На чтение: ≈ 18 мин.В рамках совместного гуманитарного проекта Русской Христианской Гуманитарной Академии (РХГА) и Междисциплинарного образовательного центра Et cetera состоялась творческая встреча с классиком отечественного и мирового кино, кинорежиссером Александром Николаевичем Сокуровым. Интерес к персоне был настолько велик, что в маленьком актовом зале РХГА яблоку негде было упасть. Более четырехсот человек пришли, чтобы пообщаться с Александром Сокуровым, обсудить его последний фильм «Фауст», получивший престижнейшую кинонаграду – «Золотого льва» Венеции, а также услышать его мнение по поводу кино, культуры, образования.Прежде всего Сокуров поблагодарил молодежь за поддержку в Интернете и признался, что это единственная поддержка, которую он получает на Родине.
– «Фауст» – картина на немецком языке, и расстаться с ним мне не хотелось. Это была принципиальная установка. Поэтому задача представить ее нашему зрителю была непростой. Остановились на двух версиях: с субтитрами на русском языке и с закадровым звучанием. Как показывает реакция зрителей – первые десять минут это трудно, потому что текста много и он непростой, но затем появляется привычка.
Не мне судить, что в конце концов из этой задумки выйдет, каждый остается при своем впечатлении. Например, в Нижнем Новгороде фильм шел в зале, где заполненными были всего 30 мест. После пяти показов картину в прокат больше не пустили. Я знаю, что идет серьезное сопротивление показов, но мы делаем все возможное, чтобы картину в России все же увидели. Я не ведаю об экономических результатах показа, и мне они неинтересны, но, мне кажется, определенный зритель у плода нашего труда уже есть. Главное, есть интерес, и он продиктован не к тому, что я делаю и как я делаю, а к тому, что в нашем обществе продолжает существовать значительная часть людей, для которых гуманитарная суть, гуманитарная ткань является жизнеродящей, востребованной. Ради этих прекрасных соотечественников картина делалась и показывается.
Помимо прочего, все зависит от того, знает ли вообще зритель о том, что такая картина существует. Мало привезти копию, назначить сеанс, нужно еще, чтобы зритель об этом узнал. У нас самые высокие цены на рекламу в мире, но наше телевидение всячески избегает помощи национальному кинематографу, национальному книгоиздательству, гуманитарному радиовещанию, филармонической деятельности. Поэтому, даже если копию каким-то ветром в какой-то город занесет, но о ней не будет знать зритель, в кинотеатр никто не придет. Показать кино сегодня словно выходить на передовую, постоянно нужно с кем-то сражаться. Среди своего народа, в своей стране ты вдруг оказываешься в состоянии боевой операции.
Я думаю, что «Фауст» не попадет в Мурманск, Архангельск, Вологду. Есть места в России, которые блокированы или самоблокированы от такого рода акций. К тому же следует заметить, что традиции серьезного показа в современной России нет или они очень слабые, поскольку нет национального проката. Есть кинопрокат, который представляет собой систему трансконтинентальных коммерческих организаций, принадлежащих американским компаниям, и все экранное время распределено по ним, поскольку они выпускают фильмы, как на конвейере, по нескольку десятков в месяц, и эту продукцию нужно как-то разбросать по мировому рынку. Будет национальная система кинопроката, значит, фильмы режиссеров с российским гражданством будут показываться. То, что эти фильмы сейчас не показываются, неправильно, потому что во всех игровых фильмах, создаваемых на территории России российскими режиссерами, присутствуют государственные деньги.
– Александр Николаевич, знаете ли вы об откликах на картину? Читаете ли их?
– На мою электронную почту, на сайт иногда приходит реакция на картину, кто-то из моих друзей сообщает отклики, но в профессиональной среде, насколько мне известно, это вызывает раздражение, причин которого я не понимаю. Часть зрителей растеряны, другим смотреть трудно, потому что в залах сидит аудитория, которая никогда не читала «Фауста» Гете или по крайней мере начинала читать, но одолела 20-30 страниц. В гуманитарном океане люди разделяются, и видно, что разброс мнений большой. В данном случае речь идет о кинематографе, у которого есть глубокие гуманитарные корни, и это не просто кино. Надо, чтобы душа человека была к нему подготовлена, чтобы в душе было живое пространство, чтобы человек в этом нуждался. Вообще, любое искусство живет на женских душах, то есть на душах, которые нуждаются, поэтому серьезный кинематограф в 90% держится на женщине. Мужчинам большей частью это не нужно, или они находятся за пределами культурного процесса.
– Да, но при этом произведения искусства создают в основном мужчины.
– Это парадокс. Они ничего другого не умеют. Все остальное умеют женщины, с каждым витком развития женщины умеют все больше и больше, и мужской тип, и раньше-то не очень нужный, на самом деле является параллельной и даже ошибочной акцией. Не случайно Господь сначала в спешке создал мужчину, а потом женщину, дав ей гораздо больше возможностей и возложив на нее более ответственную и колоссальную, основополагающую задачу. Мужчина может побывать в жизни, как мелкий эпизод, и все. В качестве примера: у нас умирает батюшка, два-три месяца – и отца забыли, хорошо еще, если хороший человек был, а вот смерть мамы никто не забывает. Это есть и в славянской традиции. Мужчина должен сам себя отстоять и сам себя проводить в последний путь. Он должен дом построить, дерево посадить, он все должен, а потом оказывается, что он так много должен, что с этим не справляется.
– Возвращаясь к «Фаусту». В январе 2006 года после представления на Берлинском фестивале фильма «Солнце» вы сказали, что последняя часть трилогии должна быть музыкальной, веселой, с большими фрагментами музыки Штрауса, очень радостной и светлой. Почему первоначальный замысел о светлой радостной картине претерпел такие изменения?
– Это была одна из версий, которая основывалась на моем романтическом представлении о Вене. Я никогда там не был и считал, что это какая-то невероятная страна. Но потом, когда мы оказались в Вене и снимали концерт Шостаковича, я посмотрел на этот город и понял, что он совсем не тот, каким представлялся мне. Вена – это то, во что могла бы превратиться Москва, если бы у нас не было французов. Как только я понял, что это не что-то благостное с запахом шоколада, идея легкой картины сразу ушла.
Вообще идея создать тетралогию ведет начало с 1980 года, потому что я всегда вел дневники. К сожалению, когда были сложные отношения с Комитетом госбезопасности, большая часть дневников оказалась уничтожена. Осталась лишь малая часть. С 1980 года мне стало понятно, что надо начинать строить большой дом, состоящий из этих четырех позиций, и было понятно, какие в нем будут персонажи. Не все части тетралогии назывались так, как оказались названы, но все персонажи – Ленин, Гитлер, Хирохито, Фауст – присутствовали.
– Когда вы впервые прочитали Гете? Как сформировалась идея «Фауста»?
– Впервые я прочитал Гете, когда учился на истфаке в университете. Я совершил в своей жизни ошибку, поступив на исторический факультет, а не на филологический. Это было поспешное решение, и не было никого рядом, кто мог бы поправить меня. Я был уверен, что для того, чтобы заниматься чем-либо в жизни, нужно первым получить гуманитарное образование. Мне казалось, что историческое пространство, знание движения по кругу, знание жизненных закономерностей помогут сориентироваться самому. При советском строе вопросы о смысле жизни мы задавали часто, но не могли найти ответ, и мне казалось, что здесь поможет исторический путь. Но нужно было идти на филологический факультет, где речь шла о языке, об авторском процессе, где основополагающим является знание литературы, изучение словосложения, словорождения.
Первое прочтение «Фауста» произвело на меня впечатление катастрофы. Я не принял ни одного из героев, почувствовав тогда, что меня обманывают. Чем дальше я читал, тем больше не верил этим строкам. Я чувствовал, что в оригинале «Фауст» – совсем другая суть. Я читал его три раза в разных редакциях, но доверия к тексту не было по-прежнему. Доверия к теням смысла. Потому что для русского сознания – все в тенях, мы доверяем им, мы скромны, деликатны. Только познакомившись с Ницще, мы впервые поняли, что можно выйти на площадь и прокричать о важных вещах, но до этого наше сознание не позволяло этой некорректности. Поэтому постижение этого произведения для меня было сложным процессом. Однако с самого начала мне казалось, что Гете поработал за всех. Если бы не было Гете, не было бы Пушкина, Достоевского. Кто-то должен был быть умнее всех, с одной звезды посмотреть на другую, взять на себя ответственность. Представьте себе, несколько лет создавать произведение, маниакальным способом постигать, искать, вести все время диалог с самим собой! Если бы не было сформулированного, осмысленного, в какой то мере систематизированного труда Гете, то многого бы не было. Вообще задачи такой трудной не было бы – насколько возможно систематизировать, сохранить систематизацию, сделать ее понятной и передать дальше. Если бы не было таких точек консервации, точек сохранения, осмысления, как Гете, мы бы никуда дальше не пошли.
После некоторого размышления мне стало ясно, в чем отличие времени, в котором живу я, и времени, в котором жили люди, которых я почитаю и люблю, моих любимых писателей XIX века. Это была совершенно другая структура жизни, когда общество и прогресс строились за гуманитарием. Сначала он проходил вперед, смотрел, что там, изучал и изученное, понятое возвращал своим современникам, и они уже знали, куда идут и что их ожидает. Сегодня нет людей гуманитарного мира, которые заглядывают вперед. Ведь большой писатель – первопроходец, он заглядывает вперед, и нам литература большого масштаба нужна именно как разведчица. Ни инженер-ядерщик, ни химик, ни социолог, ни математик, ни компьютерный гений никогда не скажут, что там впереди, что за опасность ждет, они будут открывать одно вещество за другим, открывать двери, накрепко закрытые до того, совершенно не думая о том, что эти двери были закрыты не случайно. Никого не интересует, а можно ли туда идти. А Гете посмотрел и сказал: вас ожидает вот это, готовьтесь. Услышано это было? Нет. Хотя бы потому, что сборники Гете были в карманах немецких солдат, которые переходили границы СССР и творили свои бесчинства. Во всякой эпохе должны быть такие люди. Не философы, а литераторы, потому что философ смотрит на проблему как на отражение в зеркале, а писатель не видит границ и может вернуться. Ни один философ не вернулся из заоблачных далей, а писатели возвращаются.
Увы, ни русская, ни европейская цивилизация не рождает больше великих людей, и это смертельно опасно, потому что в политически и экономически сложных ситуациях нам не к кому обратиться. Последний великий русский писатель – это Александр Солженицын.
– Если в обществе не появляются такие люди, может, потому что общество меняется? На разных этапах истории нам всегда кажется, что все рушится, что новая система приведет к катастрофе, но ведь это проходит.
– Вы уверены, что проходит? Ничего не пройдет, если не будет совершено добро и усилие. Зло существует само по себе. Все равно умрем – это главный символ зла на этом свете. Не будет добра, если не будет усилия. Нам не хватает разума, и его нужно просить у Бога. Не прощения, не снисхождения, а разума.
– Как вы относитесь к еще одному герою вашей тетралогии – Гитлеру, скажем, в контексте всей культуры. К Гитлеру как к феномену человека, получающего такую власть в руки?
– Не было бы Гитлера, не было бы Сталина, если бы не было совершенно определенного национального основания, национального характера. В каждом из них отражалась стихия дикости и жажды крови, потому что людям нужно периодически объяснять, что замысел жизни жестокосерден. Посмотрите, как устроен животный мир: жизнь существует только потому, что кто-то уничтожил другого, потому что чьи-то челюсти безжалостно сомкнулись на шее менее сильного, менее хитрого. Мучения как будто заложены в условии существования всего на земле. Людям удалось как-то оторваться, но периодически нас это настигает – допуск крови, жажда у миллионов людей истечения этой крови и бесстрашие перед убийством, перед уничтожением, бесстрашие перед тем, что ради достижения чего – ничтожной политической цели! – надо бросать бомбы, расстреливать, вводить в состояние патологической ненависти миллионы людей. Гуманитарная составляющая жизни все время ускользает. Люди, что борются за нее, все время проигрывают. Сколько всего создано, сколько всего задумали и выносили великие писатели, и что? Первая мировая война, Вторая мировая…
Я убежден, задача образованной, думающей части общества – умножать гуманитарную силу внутри человеческой сущности.
Санкт-Петербург
Фото с ресурса http://www.rg.ru/2011/01/27/post-site.html
Выбор читателей
Комментарии