А был ли фикшн? Сложный жанровый эксперимент на злобу дня

В последние годы критики привыкли упрекать писателей в том, что те историей интересуются больше, чем современностью: петровская Сибирь, сталинские Соловки или даже брежневская Москва им интереснее Москвы нынешней с ее рэп-батлами, протестными митингами, санкциями и телеканалом «Дождь». Эти обвинения справедливы, но лишь отчасти. Во-первых, сочиняя историю о ГУЛАГе или Сибири XVIII века, писатель все равно держит в памяти день сегодняшний – что-то ведь подсказало ему именно ту эпоху. А во-вторых, романов о современности издано достаточно, мы про них еще вспомним. Жанр этот не исчез, но изменился.

Новая серия «АСТ» «Роман поколения» будто затем и придумана, чтобы сфокусировать читательское внимание на сегодняшнем, злободневном, поколенческом. При этом книги, открывшие в 2017 году серию, были не слишком убедительны: попытка Ольги Брейнингер написать новый поколенческий манифест не удалась («В Советском Союзе не было аддерола»), смешение антиутопии, лирики и фантасмагории в одном тексте не убеждало («Рамка» Ксении Букши). А вот обновления-2018 дают пищу для размышлений (притом что в этом списке встречаются те же имена). День сегодняшний увиден глазами не слишком наив­ного ребенка («Калечина-Малечина» Евгении Некрасовой), из окна питерской маршрутки («Открывается внутрь» Букши), собран из осколков вербатима («Раунд» Анны Немзер). Новый роман Алисы Ганиевой этот ряд продолжает.Ганиева до последнего времени привычно опознавалась критиками как летописец «ноль-пятого региона» («Салам тебе, Далгат!», «Праздничная гора», «Жених и невеста»). Место действия ее новой книги не связано со знакомой географией, да и вообще в определенные координаты не вписывается, напротив, намеренно соединяет признаки типичного отечественного городка в гоголевском духе: «три года скачи, ни до какого государства не доскачешь». Где-то есть Москва, из которой периодически приезжают наводящие трепет высокие гости, а тут, в городке, жизнь течет своим чередом, по своим правилам. Нельзя сказать, что течет спокойно: на первых же страницах таинственным образом погибает министр регионального экономразвития Лямзин, а перед смертью его явно кто-то преследовал, запугивал. И этот кто-то начинает преследовать свидетеля лямзинской смерти – случайно проезжавшего мимо водителя Николая.Смерть чиновника только начало цепи загадочных происшествий с участием высокопоставленных лиц: лямзинской супруги Эллы Сергеевны, лямзинской любовницы Марины Семеновой, его заместительницы Натальи Петровны, прокурора Капустина, а также полицейских, домработниц, мелких сошек городской жизни – и все они на крючке у загадочного шантажиста, который то и дело подбрасывает зловещие улики. И оказывается, что строгая директриса Элла Сергеевна на самом деле циничная взяточница, Наталья Петровна – лицемерная любительница садо-мазо, Капустин, разумеется, хапуга и вор. По правде говоря, в ганиевском романе глазу не на ком отдохнуть, это настоящий парад моральных уродов, шествие лицемеров. Даже журналист-правдолюбец Катушкин вызывает скорее жалостливую брезгливость. Вся эта история – растянутая на триста страниц мучительная «немая сцена», где страх быть разоблаченным сменяется злорадством героев по поводу наказанных, а потом и радостью, что разоблачили пока не их самих.Конечно, ганиевские типажи и коллизии стопроцентно узнаваемы по новостной сводке последних даже не лет – месяцев. Об этих казнокрадах, ворах и прочих неправедных мира сего мы регулярно читаем в новостях, а потом дружно обсуждаем в Фейсбуке. Благодаря этому в последние годы вновь актуализировался жанр романа на злобу дня. «Оскорбленные чувства» – еще одна (как «Кровь и почва» Секисова, «Травля» Филипенко, «Шапка Шапковского» Волоса, «Свобода по умолчанию» Сахновского, «Яднаш» Демидова) гротескная история «про здесь и сейчас». У всех этих историй есть нечто общее: по объему они заметно уступают многостраничным историческим сагам, сюжет зачастую фантасмагоричен, типажи – гротескны. Не романы, а романоиды, почти фельетоны. Утром в газете, вечером в куплете, точнее – в книге.Русской литературе такой жанр всегда был близок, вспомним «Отцов и детей» или Салтыкова-Щедрина. Читатель XIX века, надо думать, испытывал то же чувство приятного (или не очень) узнавания героев, типажей, деталей времени. В некотором смысле Тургенев с его нигилистами не описывал реальность, а предсказывал, провоцировал ее. Не то у современных прозаиков: с предсказательной силой есть проблемы, авторы стремятся скорее догнать действительность, удержать песок времени между пальцев.Из этого следуют две новости – плохая и, как водится, хорошая. Плохая заключается в том, что роман всегда проигрывает газете, ток-шоу, тем более соцсетям, как тонкий обед из трех блюд всегда проигрывает Макдоналдсу. Да и документальные расследования становятся все более популярным жанром. Читателю впору задуматься о том, что фикшн-элемент как упаковка новостной сводки нужен все меньше.Хорошая же новость в том, что «Оскорбленные чувства» все же выделяются из общего фельетонного ряда. Это сложный жанровый эксперимент – не только комедия нравов, но еще и детектив, и триллер. Не карикатура, но трехмерная история: в конце концов перед нами в самом деле роман о чувствах – пусть извращенных, лицемерных. Пусть Ганиева не создала каких-нибудь новых нигилистов, ее роман вряд ли породит полемику (как, впрочем, не породит серьезной полемики почти никакой другой современный русский роман). Но она точнее других уловила эмоциональный фон времени и сделала из этого остроумную, правдивую, жутковатую историю. Еще не «Ревизор», конечно, но уже «Губернские очерки».