А вы читали? Смотрели?

Михаил ВЕЛЛЕР:

“Я никогда не разочаровывался, потому что у меня не было кумиров…”

Михаил Веллер – писатель русский, а гражданин зарубежный. Живет в Эстонии. Но книги его, хоть и издаются по всему свету, написаны о нас с вами, о временах, недавно канувших и нынешних. Широкому читателю они наверняка известны: “Хочу быть дворником”, “Приключения майора Звягина”, “Легенды Невского проспекта”, “Самовар” и др. Только что в издательстве ОЛМА-ПРЕСС вышла его новая книга со скромненьким и многообещающим названием “Все о жизни”. Сегодня писатель делится своими размышлениями о литературе, книгах и о жизни быстротечной.

– Михаил, нужна ли писателю биография и какую роль в его жизни она играет?

– Я бы предпочел, чтобы читателю была решительно неизвестна моя биография. О писателе ничего знать не полагается. Во-первых, это излишне, а во-вторых, тогда все значительно интереснее. Однако любой человек, который с чем-то вылезает на люди – поет ли он на эстраде или пишет философские трактаты (исключения крайне редки), – все-таки жаждет славы и поэтому готов на то, чтобы сделать достоянием гласности все сведения о себе. Это одна из форм славолюбия.

– Попробуем ее хотя бы отчасти удовлетворить.

– Тогда в двух словах. Родился на Украине, рос в основном в Сибири и Забайкалье в военных гарнизонах, что естественно для офицерских детей. Школу заканчивал в Белоруссии, а филологический факультет – в Ленинградском университете в 1972 году. После чего сменил – точно не помню – около тридцати специальностей. Трудовая книжка у меня с двумя вкладышами. Был сотрудником музея и охотником-промысловиком в Арктике, пионервожатым и вальщиком леса в Коми, учителем русского языка и литературы и строительным рабочим на Мангышлаке. А также кровельщиком, шелкографом, землекопом, журналистом…

– …И в 1979 году оказался в Таллине, где и осел на постоянное жительство.

– Да, я переехал из Ленинграда по простой причине: три года подряд, решив, что уже пишу довольно приличную короткую прозу, я толкал ее всюду, куда только мог, увы, с равным успехом. Варьировались только формы отказа, ничего более. По совету знакомых я напечатал десяток юморесок в газетах, потому что на лбу проступало страшное черное клеймо: пишущий, но не печатающийся. Это ужасно подрывало твою благонадежность и ставило жирный крест на дальнейших возможностях. Я хотел только писать и все поставил на выход книги. Я покинул свой город, семью, любимую женщину, друзей, отказался от всех видов карьеры, работы, жил в нищете, пил чай второго сорта, курил окурки и ничем, кроме писания, не занимался. В 1983 году вышла первая книга “Хочу быть дворником”, и далее в частной моей биографии нет ничего интересного. Дальше идет жизнь человека, который сидит за столом, пишет и даже умудряется прожить на деньги от своих книжек.

– И как вы чувствуете себя за границей?

– Я – человек экстерриториальный. Воплощаю мечту Конфуция, когда люди, занятые своим делом, знать не знают, кто ими правит. Я постоянно забываю, кто там премьер-министр. Эстония не пишет коротких рассказов по-русски, а я не занимаюсь эстонской политикой. При этом я еще не знаю эстонского языка, но у меня никогда не было в этом живой потребности: я сидел дома и работал, а когда женился, то вообще перестал знать какие бы то ни было языки, поскольку у жены свободный эстонский и английский, так мне русский бы не забыть.

– Как вы относитесь к тому, что некоторые критики называют вас белой вороной в поколении?

– Лестно и не совсем точно. Я никогда не входил ни в какие группировки, тусовки, даже не знал, что там творится. Иногда попадал впросак, потому что говорил что-то не тому и не о том, и отсюда совершенно понятно, что у меня и взгляды-то во многом нехорошие. А вот здесь мы касаемся одного страшно интересного, но мало разработанного в литературной журналистике и эссеистике вопроса. Литературная среда, которая декларирует свободомыслие, демократию, позор цензуре, люто ненавидит, категорически не приемлет свободомыслия в собственной среде. Литературное диссидентство оплевывается, втаптывается в грязь, покрывается позором, от инакомыслящего отворачиваются с отвращением, ибо это нельзя! А все потому, что точка зрения в литературной среде – это не оценка, а символ веры. И когда тебе говорят, что Пастернак гениальный переводчик, а ты возражаешь, утверждая, что он халтурщик, интеллигент-приспособленец, который не может переводить Шекспира органически, ибо тот абсолютно жизнелюбив, то ты не просто выражаешь несогласие с мнением, ты плюешь всем в лицо. Поэтому на некоторые литературные кухни меня не должны пускать. Я никогда не считал Мандельштама великим поэтом, а Ахматову и Цветаеву – равновеликими величинами, ибо Цветаева поэт гениальный, а Ахматова достаточно холодный виршислагатель, хотя и ей иногда было больно и ее стихи были откровенными и искренними. Я никогда не отказывался от мнения, что ранний Константин Симонов был хороший поэт, никогда не считал Трифонова и Тендрякова большими писателями.

– Отчего такая суровость в оценках?

– Это моя точка зрения, я никому ее не навязываю. Я лишь позволяю себе ее иметь, оговаривая при этом, что эти большие фигуры мое мнение никак не умаляет и место их в истории русской литературы не меняет. К тому же она, как вы заметили, ниже общепринятой, и это, вероятно, так. А все равно не могут простить. А раз так, то я позволяю себе иметь свое собственное мнение, невзирая на…

– О пользе чтения говорить с писателем как-то даже неудобно. И все же, что представляет ваш круг чтения, каков критерий?

– Круг чтения меняется не только с ходом времени, скажем, в зависимости от возраста, но и в зависимости от эпохи. Если в двадцать лет я больше читал классику и философию, то в тридцать лет, когда на дворе стоял 1978 год, я занимался исключительно перечитыванием, ибо ничего хорошего в текущей литературе практически не появлялось. В 1988-м наступила иная эпоха. Если же говорить о круге чтения вообще, то значительная часть – это классическая литература и очень мало из современной, а кроме того, в последние годы появилось много литературы не беллетристической, которая интересна до чрезвычайности: историческая, философская и справочная, все то, чего в прежние годы мы были лишены напрочь. Сегодня именно эти книги читать несравненно интереснее, нежели беллетристику.

В двадцать пять лет, начав писать сам, я обнаружил, что писать не умею. В ужасе и отчаянье обратился к тем, кто умел, и вдруг выяснилось, что я не только не умею писать, но и читать тоже. Я читал по принципу диагонали, удовольствия, в соответствии со своими мыслями, то есть так, как читает обычный читатель. Когда я начал читать как профессионал, а это очень медленное чтение, то оказалось, что в любой хорошей книге столько всего, что этого хватит для размышлений на целую жизнь. Вот перечитыванием я и занимаюсь до сих пор.

– В литературе периодически возникали и возникают знаковые фигуры, кумиры. Однако проходит какое-то время, и при повторном обращении к ним испытываешь, мягко говоря, разочарование. Как у вас обстоит дело с кумирами?

– Поскольку у меня никогда не было кумиров, то и не в чем было разочаровываться. Хотя классе в восьмом я полагал чрезвычайно достойной и умной книгу Чернышевского “Что делать?”. И надо признаться, что о каких-то вещах он действительно сказал больше умного, чем, например, Жюль Верн. Скажем, Хемингуэй был знаменем двух поколений, но то, что воспринималось в 60-е, не могло повториться через двадцать лет. Получалось, что это как бы два различных писателя, потому что с тех пор было много прочитано, передумано, пришла возможность больших сравнений. И вдруг оказалось, что Шервуд Андерсон был гораздо лучшим новеллистом, чем Хемингуэй. Выяснилось, что он был гениальнейшим из всех мастеров саморекламы в литературе всего ХХ, а может быть, и не только этого века, что никак не умаляет его творчества. Просто расширилось поле зрения, только и всего. Когда-то еще в школе первые, ударные, суперзнаменитые повести Василия Аксенова были чтением взахлеб. Увы, они устарели очень быстро. Но надо понимать, кто читает и во сколько лет.

– О чем ваша последняя книга? Она отличается от предыдущих?

– Это книга, говорю без ложной скромности, каких давно не пишут. “Все о жизни” – это новая, собственная концепция человека и мира. Эта книга – об основах бытия, мироздания, человека как структуры психической и энергетической, а кроме того, все главное о каких-то основных вещах, которые можно отнести, если говорить языком трафаретным, к этике. Что есть свобода, совесть, слава, зависть и т.д. Поскольку там идут не рассуждения на разные темы, а анализ с точки зрения моей же собственной теории, где Вселенная на одном конце всей этой шкалы, а психика человека – на другом, то я решительно полагаю, что мне удалось понять что-то, чего, наверное, не понимали до меня.

– Завершается век, тысячелетие, принято подводить итоги. Кого из отечественных писателей ХХ века, советского периода, вы бы оставили на пароходе современности, отплывающем в вечность? Можете назвать десять имен?

– Как добросовестный человек я пытаюсь навязать свои условия игры и соблюсти честность и справедливость. У меня получается так: Исаак Бабель, Борис Лавренев, Всеволод Иванов, Алексей Толстой, Михаил Булгаков, Василь Быков, Василий Шукшин, Владимир Богомолов, братья Стругацкие, Валентин Пикуль, Юлиан Семенов, Владимир Маканин, Виктор Пелевин и ваш покорный слуга.

Александр СИРОТА