Андрей ИЛЬИН: Я играю предмет своего обожания

С той поры как актер Театра имени Моссовета Андрей Ильин показался в сериале “Каменская” в роли мужа главной героини Леши Чистякова, он стал объектом пристального внимания со стороны прекрасной половины рода человеческого. Завидят дамочки-телезрительницы своего любимца, и тут же к нему с наводящими вопросами: “Откуда же берутся такие замечательные мужья?”

Идеальный муж
– Вы и впрямь стали “любимым мужем” российских женщин. Ваш герой весь из себя такой положительный: умный, преуспевающий, любящий, заботливый, за женой ухаживающий да еще все по дому делающий. Мечта! А бывают ли такие мужчины в жизни!
– Редко. Когда я познакомился с мужем Марининой – Сережей Заточным, я понял, что Марина Анатольевна писала портрет Чистякова с него. Он и для меня стал идеалом: полковник милиции, кладезь разносторонних знаний, человек преданный, надежный. А какой он семьянин! Он буквально поглощен своей любовью к жене.

– Вы, значит, не такой?
– Я пытаюсь соответствовать, но в жизни это не всегда удается. А в кино, мне кажется, я дал многим мужчинам некий ориентир для семейной жизни.

Растет парень. Взрослеет!
– Андрей, как проходило ваше детство, ваше взросление?
– Я родился в Горьком, в районе Сормово – там, где происходили события романа Горького “Мать”. Папа работал шофером, он, к сожалению, уже умер, мама, дай Бог ей здоровья, жива и здравствует. Она работала завхозом в ПТУ, а сейчас на пенсии. У меня был еще старший брат, он погиб 15 лет назад, сорвался с окна пятого этажа. По глупости полез к соседу и упал. Ему было 28 лет. Слава Богу, у него остался сын, мой племянник, они с мамой вместе до сих пор живут в Горьком. Папа мой был работяга, человек достаточно пьющий, и когда надо было огреть сыновей в воспитательных целях, он делал это, не задумываясь. Я его побаивался. Во втором классе я начал пробовать курить, и учительница меня застукала с папироской. В дневнике появилась запись: “Ваш сын курит”. Мне было страшно идти домой, я дотемна бродил по улицам, пытаясь оттянуть час расплаты. Когда я наконец пришел, папашка спал мирным сном. Дневник я показал маме. А мама у меня женщина эмоциональная. И когда она увидела запись о моем курении… Я даже сейчас помню эту интонацию: “О-о-ой, ма-а-моньки! Оте-е-ц! Да что же это происходи-и-т! Сы-ын-то наш ку-у-рит!!!” Папаня открыл затуманенные очи и хрипло промолвил сквозь сон: “Растет парень. Взрослеет!”. И тут же повернулся на другой бок. Так произошло мое вступление во взрослую жизнь.

– А как вы, сормовский паренек из рабочей семьи, стали артистом одного из лучших московских театров?
– Благодаря драмкружку при Дворце пионеров, где я занимался. Меня там все время хвалили. В школе же ругали постоянно, родителей вызывали, писали что-то в дневнике, а в кружке мне говорили, что я очень талантливый. И после 8-го класса я пошел в театральное училище. Четыре года отучился, а к выпуску к нам приехали “купцы” – режиссеры, директора театров, и мы попали на “распродажу”. Моим купцом стал главный режиссер Рижского театра русской драмы Аркадий Фридрихович Кац, он пригласил меня к себе работать.

Кац и Фоменко
– Андрей, вас без всяких оговорок можно назвать человеком успешным, вы немало лет проработали в Рижском русском театре, играли там и Гамлета, и Хлестакова. Позже, уже в Москве, без хороших ролей тоже не оставались, но началось-то все в Риге, у Аркадия Каца.
– Да, было, все было. По приглашению Каца я однажды приехал в Ригу, и это действительно были золотые годы, которые вспоминаю с огромной благодарностью. И театр, и коллег, и сыгранные роли. В те годы Рига была театральной Меккой на краю огромной России. Сейчас Латвия стала самостоятельным государством, чему я, с одной стороны, рад, а другой своей стороной сожалею, потому что возможность поехать туда теперь связана с немалыми проблемами, визами…

– Но потом в вашу жизнь пришла Москва, а это – новое дыхание, другие возможности. Как вам зажилось в Театре имени Моссовета?
– Не могу сказать, что все сразу пошло гладко, что пошло как по маслу. Нет, прошел год, может быть, другой, пока я стал полноправным артистом этого театра.

– Я к тому, что артисту всегда важно, чтобы был режиссер, который в него верит, лелеет, ведет. Как вам без этого жилось?
– Сложно. Сложно… Артист со своим режиссером – счастливый артист. Тобой занимаются, за тебя думают, тебе предлагают, твоя судьба поэтому относительно благополучна. Ведь есть человек, который не отчасти, а в главном определяет твой путь. В Риге я был защищен, в Москве этого не имел, потому хорошо, что был все же Фоменко, с которым мы делали “Калигулу”, героя играл Меньшиков, а я – его главного оппонента. Работа, мне кажется, получилась удачной. Жаль только, что спектакль быстро сошел, мы и двух лет его не играли. Олег уехал, были и другие обстоятельства, не буду вникать в подробности. Но по большому счету это была, наверное, одна из немногих встреч в Москве, встреча с Петром Наумовичем, которая принесла мне настоящее творческое удовлетворение. С Аркадием Фридриховичем Кацем мы частенько заводим разговор, что неплохо бы снова встретиться, что-то сделать, даже пару раз начинали, скажем так, активно обсуждали какой-то проект, но все спускалось на тормозах: он занят, я занят, все никак не совпадало, не пересекалось. Но надеюсь, что все еще впереди.

Счастливый билет
– С кино, надо думать, у вас тоже складывалось непросто?
– Конечно. Для меня это довольно сложный и мучительный процесс. Заниматься им начал еще в Риге, лет 13-14 назад снялся в первой картине. Не могу сказать, что один год похож на другой, после “Чудной игры” Петра Ефимовича Тодоровского у меня был почти двухлетний перерыв, вообще не звали, не приглашали, было ощущение, что навсегда забыли. Что же вам плохого сделал, все себя спрашивал, вроде и фильм получился, и отзывы были хорошие. Там и Бурляев замечательно играл, и Лариса Удовиченко была моей партнершей. И тем не менее, как и в любой судьбе, надо вытащить счастливый билет, оказаться в нужном месте в нужное время, уже не говоря об остальном – литературе хорошей, сценарии, режиссере, партнерах и так далее, и так далее. Бывает, что снимаешься у известного режиссера и ничего не получается, а бывает, с молодым режиссером все пошло, случилось, и он сам становится звездой. Тут как получится.

– Но “Каменская”-то – наверняка счастливый билет?
– Счастливый, хотя надо сказать, что вытягивал его довольно долго, поскольку с Валерой Тодоровским нас связывала давняя дружба, я в Риге еще снимался по первому его сценарию, картина была экранизацией повести Маканина, “Человек свиты” называлась. Потом я сыграл в первой картине Тодоровского “Катафалк”. А на “Каменской” Тодоровский был продюсером, и, как мне потом рассказывал режиссер картины Морозов, они не очень долго думали, кому играть Чистякова. Так что прыжок в “Каменскую” был затяжным.

– Зато приземлились.
– Довольно мягко. Кстати, наверное, будет сниматься продолжение, во всяком случае мне звонили.

– Для вас имеет значение, с кем сниматься, кто будет партнером?
– А как же? Сначала меня интересует уровень материала, в котором придется работать. Потом фамилия режиссера, потом – кого приглашают на роли.

– Но вы же не скажете: не буду сниматься в этой картине, потому что на дух не переношу такого-то артиста или такую-то артистку?
– Если с этим артистом меня не связывают какие-то личные антипатии, то, конечно же, соглашусь. А если связывают, то подумаю, все-таки работать рядом придется. Хотя я, в общем-то, человек бесконфликтный. Но таких ситуаций у меня не было.

– Недавно я говорил с актрисой Еленой Шевченко. Она сказала: не умею работать в сериале, на большой многосерийной дистанции, и потому поражаюсь Лене Яковлевой, которая находит в себе для этого силы.
– Раньше меня это тоже поражало. Тут, наверное, надо иметь какой-то настрой. Как на длительные театральные гастроли, когда настраиваешься или на три месяца, или только на неделю, на малую или большую дистанцию. Так и Лена, по-моему, заставила себя собраться на полгода работы, на трудные, практически ежедневные переезды Москва – Минск и Минск – Москва. Садишься в поезд в полночь, утром уже в Минске. Но все равно наступает момент, когда уже не соображаешь, куда сейчас едешь, то ли в Минск, то ли в Москву. Я уж не говорю о ее высочайшем профессионализме, когда надо мгновенно настроиться, войти в материал, в текст, в монолог. Она два раза репетирует и выходит на площадку.

– А у вас не было чувства горечи, что приходится играть только человека из окружения героини?
– Во-первых, в этом нет ничего обидного, а во-вторых, я всегда остаюсь полноправным членом команды. Понимаю ваш вопрос, но, собственно говоря, это зерно моей роли в картине – играть любовь к предмету своего обожания. По-моему, без этого Чистяков бы и не смог состояться. А любовь эта, надо признать, совсем непростая, слабостей и недостатков в Насте, как и во всяком человеке, хватает. Но иначе и не бывает в любви.

Маринина
– А как вы сами относитесь к Марининой, ее творчеству?
– На самом деле это очень хороший вопрос. Я с огромным уважением отношусь к Марине Анатольевне, очень люблю ее книги, как бы их ни пытались хаять многие наши интеллектуалы, поклонники высокого “штиля” и классических образцов. Я считаю Маринину человеком своего времени, а если что не так, то здесь рассудит время, и, думаю, в ее пользу. На мой взгляд, писатель она замечательный, аналитик, она не просто сыплет “расчлененкой” на каждой странице, пугает трупами там и сям без повода. Нет, у нее все замотивировано, абсолютно все, даже если присутствуют какие-то экстравагантности, если экстрасенсы появляются в ее книжках или некие странные существа – она все равно точно аргументирует, и в ее повестях вы не встретите ничего инородного. У нее хороший театр, он мне нравится, и в отличие от многих детективщиков нынешних, простите за смелость, даже в отличие от того же Конан Дойла, я до последней минуты не могу разгадать, кто же есть кто, ее загадок, лабиринтов, хитросплетений…

– Мы все про Чистякова. Он вас долго занимал, еще будет занимать. А кроме него вам предстоящие кинобудни что-то обещают?
– Очень надеюсь, что состоится один сериал неожиданный, детский. В нем роль будет такая сказочная, персонаж добрый, необычный. Хочу, чтобы его полюбили.

Алексей АННУШКИН