лет неудачной войны хватило для разрушения такой мощной цитадели, какой, по уверениям христиан, является мораль верующего человека? И бросился “богоносец” громить, грабить, жечь, убивать, насиловать… Куда же девалась нравственность, где она спала в те дни?
Пора сделать кое-какие выводы. И прежде всего: существует ли вообще христианская нравственность? Вряд ли. Ибо на страхе можно построить что угодно, только не нравственную жизнь. А вера держит человека в постоянном страхе и унижении, тыча носом в его греховность.
Настоящая же нравственность существует без всякой привязки к какому-либо культу – это мораль здорового разумом и телом человека, для которого слова о добре и милосердии не пустой звук и которому не нужен Бог для их реализации в жизни.
Две тысячи лет назад человек Иисус обратился к человекам с простыми человеческими словами:
“Добрый человек из доброго сокровища сердца выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое” (Лук. 6:45). И нравственность в том и состоит, чтобы из доброго сердца выносить доброе – выносить, желая искренне, а не страшась наказания или уповая на награду.
Иван ТРОФИМОВ
No-cult.narod.ru
Выбор читателей
Комментарии