Алексей Симонов: Отец не повлиял на мое творчество

Во время Великой Отечественной войны в полках и ротах не было человека, который бы не знал Константина Симонова – одного из лучших военных корреспондентов и писателей. А стихотворение про фашиста:
Так убей его, чтобы он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвом стоял.
стало одним из главных лозунгов войны. Нам оно кажется жестоким, даже кровожадным. А некоторые фронтовики полагали, что не грех за него и звание Героя Советского Союза присвоить, настолько сильный заряд столь необходимой тогда ярости оно давало. Творчество Константина Михайловича было способно не только “убить фашиста”, но и научить, как “ожиданием своим” можно спасти. Недаром название знаменитого симоновского “Жди меня” присвоено одной из телевизионных передач, занятой розыском потерявшихся людей. А в своей трилогии “Живые и мертвые”, “Солдатами не рождаются”, “Последнее лето” Симонов, обобщив свои военные впечатления, создал согласно своим представлениям образ положительного героя войны – генерала Серпилина. Но только на излете жизни Симонов, подобно другому мэтру советской литературы Валентину Катаеву, получил возможность без недомолвок, без утаивания подробностей создать две свои вещи: телесериал солдатских мемуаров и воспоминания “Глазами человека моего поколения”, из которого мы вдруг узнали, что шестикратный лауреат Сталинской премии, секретарь Союза писателей, один из самых издаваемых советских писателей происходит из князей Оболенских. Но собственно этому человеку самою его сутью было предназначено быть лидером всегда и во все времена. И сейчас его мысли созвучны нам. И хотя говорят, что на детях великих людей природа отдыхает, это не касается его сына Алексея Симонова, – режиссера, председателя Фонда защиты гласности. Когда я брала у него интервью, он, несмотря на костыли и загипсованную ногу, умудрялся беседовать не только со мной, но еще и с другими журналистами. Причем спектр задаваемых ему вопросов простирался от истории литературы до дела Григория Пасько. Общественный темперамент, унаследованный от отца, бурлил и переливался через край…

– Если у Тургенева в знаменитом романе “отцы” и “дети” – антиподы по убеждению, то кем же приходятся друг другу Константин и Алексей Симоновы?
– Мои отношения с отцом никогда не были идиллическими, поскольку мои родители разошлись, когда я еще был младенцем. Очень долго он оставался далеким идеалом, на который я всю жизнь смотрел со стороны. Сблизились мы лишь когда я достиг сознательного возраста. И тем, что в конечном итоге у нас выстроились замечательные отношения, отец обязан вовсе не себе, а моей матери.
– Как на вас в детстве повлияла слава отца?
– Мне устроили “облом” – несколько человек наскочили и отлупили. С тех пор я на всю жизнь запомнил, что хвастать отцом не надо. Вообще я часто себя чувствую персонажем из “Обыкновенного чуда”, поскольку во мне просыпается то один родственник, то другой. Причем умение руководить людьми, амбиции, всегда присутствующие, хотя не всегда реализуемые, – от отца, умение ладить с людьми – от матери.
– Ваша мама Евгения Ласкина – литературный критик. На Халкин-Голе на своей первой войне Константин Михайлович, тогда двадцати четырех лет, посвятил ей строки:
Я твоих фотографий в дорогу
не брал:
Все равно и без них – если
вспомним – приедем.
На четвертые сутки,
давно переехав Урал,
Я в тоске не показывал их
любопытным соседям.
Но она была только одной из муз поэта Симонова. А как складывались ваши отношения с другими его женами?
– С ними у меня всегда были хорошие отношения. Я храню буклет “Театральная Москва” с портретом Валентины Серовой и ее автографом: “Алеше, не пасынку, а сыну”. Валентина Васильевна была очень хорошая, несчастная, но хорошая женщина. По-доброму я относился к Ларисе Алексеевне Жадовой, последней отцовской жене, человеку удивительно верному, очень надежному. Более диаметрально противоположных людей, чем Серова и Жадова, и представить себе невозможно. Но в отце было очень сильное мужское начало. Так что, очевидно, он умел объединить необъединимое.
– Константин Михайлович – потомок знаменитого княжеского рода Оболенских. Как в нем сочеталась любовь к красным офицерам и к дворянским традициям?
– Он унаследовал не дворянские традиции. Он унаследовал дворянскую стать, родовые дворянские черты: верность слову, гипертрофированное чувство ответственности, желание сильного всегда быть готовым помочь слабому. Вообще-то дворянство очень ему мешало. Из-за того что оно было записано в анкетах, он шел в литературу через ФЗУ, завод, токарный станок, слесарство на “Межрабпомфильме”. Пролетарское происхождение добывал, так сказать, собственным потом. Ему повезло – не гнобили за дворянство.
– А вы поддерживаете отношения с князьями Оболенскими?
– Несколько раз на меня выходили люди, исследующие генеалогическое древо Оболенских. Показывали огромное разветвленное древо. Я даже пытался им помочь. Но, как и отца, меня это мало интересует. А я уже далеко не князь, поскольку во мне намешаны совсем другие крови. Единственно, отец очень любил вспоминать, что его матушка, моя бабка Александра Леонидовна, училась в Смольном институте благородных девиц. Так что наша семья в Смольный попала раньше Ленина.
– У Константина Михайловича в его произведениях встречается это имя – Александра Леонидовна…
– Он очень любил мать – женщину мужественную, решительную. Естественно, “стукнутую” славой сына, что его довольно сильно раздражало. Но сердиться было невозможно. Она была искренне счастлива, что у нее такой знаменитый сын. Наверное, имела на это право…
– А кто такой, собственно, был Симонов, который и дал имя вашему роду?
– Михаил Аганфангелович Симонов был полковником Генерального штаба, инженером. В 1916 году, по-моему, стал генералом. И вскоре в 17-м исчез на фронтах первой мировой войны. В общем, тайна великая сие есть. И никто ее всерьез не распутывал. Я выучил это труднопроизносимое отчество с тех пор, как мне привезли его личное дело из Центрального архива Министерства обороны из Подольска. Дед был офицерской косточкой. Вот что ясно. По молодости лет меня убеждали грузины, что он грузин, а армяне – что армянин. К ним относятся Рубен Николаевич и Евгений Рубенович Симоновы. Но наличие Симонова монастыря уже достаточное основание предполагать, что Симонов – русская фамилия. Разве только татарские корни прослеживаются, потому что мать моей бабки была из рода Шаховских (русские князья татарского происхождения).
– Не случайно Константин Михайлович сделал своего любимого героя, генерала Серпилина, наполовину татарином, а художник-иллюстратор придал ему черты самого писателя. Но вообще и среди князей Оболенских и Шаховских были не только офицеры, но и писатели, и декабристы, и даже встречается историк-архивист. Так что все свои жизненные интересы ваш отец явно унаследовал от предков… Если обратиться к взаимоотношениям Петра Тодоровского и Валерия Тодоровского, например, то влияние творчества старшего на младшего откровенно. По-моему, и в ваших, и в отцовских вещах присутствуют романтика военной профессии, патриотизм…
– Нет, на творчество мое отец не повлиял. Он был очень недоволен, что из литераторов я ушел в кинорежиссеры. И даже написал письмо, в котором, что редко с ним случалось, позволил себе ненормативную лексику. Это было единственное письмо, в котором он признавал за мной некоторые литературные достоинства. И только на пятой моей картине смирился, что я пошел не по литературной части. Среди двадцати моих картин самая известная “Отряд”.
– В которой вы открыли для кино Сергея Гармаша…
– Очень хорошего артиста, но человека с трудным характером.
– Что для вас значил писатель Симонов? Можно ли его назвать летописцем войны?
– Я видел его с солдатами, генералами, маршалами. И никто из них по отдельности не знал войну так, как знал ее отец. Все они это признавали. Потому что он прошел фронты от Черного до Баренцева моря, показывая войну в “географическом порядке” согласно их совместному замыслу с главным редактором “Красной звезды”. Я люблю стихи и повести “Пантелеев” и “Левашов”. Помню дикую свистопляску вокруг них. Ныне покойный Алексей Александрович Сурков, считающийся ближайшим другом отца, написал рецензию, в которой обвинил его в сосредоточенности на отрицательных сторонах войны, отсутствии величественного победного пафоса. Это действительно повести без пафоса с очень хорошим, жестким знанием войны. Отец немножко страдал многоречивостью в прозе. И поэтому, совершенствуя свой первый роман “Товарищи по оружию”, сокращал его раз десять. Из 34 печатных листов в последнем варианте осталось всего 18. Вот так он выжимал эту прозу. Зато “Живые и мертвые” никогда не трогал. Потому что началось время, когда к нему с удовольствием приложили бы ручку цензоры. Если бы он что-то исправил, то роман мог бы поступить снова в цензуру. Когда отец писал, то количество обрабатываемых им материалов поражало по объему. Он считал своим долгом разговаривать с людьми, которые воевали на этом месте, и выезжать туда самому. В “Живых и мертвых” много использовано его дневников. Поэтому он так свободно говорил и с солдатами, и с маршалами. Люди войны быстро открывались ему, поскольку доверяли априори.
– Как ваш отец относился к Сталину?
– Всех встреч со Сталиным было три или четыре, в комиссии по Сталинским премиям. И они описаны в неотредактированных записках “Глазами человека моего поколения”, созданных отцом накануне смерти в 1979 году. Отец считал Сталина и великим, и ужасным. Одновременно.
– А правда, что Константин Михайлович одолжил деньги на кооперативную квартиру вдове Осипа Мандельштама, с которой, кстати, дружила и ваша мать.
– Правда, хотя Мандельштам не был его любимым поэтом.
– Вы похоронили отца вопреки воле государственных чиновников…
– Всю жизнь он мечтал найти кого-то, кто воевал под Могилевом, и не мог. Мы встретили такого человека, но, к сожалению, он присутствовал только при похоронной церемонии. Первый месяц войны был очень страшен. И хотя отцу повезло больше других – он не был ранен, не попал в плен, – все же и ему довелось испытать чувство поражения. И вот в семи километрах от Могилева он попал в полк полковника Кутепова (прообраз Серпилина). Читатели хорошо помнят разговор Серпилина и Синцова в “Живых и мертвых” о том, как надоело отступать – пора и бить. Перед фронтом у полка было 30 единиц подбитой немецкой техники. Эта панорама, снятая тогда Павлом Трошкиным, была напечатана в “Известиях”. Вот там-то отец и смог вместе с другими преодолеть в себе страх и ужас поражения. На этом поле нашими регулярными частями впервые были остановлены регулярные немецкие танки… Поскольку у нас хоронили по разрядам, отцу полагалось Новодевичье кладбище. О чем нам и было объявлено. Наша же задача была – успеть выполнить волю отца: развеять его прах на Буйническом поле. И руководство страны узнало о ней, когда все уже было сделано.
– Жизнь вашего отца похожа на какой-то захватывающий роман. Отпрыск знаменитого княжеского рода Оболенских стал советским литературным “генералом”, общался со Сталиным, Брежневым, закончил войну с четырьмя боевыми орденами, присутствовал при подписании немцами капитуляции. А его стихи оказались созвучными не только тому времени, когда были написаны, но и нашему. Знаменитое “Жди меня” давно и навсегда стало народным. Не хотите ли написать о Константине Михайловиче книгу, снять фильм? Неужели ваш профессионализм молчит?
– Я бы снял документальную ленту об отце. Надо сказать, что он до 64 лет не дожил, и я вот становлюсь ему ровесником.
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.
И еще я вспоминаю другие строки, очень точные, звучащие, как эпиграф, о том, что:
Любовь мы завещаем женам,
Воспоминанья – сыновьям…

Елена МАСЛОВА