А стук колес все слышится…

Она до сих пор слышит стук колес поезда, где они с матерью, опухшие от голода, провели долгий и мучительный месяц, добираясь до места эвакуации – солнечного Узбекистана. Как выжили, спрашивает сама у себя и до сих пор не находит ответа.

Мария Ивановна Колинько родилась в деревне Мариница Ленинградской области. Незадолго до начала войны в поисках лучшей доли переехали они семьей в Ленинград. Когда блокадное кольцо замкнулось, Марии Ивановне было восемь лет. Отец в первые же дни войны ушел на фронт артиллеристом. В холодной квартире она жила с мамой и годовалой сестренкой.
– Все тяготы легли на мамины плечи, – вспоминает женщина. – Она работала на южно-водопроводной станции слесарем, вставала в четыре утра и ходила за хлебом. Отстояв очередь, несла эти крохотные кусочки нам.
В первую блокадную зиму в Ленинграде стоял лютый мороз – до -43 градусов. Гитлеровцы разрушили все важные системы жизнеобеспечения: водопровод, электричество, центральное отопление. Город подвергался постоянным артиллерийским обстрелам и бомбежкам с воздуха.
– Мы жили на южной стороне Ленинграда, – продолжает женщина, – рядом с домом стояли зенитки. Как только начинался налет, зенитки начинали бить.
Взрывной волной выбивало стекла в окнах. Жители закрывали дырки одеялами, коврами, тряпками. Но с очередным ударом все это вновь срывало.
– Ночью светило как днем. Кругом пожары, дым, копоть. Стекол не было вообще, посуды тоже, весь дом ходуном ходил, – горько вздыхает Мария Ивановна. – Авианалеты стали настолько частыми, что прятаться не успевали, свои и немецкие самолеты различали по звуку. А еще постоянно работал метроном. Ровно, не торопясь, и вдруг часто-часто – это налет. Тревогу объявлять перестали – не наобъявляешься. Не стало воды – мама ходила на Неву, это было очень трудно, а для обессиленного человека особенно. Очень радовались весне. Собирали каждую травку. Варили суп из лебеды.
Но все это не спасло. Мать – совсем еще молодая женщина – опухла от голода так, что не могла двигаться, одежда, которая была на ней, кажется, впилась в кожу: снять или надеть другую было невозможно. Годовалая сестричка еще до болезни матери перестала вставать, плакать – без сил лежала на кровати.
– Дышит, – проверяла каждый час Маша.
Когда мать перестала ходить на работу, за ней пришли, это и спасло семью. В доме закончилась даже вода. Еле живой матери положили на грудь больного ребенка, примотали одеялом, как смогли одели Машу, наказали держаться за мать. Машиной переправили к Ладоге, катером по воде и дальше через всю страну их отправили в эвакуацию.
– Сколько катеров немцы потопили, сколько машин разбомбили! Кругом смерть, – вспоминает Мария Ивановна, – все мгновенно. Даже, кажется, и не плакали уже люди, то ли сил не было, то ли привыкли к горю.
Носилки с матерью задвинули в дальний угол товарняка. Маша боялась потеряться, а еще больше потерять мать – та уже плохо дышала. Наверное, умерли бы они все, но и в то страшное время находились добрые люди – выходили их. Почти на каждой станции на перрон приходили местные жители – несли кто что мог: кусочек хлеб, сухарик, вареную картошку, лепешки из лебеды… Тела умерших продолжали снимать с поезда на протяжении всего пути.
Они выжили. Уже в Узбекистане умерла сестричка. Мать отошла, пошла работать. В 1946 году вернулся отец. Звал маму обратно в Ленинград, но женщина, еще недавно всей душой влюбленная в город, уже не захотела вернуться в город смерти, разрухи и горя. В юбке, сшитой из мешка, мужских сапогах, привезенных мужем с фронта, завербовались они в Алмалык, где открывалось предприятие по добыче и переработке молибдена.
Ну а после войны началась та самая большая, светлая, интересная и счастливая жизнь, о которой так мечтала Мария. Окончив школу, собиралась стать врачом или учителем – помогать людям. Но учиться не смогла – не было денег, а бесплатное общежитие предоставлялось только тем, у кого отцы погибли на фронте. Работала на сахарном заводе. Вышла замуж. Родила и вырастила троих детей. Семь внуков у Марии Ивановны и девять правнуков, для которых она до сих пор вяжет носки и варежки, вышивает картины, а еще рассказывает истории, что читает в книжках. Бывает, наизусть декламирует стихи.
Но в минуту, когда остается одна, в голове, как и прежде, звучат стук колес и слова матери: «Нет ничего страшнее, чем видеть глаза голодных детей».
Тогда же, в 1943 году, узнала она, что в родной деревне Маринице, куда трижды заходили немцы, материну сестру и трех ее ребятишек растерзали на яблонях, что росли в их саду.
– Проснусь ночью, наплачусь и дальше живу, так всю жизнь, – говорит 85‑летняя Мария Ивановна Колинько.