Анна Хрусталева, Москва: Нам нечего терять, кроме своих цепей. Но с ними как-то уютнее.

В конце минувшей недели меня пригласили на Всероссийское литературное собрание. Даже предварительная программа и лишь приблизительный список гостей внушали неподдельный восторг. Пятьсот человек – писатели, поэты, переводчики, учителя,…

…один другого знатнее и именитее – собирались обсуждать вопросы, профессионально и по-человечески занимающие меня необычайно: состояние современной прозы, поэзии, драматургии, проблемы книгоиздания, а первым пунктом в повестку дня был вынесен разговор о преподавании литературы в школе.

Одно, не скрою от вас, смущало: на собрание был приглашен глава государства. Нет, против Президента я ничего не имею, ничего плохого лично мне он не сделал, да и я ему тоже. Интеллигентный человек, по-немецки говорит – все отлично. И совершенно очевидно, сколь важен для организаторов его приезд, какую значимость, какой статус он сразу придает форуму. Но от одной мысли о встрече с его волкодавами, простите, бравыми парнями из Федеральной службы охраны, начинались нестерпимые судороги верхних и нижних конечностей, переходящие в мерцательную аритмию и отек Квинке. Все понимаю: протокол, усиленные меры безопасности, неспокойное время, но то унижение и внутренний протест, которые испытываю каждый раз при встрече с этими, прости Господи, персонажами, переживаю каждый раз необычайно болезненно. Ну да что уж там, дело есть дело, еще не хватало, чтобы какие-то «товарищи в штатском», с их свинцовым, ничего не выражающим взглядом, испортили мне такой день.

Маршрутка, которая идет от метро к Российскому университету дружбы народов, забита студентами. Все разговоры о том, что «к нам сегодня Путин на вертолете прилетает». «Только ты учти, – предупреждает сидящая впереди меня барышня свою подружку. – С последней пары придется смыться, иначе проторчим в универе до вечера. Говорят, когда Путин приедет, территорию перекроют: никого не впускать – никого не выпускать».

По университетскому двору служебные овчарки водят за собой на поводке серые камуфляжные куртки. Кругом металлические перегородки, мимо которых пробираешься, как сквозь лабиринт Минотавра. У входа в главное здание – толпа студентов. Легкий морозец щиплет их за носы да за уши, заставляя пританцовывать на месте.

– Давно стоите?

– Да уж с полчаса, не меньше. Очередь почти не двигается, там каждого проверяют, по несколько раз сквозь рамку прогоняют, хуже, чем в аэропорту. Нам отсюда не видно, но как бы обувь снимать не заставили.

– Так может развернуться и домой пойти, – при виде практически недвижимой очереди эта предательская мысль внезапно вспыхивает в мозгу путеводной, вифлеемской звездой.

– Да вы что! Нас же специально с лекций сняли! Списки составили, пересчитали, велели быть на встрече живыми или мертвыми. А оно мне надо? У меня своих дел по горло.

Через сорок минут, не чуя ног, стою перед заветной рамкой. И тут оказывается, что это не моя очередь. Моя – соседняя. Все, что нужно сделать новоиспеченному апостолу Петру, преградившему мне путь в рай, – протянуть руку, на мгновение одолжить список у коллеги, проверяющего документы у соседней рамки и найти там мою фамилию. Но человек в темном костюме неумолим:

– Покиньте помещение и встаньте в соседнюю очередь.

– Но я в этой простояла сорок минут! – взвыла я, как подстреленный пес, понимая, что сейчас не просто расплачусь, но разревусь самым постыдным образом. В носу защипало, в глаза, будто уксусом брызнули.

– Покиньте помещение и встаньте в соседнюю очередь, – говорить с этой «двуногой должностной инструкцией» совершенно бессмысленно. Его коллега, в чьих руках заветный список с моим злосчастным именем, бесстрастно наблюдает эту сцену в трех шагах от нас. Я разворачиваюсь и, глотая слезы, протискиваюсь к выходу. Хлопнуть в сердцах дверью не удается: она открыта настежь, толпа не дает ей закрыться.

Еще через сорок минут я все-таки попадаю в заветное тепло. Там еще несколько контрольно-пропускных пунктов, но это уже неважно: цель близка. Относительно близка, как показало время. Встреча с Президентом, назначенная на час, началась в три. Пунктуальность никогда не была сильной стороной главы нашего государства. Надо отдать ему должное, он и сам, со свойственной ему иронией, это признает, мол, меня часто обвиняют в том, что я опаздываю, но к началу-то я всегда успеваю! Журналистов в зал, где проходила встреча, не пустили. Нет, не так. Сначала обещали пустить. Потом передумали. Затем, предложили построиться в колонну по одному (!) и без личных вещей (!) все-таки пройти на задние ряды. Спасибо, что шнурки из ботинок не вынули и пуговицы не срезали… Человек пять на эту «ролевую игру» согласились. Остальные остались за дверями. К счастью, у нас был огромный экран – там шла прямая трансляция, и пирожки с капустой и с яблоками, чтобы заесть все волнения последних часов.

К чему я столь подробно рассказываю вам эту мелодраматическую и при этом абсолютно рядовую в данных обстоятельствах историю. Чтобы выговорится и излить свой гнев? Нет, я человек отходчивый и чувство личной обиды стараюсь в себе не культивировать. А вот мириться с лицемерием, с публичными, бессмысленными унижениями, с иезуитскими издевательствами ради издевательств, так и не научилась. И в этой жизни уже, наверное, не научусь. Как не научусь умиляться красивым и правильным речам, в которых желаемое выдается за действительное, а слова расходятся с делом. В которых говорится одно, в то время как на деле, происходит совершенно другое. Я не выношу разговоров о «творческом развитии личности», о «воспитании инициативы», об умении делать «свободный выбор». Потому что периодически стою в толпе людей, сгоняемых куда-то по разнарядке, помимо их воли и желания. Потому что живу среди таких людей. Потому что сама, в той или иной степени, являюсь таким человеком…

Следующие несколько часов были действительно посвящены по-настоящему важным, жизненным и интересным вещам: возвращению в школу сочинения как обязательного выпускного экзамена, необходимости переводить на русский язык национальную литературу – как еще сохранить культурную целостность нашей огромной страны. Умные люди задавали президенту умные, острые, часто болезненные вопросы. Рассказывали о том, что современный учитель не может нормально работать: его душит бесконечная бумажная отчетность. О том, что хороших преподавателей словесности в ближайшем будущем придется днем с огнем искать: филологические факультеты закрываются, качество подготовки педагогов стремительно падает. Президент был удивлен – он ничего об этом не знал. Как не знал и о том, что в Литературном институте давным-давно за ненадобностью закрыт переводческий факультет, так что в ближайшее время «сохранять культурную целостность страны» физически некому. Как не знал и о том, что Институт русского языка вот-вот останется без крыши над головой. Конечно, не знал. И не обязан был знать. Для этого у него есть команда, министерские аппараты, сеть департаментов и управлений, гигантская армия чиновников, чья бурная фантазия и представления об «экономической целесообразности» низвели целую страну до уровня трех классов церковно-приходской школы. Потому что «двуногие должностные инструкции» – они не только документы у входа проверяют, они везде – распираемые непомерными амбициями, чувством своей маленькой власти, не видящие дальше собственного носа. И теперь, оказывается, вся надежда лишь на то, что «вот приедет барин – барин нас рассудит». И только он, он один, может что-то изменить. А мы не можем ничего. Потому что чиновников, как и родственников, не выбирают. Они, видимо, кара за наш первородный грех.

Еще в этот день очень много говорили о свободе и о чувстве собственного достоинства. Молодой писатель Сергей Шаргунов вступился за «болотных узников», попросив Президента помиловать литераторов, оказавшихся в их рядах. Президент ответил пространной речью о правопорядке, о том, что преступать закон не позволено никому, даже писателям. Справедливое замечание, если не знать нюансов, формально – и не придерешься. И все бы само собой сошло на нет, если бы слова не попросил потомок Федора Михайловича Достоевского, Дмитрий Достоевский. По словам Достоевского-младшего, его великий прадед, Достоевский-старший, стал настоящим писателем только благодаря каторге. Именно там и раскрылся его талант, и заблистал всеми гранями, и засиял, и заискрился. Повисла неловкая пауза… Даже Президент смутился. Уж больно смел и оригинален оказался этот учебный план по подготовке начинающего литератора. Весь вечер потом эту неловкую, мягко скажем, реплику Достоевского обсуждали и крутили и так и эдак. Кто-то говорил, что Федор Михайлович сейчас в гробу переворачивается, другие подмигивали коллегам, мол, если поисписались – есть лекарство, вперед, на каторгу. А, может, Дмитрий Андреевич был не так уж и далек от истины? Нам нечего терять, кроме своих цепей. А зачем, собственно, их терять? Нам с ними как-то привычнее, даже уютнее, что ли… А по капле выдавливать из себя раба – слишком много мороки.

P.S. Помните двух студенток в маршрутке? Они как в воду глядели. После приезда Президента в РУДН вход и в самом деле перекрыли. Никого не впускали. Никого не выпускали.

Подробнее о том, что обсуждалось на Всероссийском литературном собрании, читайте в следующем номере \”Учительской газеты\” от 3 декабря.